Андрей Дай - Без Поводыря
И вновь удачно вышло. Это я про то, что мне, из‑за ранения не то чтоб пить нельзя, а даже — пробки нюхать. Думается, если бы мы «для мозгового кровообращения» грамм по двести–триста на грудь приняли, в тот же вечер жизненный путь этого мистера Гвейвера и закончился. И пришлось бы нам на утро изобретать уже способ, как не попасть на каторгу за убийство подданного королевы Виктории.
А так, посидели часок, спокойно все обсудили. И решили пока ничего не делать. Посмотреть. Приглядеться. А вдруг этот Самуил за наследником присматривать послан? Ведь может же так быть? Не могли же наглые англы оставить без внимания этакую‑то весомую в Империи политическую фигуру. Вполне логичное предположение, кстати, отлично объясняющее и интерес иностранца к моей скромной персоне. Я как — никак, в ближайших сподвижниках государя цесаревича числюсь.
На будущий же день Безсонов отправился к офицерам казачьего конвоя Его Императорского Высочества делиться подозрениями. А Фелициан Игнатьевич Стоцкий выпустил из кутузки какого‑то мелкого воришку с наказом передать лидерам преступного мира столицы наместничества, что господин Гвейвер весьма интересует «нашенского немца». И что, если вдруг, совершенно случайно, в руки ловкого человека попадутся какие‑либо бумаги, принадлежащие заезжему купчику, он, Томский полицмейстер будет готов на кое‑что прикрыть глаза, за возможность с этими документами ознакомиться.
Я тоже предпринял кое–какие шаги. И был уверен, что мои, честно украденные у господ Артура Конан–Дойля и его литературного персонажа — Шерлока Холмса, методы принесут не меньше информации, чем любые иные. Я назначил цену за сведения о перемещениях по городу постояльца гостиницы «Европейская», и ознакомил с тарифами моих посыльных мальчишек. Если слегка перефразировать незабвенного Томаса Сойера, раз уж начали припоминать литературных героев — не часто мальчикам случается по–шпионить за иностранными разведчиками. Тем более — за деньги.
Мише Карбышеву оставалось лишь каждое утро записывать отчеты малолетних шпиков, и изредка переписывать «взятые посмотреть» из номера Гвейвера бумаги. Наш иноземный гость был под постоянным присмотром, и я совершенно перестал о нем вспоминать. Тем более что в мае, с началом навигации, стало как‑то вдруг особенно не до этаких‑то пустяков.
В Туркестане с новой силой вспыхнула война. На этот раз с Бухарой.
Весь апрель в урочище Ирджар, что на правом берегу Сыр–Дарьи, сосредотачивалось бухарское войско. К первым дням мая, по сообщениям посланных на разведку казаков, численность неприятеля достигла сорока тысяч воинов, при чуть ли не шестидесяти пушках. Большая часть армии шестого мая прибывшего в лагерь эмира Музаффара, была вооружена старыми, кремневыми, английскими ружьями. И эту новость в штабе генерала Романовского, принявшего командование русскими силами в Туркестане, сочли весьма тревожной, и заслуживающей внимания великого князя Николая Александровича.
Седьмого мая, когда бухарцы принялись переправляться через реку, навстречу врагу, по левому берегу, из недостроенного Чиназского форта, солдат вывел и Романовский. Конечно же, силы были совершенно несоизмеримы по количеству. Четырнадцать рот пехоты, пять казачьих сотен, двадцать орудий и восемь станков для ракет Константинова, смотрелись жалкой кучкой, по сравнению с настоящей ордой эмира. Правда, по реке двигался еще и пароход «Перовский» с несколькими пушками, а по правому берегу к месту неминуемого сражения приближался небольшой отряд из Келеучинского укрепления, но на статистику это влияло мало.
На следующее же утро казачьи разъезды заметили приближение передовых частей бухарской конницы, и своевременно предупредили об этом генерала Романовского. Русская пехота остановилась, и изготовилась к отражению атаки. Прямо на дороге — основные силы под командованием капитана Абрамова — шесть рот и восемь орудий. Правее — колонна подполковника Пистелькорса из пятисот казаков с ракетными станками и шестью пушками. Штаб, восемь рот резерва, шесть пушек и обоз несколько задержались с выходом с места ночного привала, и подоспели только к самому концу сражения.
Первую атаку с легкостью отбили. И тут же, выполняя приказ командующего, продолжили движение в сторону основных сил бухарцев. Пока уже после обеда, около пяти вечера, две армии, наконец‑таки, не сошлись в прямом противостоянии. Чему, кстати, немало удивился эмир. Он никак не ожидал этакой прыти от марширующей пехоты императорской армии. Ему и в голову не могло придти, что столь малочисленный отряд рискнет напасть на его орду.
Кавалерия атаковала наших солдат и с фронта и с флангов — уж очень ее было много, против неполной тысячи. И, тем не менее, она была отбита артиллерийской картечью и плотным ружейным огнем. Противник активно палил в ответ, но пули из древних, давным–давно устаревших, ружей падали, недолетая до шеренги русских солдат. Пока Абрамов с Пистелькорсом воевали, сзади подошли резервы, и наши войска пошли в контратаку. Вскоре были захвачены полевые укрепления бухарцев и батареи. Одновременно казаки отбросили туркменскую конницу, вышли во фланг войска эмира, и принялись палить из пушек и пускать ракеты. Еще несколькими минутами спустя, подкатили орудия из резерва, и битва превратилась в избиение мечущегося в панике неприятеля.
На поле боя только убитыми осталось более тысячи воинов Музаффара. Раненых было в несколько раз больше — но произвести им счет не представлялось возможным. Трофейные команды только собрали с поля боя оружие и воинские припасы, оставив занимающихся своими ранами бухарцев без внимания.
В русском отряде погиб один солдат. Еще двое умерли следующим днем от ран. Легкораненых — около полусотни — с трофейным обозом отправили в Верный.
Те из бухарцев, кто смог каким‑то чудом миновать злые пушки парохода «Перовский», и смогли переправиться на правый берег, с ужасом встретили поджидающий их келеучинский отряд. Уйти в сторону Самарканда удалось четырем или пяти тысячам всадников. Их и преследовать не стали. Генерала Романовского гораздо больше манил Ходжент. Город этот, собственно, принадлежал не эмиру Музаффару, а кокандскому хану, но командующий в такие тонкости не вдавался.
Новости о новой победе русского оружия в Туркестане несколько оттеняли известия из северо–западного Китая. Кульджа — последний оплот маньчжурской династии в Синьдзяне — пал.
Двадцатого января восставшие смогли преодолеть городские стены. Гарнизон и жители столицы наместничества большей частью были вырезаны. Со стороны инсургентов пало чуть ли не тысяча человек, но это только распалило ярость атакующих. Ничтожная часть китайских войск и чиновники заперлись в цитадели — дворце цзяньцзюня. Остальной город разграблен и сожжен.
С началом марта пала и цитадель. Откочевавшие оттуда киргизы рассказывали, что когда продовольственные склады опустели, китайский генерал–губернатор Мин Сюй отправил к восставшим делегацию, послав в подарок сорок ямб — примерно семьдесят килограмм — серебра и несколько ящиков чая. Делегацию отпустили, чай выпили, но условия почетной капитуляции, которые хотел для себя цзяньцзюнь, не приняли. Узнав об этом, Мин Сюй взорвал весь имеющийся в цитадели пороховой запас, и погиб под развалинами.
Победа дунган всколыхнуло казахское население приграничья. Генерал–майор Герасим Алексеевич Колпаковский, начальствующий над войсками Семипалатинской области, докладывал: «Подданные нам киргизы Большой орды не остаются равнодушными к движению дунган, но увлекаемые возмутительными слухами, распускаемые удивительно опытными агентами дунган и неподданных нам киргиз китайского протекторатства, во главе коих стоит султан Дур–Али, и склонные к добыче насчет грабежа беззащитных манчжуров и калмыков, ждут только удобного случая, чтобы откочевать из наших пределов».
Еще воинский начальник сообщал, что он, не дожидаясь распоряжений из штаба командующего округа, приказал задержать в Семипалатинске и Верном некоторых киргизских баев. А сам, при инспекционном объезде приграничных укреплений и застав, подвергся нападению «байджигитов некоторых киргизских родов, отказывающихся ныне признавать русскую власть». Произошло несколько нападений на русские казачьи поселения. Некоторые крупные опорные пункты, вроде станиц Кокпектинской и Усть–Бухтарминской, оказались, чуть ли не в осаде совсем недружелюбно настроенных туземцев.
— Я должен ехать, — подвел итог наместник, дождавшись прежде, когда я прочитаю последнее донесение. — Мне надобно теперь быть там. В Верном.
— Да полноте вам, Ваше Высочество, — возразил я. — Там и так генералов избыток.
— Вы не понимаете, Герман! Скоро начнется такое… Впрочем, об этом пока еще рано говорить. Просто поверьте, Герман Густавович. Мне надлежит быть там, где будет все решаться. Когда мы перейдем границу…
