Андрей Дай - Без Поводыря
Юрий Петрович Пелино в бумагах числился представителем Минфина, но занимался почему‑то надзором за тюрьмами, пересыльными острогами и каторгами. А еще интригами против Тобольского губернатора Александра Ивановича Деспот–Зеновича. Что‑то они там все поделить не могли…
Совсем по–другому обстояли дела у другой половины членов Совета. У так называемых — управляющих отделениями. Они собирали данные для докладов наместнику, могли от имени начальника и в свете последних политических событий в стране, настоятельно что‑то рекомендовать губерниям. Иногда, когда наместник принимал решение напрямую вмешаться в ход гражданского правления, именно управляющие занимались составлением предписаний и их рассылкой. В общем, чины у них были ниже, а реальной власти — на много больше.
На весну 1866 года в нашем генерал–губернаторстве таких отделений было пять. Первое, ведавшее административно–распорядительными, секретными и политическими делами, включая надзор за неблагонадежными ссыльными и взаимодействием с командирами Восьмого жандармского округа. К огромному моему удивлению, выяснилось, что с недавнего времени исправляющим делами Первого управления назначен хорошо мне знакомый господин — коллежский секретарь, Александр Никитич Лещов. Ну тот, помните, которого Дюгамель шпионить в мой Томск отправлял, и который был бит в каком‑то питейном заведении за попытку ознакомиться с секретной коммерческой информацией.
Какой из этого господина сыщик я уже успел выяснить. Теперь предстояло каким‑то образом узнать, на сколько хорошо Александр Никитич справляется со своими должностными обязанностями. Потому что, в отличие от назначаемых из столицы представителей, сотрудников канцелярии наместника и, получается, своих прямых подчиненных, я имел право назначать единолично.
Второе, ведающее судебными делами, и по совместительству прямым надзором за законностью отдаваемых губернаторами и начальниками областей распоряжений, возглавлял статский советник, Александр Яковлевич Москов. Ничего о нем сказать не могу. В судейские дела желания влезать никогда не возникало. Хорошо хоть, что и ничего плохого о Москове не слышал.
Главой Третьего, хозяйственного, по большому счету — практически интендантское управления, служил опять‑таки статский советник, и снова Александр, только Алексеевич Безносов. До меня доносились слухи, что он изредка обделывает какие‑то делишки с Алтайской горной администрацией, но в чем‑то вопиющем таки замечен не был. Больше того! Говорят, именно его, Безносова стараниями администрация генерал–губернаторства сумела сэкономить более ста тысяч рублей, которые отлично пригодились, когда возникла нужда снабжать воюющие в Туркестане войска. Еще поговаривали, наш Александр Алексеевич был ярым сторонником скорейшего завоевания Среднеазиатских государств и учреждения торговых связей с северо–западным Китаем. Что именно им двигало, когда он года три назад составлял свой меморандум для Дюгамеля, не скажу, ибо могу лишь предполагать наличие у интенданта связи с русскими торгово–промышленными группами, испытывающими острый дефицит сырья для хлопчатобумажных мануфактур. Но даже если и так, то что с того? Я так же, как и Безносов, считал, что свой собственный, а не привезенный из‑за океана из Америки, хлопок империи необходим. И торговле с Синьдзяном и в голову бы не пришло мешать. Так что имел основания считать, что этот чиновник станет мне верным соратником.
Николай Иванович Солодовников еще год назад только и мог мечтать о стремительной карьере и посте начальника какого‑нибудь отделения при канцелярии наместника. Служил себе в аппарате казачьего отделения, занимался учетом перемещения служащих всех четырех полков в станицы, а из станиц в полк. Выписывал документы для казачат для поступления в Омский кадетский корпус. Был, в общем‑то, в невеликих чинах и на не слишком престижной должности, но вполне уважаем и значим. Особенно для своего, отличного от других, отдельного казачьего круга, в котором все друг друга знают, а половина и вообще родня.
Потом вышел Государев манифест о дозволении крестьянам некоторых губерний России свободно переселяться за Урал. Появилась потребность в создании при канцелярии генерал–губернатора особого, четвертого отделения, ведавшего бы вопросами распределения наделов и учетом переселенцев. И в один прекрасный день, Николай Иванович вдруг получил одновременно и пятый класс по Табелю, и кресло управляющего четвертым отделением.
Нужно сказать, что мои датчане, которые всю зиму продолжали небольшими группами по пятьдесят–сто человек прибывать в карантинный лагерь в Томске, пользовались неустанным вниманием господина Солодовникова. Он организовал и места для их временного, на случай холодов или буранов, пребывания, оплачивал из казны наместничества их питание в пути, следил, чтоб притрактовые ухари несчастных иностранцев не смели обижать. Понятно, что потом мы гасили все его расходы с тех счетов, что были специально открыты на деньги Ольденбургского. Но сам факт того, что он не счел за излишний труд, вообще этим заниматься, нельзя не отметить.
Не самый, надо признать, плохой штат. Не ошибусь, если скажу, что когда я только–только прибыл начальствовать в Томск, я вообще не мог ни на кого положиться. Теперь же у меня было все о чем я тогда только мечтал. Высокое покровительство, верные соратники и друзья, и четкое осознание того, что я должен делать.
Единственное отличие — два с половиной года назад я был практически наиглавнейшим никому особо не подотчетным администратором на огромной территории, а теперь у меня был прямой и непосредственный руководитель. Только это меня нисколько не пугало. Не всегда же и в той, прежней жизни я был губернатором. Чуть не с самых низов приходилось подниматься. Кланяться в пояс, допустим, не приходилось, а вот льстить, хитрить и изворачиваться — постоянно. Иначе нельзя выжить в той банке с пауками. Система управления государством новой России досталась от эпохи СССР замечательная, но, как любил приговаривать мой наставник, от человеческого фактора так и не нашла способа избавиться. Продвигают вверх в первую очередь не самых способных и радеющих за отчизну, а верных и исполнительных…
Сейчас же я оказался вообще практически в идеальном положении. Великий князь Николай Александрович понимает, что нужно что‑то делать, но не ведает — что именно. И потому полностью полагается на меня. Если не лезть особенно в политические дела, не встревать в военные и не ссориться с генералами, так и Никса препятствий моим трудам чинить не станет. Особенно, если рост экономики распространится на весь регион, а не останется исключительным признаком Томской губернии с губернатором Лерхе во главе.
Определенные опасения, тем не менее, были. Есть определенные минусы в этаком вот подчиненном положении. Тем более, в подчинении у наследника престола Империи! Ведь его‑то деятельность, а значит и мою, столичные вельможи из внимания нипочем не выпустят. И любая промашка, любая, с муху, ошибка немедленно будет раздута до размеров не слона даже — мамонта. Найдутся доброжелатели, которые и причину неприменут указать. Скажут, дескать, зря цесаревич к себе этого прохиндея Лерхе приблизил. Нет чтоб какого‑нибудь умудренного опытом, годами беспорочной службы доказавшего… Вот этот мальчишка и натворил дел…
С другой стороны, любой успех, и обо мне тут же позабудут. Станут говорить, мол, это же наследник Николай! Никто и не сомневался! Этакой‑то талантище!
Благо, опасения — это еще не страх. Это повод быть осторожным и не забывать стелить соломку в нужных местах. И надеяться, что Никса не выдаст, а ретрограды не съедят. А что грядущие успехи моему покровителю припишут, так и Бог с ними. Я же не чинов или орденов это все. Я по другим причинам.
В общем, я решил работать, без оглядки на последствия. В крайнем случае, опыт деятельности вне государственной службы у меня уже был. Никогда не поздно все бросить, и заняться практически чистой коммерцией. Тем более что денежные дела и не помышляли о том, чтоб совсем меня оставить.
Тринадцатого апреля, три дня спустя окончания торжеств по случаю прибытия нового наместника, стало известно, что в столице утвержден устав судно–сберегательных касс при Госбанке Томского губернского правления. Собственно принимать деньги под гарантированные Империей шесть процентов годовых, по словам местного управляющего, князя Кекуатова, должны были начать только в мае. Но сама возможность положить в надежное место, по сути — дать государству в долг, свои сбережения и получать стабильный доход, ничего при этом более не делая, необычайно взволновала сибиряков.
Нужно еще учесть некоторые особенности, сложившегося на весну 1866 года положения. Особенно вспыхнувший пару лет назад в Томске строительный бум, благодаря которому, в экономику края оказалась инвестирована огромная сумма. А так же тот факт, что вообще уровень доходов у жителей губернии существенно вырос, чему немало поспособствовали два подряд неурожайных года в соседних губерниях. Теперь Томичи могли себе позволить делать больше покупок. И, нужно признать, позволяли. Однако потребление товаров все равно существенно отставало от роста сбережений. Большинство все еще опасалось тратить деньги на товары, без которых вполне можно было бы обойтись.
