Андрей Дай - Без Поводыря
Цель визита мне озвучили прямо с порога. Великий князь сразу заявил, что уже забрал из местной жандармерии дело о польско–русском революционном заговоре, и отправил генералу Мезенцеву депешу с настоятельной рекомендацией немедленно отослать майора Катанского туда «куда Макар телят не гонял». А мне, наследник престола, не сдерживаясь в выражениях, чуть ли не приказал «зарубить себе на носу», что заговор этот — польский, и никак иначе! И что я даже под пытками только это и должен кричать!
— Пытать нынче же начнете, Ваше высочество? — холодно поинтересовался я, не понимая — в чем же провинился. Мне казалось дела обстояли с точностью до наоборот. Это именно мы со штабс–капитаном Афанасьевым арестовали курьера заговорщиков, нашли документы и известили об опасности соответствующие органы. Так что поведения наместника я решительно не понимал.
— Молчите, сударь, — заслоняя меня от побагровевшего от гнева Николая, выдохнула цесаревна. — Потом! Все потом. Теперь только скажите, что вам все понятно, и что говорить, коли, кто спросит, вы знаете. Ну же! Герман!
— Истинно так, моя госпожа, — вынужден был согласиться я. — Понял. Знаю.
— То‑то же! — прохрипел, тиская тесный воротник, Никса. — А то шуточки…
Господи! Да что случилось то? Я всегда считал, что имеет значение, только случившееся событие. История в той жизни никогда меня не привлекала, легенды о КПСС (ВКПб) и то с грехом пополам сдал. Что уж говорить о датах смерти монархов, что правили империей в девятнадцатом веке. Имена, слава Богу, знакомые — и то ладно! Тут даже та самая, приснопамятная книжонка о судьбе несостоявшегося тринадцатого Всероссийского Самодержца, за божественное откровение! Но ведь и в ней о фактах смерти отца несчастного царевича Николая — не слова. Как, когда? Никакого понятия!
Но, по моему глубокому мнению, рановато еще молодому принцу на престол. Никса еще сам не ведает, чего хочет, к чему стремится привести нашу многострадальную Отчизну. Вроде и с реформаторами дружит, Великого князя Константина поддерживает, но и с ветеранами–ретроградами не ссорится. Хочет на двух стульях усидеть? И тем и этим? Это я, полторы жизни прожив, знаю, что когда за двумя зайцами пойдешь, непременно с шишкой на лбу вернешься. Не получится править компромиссами. Александр — вот как раз, как нельзя лучше это доказывает. То шаг вперед делает — что‑то в стране начинает меняться, и тут же — шаг назад, когда воплощение изменений поручается людям, для которых эти реформы что нож острый к горлу.
Если и Николай таким же монархом будет, значит все зря. Все мои эксперименты и прогрессорство после моей смерти немедленно утонут в болоте равнодушия. Фабрики и заводы растащат, разворуют…
Потому и привлекал к себе внимание — о готовящемся покушении предупреждал. Считал, ничем не рискую. Все сведения получены уже здесь, совершенно легальными методами и каждое слово может быть легко объяснено. И хорошо, что Мезенцев все‑таки внял моим предупреждениям, и организовал‑таки охрану священной особы должным образом. Иначе — откуда вдруг взялись те самые «обыватели», сумевшие в считанные секунды скрутить Каракозова?
Все кончилось просто замечательно. Александр Второй Освободитель жив и, какими бы его прозвищами не награждали бравые гвардейские офицеры, продолжает оставаться символом страны. Чего же боле? Теперь‑то чего нервничать и беспокоиться?
А, ну да! Я еще и о готовящемся бунте поляков в Сибири предупреждал! О том, что сигналом к выступлению как раз и должно было стать покушение на государя. И что с того? Сколько тех поляков? Да даже будь их в сотни раз больше, один полк профессиональных военных способен разогнать всю их вооруженную косами армию! Наши роты в той же Средней Азии целые орды туркмен в бегство обращали, а те куда лучше оснащены были, чем наши польские кандальники.
Эх, Герочка! На кого же ты меня покинул?! Как бы здорово ты мне сейчас пригодился, подсказал бы, объяснил — что именно так взволновало наместника. Что заставило пробкой вылететь из Гороховского особняка, только чтоб наказать какими именно словами мне надлежит рассказывать о раскрытом заговоре. Надо полагать, Никса и к штабс–капитану кого‑нибудь отправил, или даже к себе не погнушался вызвать. Николай‑то, свет–Андреевич Афанасьев ровно столько же, что и я знает. И раз пошла такая пьянка, то и спрашивать его так же, как и меня станут. Значит, и посоветоваться с матерым жандармом будет не лишним!
В одночасье ставший старшим офицером губернского жандармского управления — майора Катанского, до приказа из столицы с решением его судьбы, наместник от службы отстранил, и посадил под домашний арест — Афанасьев смог заглянуть ко мне только поздней ночью. Говорил — разгребал «авгиевы конюшни», но я ему не особенно поверил. Беспорядок в делах не причина, чтоб пробираться в мой терем словно тать в ночи, и уж тем более — не оправдание проникновения через черный, предназначенный для прислуги, вход.
Впрочем, предпочел не задавать вопросов, на которые, скорее всего, не получил бы правдивые ответы. Рассудил, что штабс–капитан знает что делает. Ну не хочет человек, чтоб кто‑либо знал о наших приятельских отношениях, потому и таиться.
Не знаю, стоило ли разводить эти шпионские страсти. Потом, выслушав объяснения жандарма, обозвав себя олухом царя небесного и ослом, решил, что таки — нет. Или я снова не смог разглядеть каких‑то связей, как не догадался о влиянии неудачного террористического акта на политическую раскладку.
Это я, по неопытности не увидел очевидного для любого столичного вельможи. Не связал характер нашего царя — «старой тетки» с вечным поиском несуществующих компромиссов и «как бы чего не вышло», недавнего, с трудом и великой кровью подавленного бунта в Царстве Польском, реформами в Империи и нарождающимся революционном движении. И, самое главное, не вспомнил о том, для чего по большому счету Великий князь Константин и его соратники затеяли все эти преобразования в стране.
О необходимости в коренных реформах прекрасно знал еще предыдущий император — Николай Павлович. И о том, что время, когда ни один придворный и пискнуть бы не посмел, и преобразования можно было провести по–военному быстро, было бездарно упущено — наверняка перед смертью догадался. Вполне допускаю, что и с сыновьями, цесаревичем Александром, князьями Константином и Николаем, соответствующую беседу провел.
Николай Первый был кем угодно — тираном создавшим монстра — Третье отделение ЕИВ канцелярии, и душегубом, человеком расстрелявшим картечью из пушек декабрьское недоразумение, а декабристов распихавшим по окраинам. Государем, пригревшим у себя «на груди» этакую скользкую гадину, каким был канцлер Нессельроде. Слепцом, не понимающим, что времена изменились, и в Европе больше нет места для каких‑то там «священных союзов», и что Российская Империя давно уже не может выступать в роли всеевропейского жандарма. Правителем России, наконец, который, впервые за сотни лет, проиграл даже не битву — войну. И, тем не менее — глупцом Николай не был. Видел — в чьи именно руки передает отечество. Знал, какими словами можно будет повлиять на этого излишне мягкого и романтичного увальня — будущего царя Освободителя. И именно их, эти волшебные слова, говорили княгиня Елена Павловна и князь Константин, уговаривая Александра подписать Манифест. Это нужно подданным! Этого требует Родина!
И на волне возвышенных чувств, пролетели, успешно минуя чинимые ретроградами препоны, и Великая Крестьянская реформа, и Судебная, и Земская. Реформировалась армия. Гигантские суммы тратились на современное вооружение и строительство железных дорог. И вдруг — покушение!
Если бы Каракозов заявил тогда, у ворот Летнего Сада, что он поляк и мстит за повешенных где‑нибудь под Лодзью родственников, думается мне, он не пережил бы ближайшей же ночи. Удавили бы прямо в каземате Петропавловской крепости, куда доморощенного киллера поместили. Потому как — это самая выгодная для либеральной партии версия!
Но — нет! Саратовский дворянин признался, что он русский! И этим сохранил себе жизнь. Во всяком случае — до приговора трибунала. Но представляю, как воет от восторга консервативная оппозиция в столице! Вот к чему привели эти преобразования! Вот как их приняли подданные! Гляди, государь, как отвечает на твои манифесты Родина!
И тут, как, едрешкин корень, черт из табакерки, снова выпрыгивает этот чокнутый сибирский затворник — бывший томский губернатор Лерхе! И оказывается, что покушение — не просто так, не этакая своеобразная рефлексия оскорбленного чуждыми преобразованиями народа, а часть обширнейшего польского заговора! Что выстрел в царя должен послужить сигналом к новому восстанию непокорного народа!
Снова все переворачивается с ног на голову. Мезенцев, организовавший скрытую охрану беспечно прогуливающегося государя и тем спасший ему жизнь, мгновенно становится центральной фигурой новой интриги. Теперь от позиции шефа жандармов зависит быть или не быть новым изменениям в стране. Молодой Николай это прекрасно понимал, и пытался хоть как‑то подготовиться к любому из двух возможных сценариев развития сюжета. Прими Николай Владимирович сторону ретроградов — либералы будут вынуждены тащить нас с Афанасьевым и до сих пор сидящим в Тюремном замке Томска Серно–Соловьевичем в Петербург свидетелями на суд. И тогда станет принципиально важно — что и какими словами станем мы там говорить.
