Евгений Токтаев - Тени надежд
– Скоро ль воспрянете вы? Когда ваше сердце забьется
Бранной отвагой? Ужель, о нерадивые, вам
Даже соседей не стыдно? Вы мыслите, будто под сенью
Мира живете, страна ж грозной объята войной.
Требует слава и честь, чтоб каждый за родину бился,
Бился с врагом за детей, за молодую жену.
Смерть ведь придет тогда, когда мойры прийти ей назначат.
Пусть же, поднявши копье, каждый на битву спешит,
Крепким щитом прикрывая свое многомощное сердце
В час, когда волей судьбы дело до боя дойдет.
– Наша песня! – в восторге взревели эфесцы[29].
Закончив, иларх с торжествующим выражением лица вернулся на ложе, а его место занял соперник из числа эфесцев.
– Ну, Антиф, не посрами наш город!
Гости становились все шумнее. Один из младших македонских начальников жестом поманил светловолосую флейтистку-фракиянку, одетую лишь в поясок, сплетенный из весенних первоцветов, а когда она приблизилась, задрал себе хитон до подмышек, недвусмысленно предлагая сыграть еще на одной "флейте". Его товарищи сначала посмеивались, давая советы, а потом, распаленные зрелищем, последовали его примеру, благо, флейтистка была не одна. Мегарон наполнялся стонами. Таис от такой "музыки" заскучала.
– Афинянка! – обратился к ней Бакид, которого уже изрядно штормило, – ты воплощение Урании! А воплощение Урании не может стоить меньше мины за ночь любви! Подари мне эту ночь и ту увидишь, как щедр Бакид!
– Дешево же ты оценил богиню, – процедил Апеллес.
– Дешево? В самый раз. Взгляни на этих флейтисток, они – услада очей, а берут всего два обола. Дневной заработок гребца триеры. Я же предлагаю в триста раз больше. Разве это дешево?
– Если зовешь меня богиней, почтенный Бакид, – спокойно сказала гетера, – то знай: цена богинь высока, но редко их интересуют деньги.
– Что же тебя интересует? – с вызовом бросил купец.
– Ищи и найдешь, – улыбнулась афинянка, – не все продается.
– Чушь! Чушь вдвойне в устах гетеры, все богатство которой скрыто между ног и ничем не отличается от такового у других жен.
– Коли так, зачем переплачивать? – холодно спросил Апеллес, – доставай свои два обола, вон, погляди, сколько охотниц. Устроены они так же, и прелестями не обделила их Афродита. В чем видишь ты разницу?
– В умении красиво танцевать? – хохотнул агораном, – имеет ли это значение на ложе?
Бакид набычился и что-то злобно пробурчал. Расслышал его слова только Лисипп. Он нагнулся к эфесцу и негромко произнес, покосившись на ноги афинянки:
– Как ты думаешь, какую силу в себе таит этот пальчик, который только что держал весь ее вес? И что будет с незадачливым мужем, которому удар этого пальчика придется в пах?
Таис поднялась с ложа.
– Я устала, Лисипп. Позволь мне покинуть твоих гостей.
– Зачем ты просишь меня об этом, Таис? Разве ты чем-то обязана мне?
– Разреши, я провожу тебя, – вскинулся Менелай.
Гетера хотела сказать, что в том нет необходимости, ибо она пользуется гостеприимством скульптора, и всего лишь пройдет на женскую половину дома, но, задумавшись на мгновение, кивнула головой.
Они вышли в ночную прохладу перистиля и, когда остались одни, афинянка все же созналась, что провожать ее имеет смысл всего пару десятков шагов. Менелай не смутился. Казалось, ему и этого расстояния вполне достаточно, чтобы ощутить в себе силы на прыжок до вершины Олимпа.
Таис глядела на македонянина, но видела другого человека, его брата. Воспоминания кружились перед глазами переливающимся калейдоскопом.
"Так ты из свиты македонского царевича?"
"Верно. А ты – та самая Таис, про которую говорят, будто за ночь с ней иному не хватит и таланта?"
"Граждане афинские склонны к преувеличениям".
"Так значит, это неправда, что ты самая дорогая из подруг? Меня заинтересовала твоя слава, и я нарочно искал встречи, но ожидал увидеть..."
"...Зрелую жену, подобную Фрине? Разочарован, увидев девчонку?"
"Нет, заинтригован еще больше".
"Не можешь понять, где же во мне прячется стоимость целой триеры?"
"Уже эти твои слова наводят на мысль, что ты стоишь гораздо дороже триеры".
"Вот как? И сколько же талантов я стою?"
"Всего золота мира не хватит. А оно и не нужно. Та, что зовется четвертой Харитой, не может иметь цены".
"И, тем не менее, я называю ее, беру деньги".
Птолемей смотрел внимательно, чуть наклонив голову набок, подражая своему другу, наследнику македонского престола. Афинянка ждала его ответа, заинтересованно глядя прямо в глаза. Лагид, среди всех царских друзей прослывший самым искушенным знатоком любви, сменивший на своем ложе столько женщин, что давно уже потерял им счет, не мог вымолвить ни слова. Он видел собственное отражение в темных теплых и смеющихся глазах афинянки. Дурак-дураком.
Таис улыбнулась.
"Недосуг мне с тобой в молчанку играть. Найдешь, что сказать, приходи. Мой дом возле Диомейских ворот, у подножия холма Мусейон. Там спросишь, укажут. Меня знают".
Гетера, по воле судьбы призванная к служению Урании, обученная дарить мужчинам наслаждение, духовное и плотское, она не пыталась играть в недоступную богиню, подобно многим своим знаменитейшим сестрам по ремеслу. Пусть этот покоритель женщин придет, пусть назовет свои желания (ха, как будто кто-то их не знает). Она назначит цену. Еще несколько серебряных "сов" присоединятся к своим товаркам в заветном сундучке. Птолемей получит то, что хочет, очередную победу, еще один горделивый рассказ друзьям, в ответ на вопрос: "Ну, и какова на ложе эта знаменитая афинянка?" А Таис, в очередной раз восславив Киприду, станет чуточку богаче, приобретет еще больше возможностей в мире, где все продается за деньги. Все?
А как быть с тем гнетущим равнодушием, что не желает ее оставлять в минуты, когда мозолистые руки мужчин скользят по гладкой коже? От поклонников проходу нет, и многие желают не только брать, но и дарить. Но все не то. Поделившись со своей юной жрицей властью над мужчинами, Урания не дала ей чего-то важного и после, вовсе не сыгранной, ночной страсти в объятиях очередного любовника, сердце Таис билось спокойно и размеренно, не раненое чувством. Хоть плачь.
Птолемей пришел через день, но цену не спросил. Словно забыв свою славу охотника за женскими прелестями, он просто сидел в гостях у гетеры, они пили ослабленный, не будоражащий кровь кикеон, вино, смешанное с медом, и провели вечер в беседе. А потом еще один. Птолемей был спокоен, вежлив, внимателен, улыбчив, остроумен. Казалось, только таких встреч с четвертой Харитой он ищет. Он поразил афинянку своей образованностью, тогда она еще не знала, что друг Александра учился у Аристотеля.
Пришел вечер разлуки: Александр, посол победителя при Херонее, поразивший Афины умом и прямо-таки божественным величием, столь непохожий на одноглазого, хромого, сурового и хмурого царя-воина, должен был отбыть к отцу. Птолемей следовал за ним. Ни один из мужчин афинянки не был похож на сына Лага, и Таис, в груди которой все последние дни разгоралась настоящая огненная буря, повела македонянина прочь из душного кольца стен Паллады, по Фалерской дороге в сторону моря, мимо рощ огромных платанов, к маленькой бухточке, укрытой в кольце скал. Туда, где ночь, бесстыдно подглядывая за смертной любовью мириадами неспящих глаз, приняла их в свои объятья.
Дел у Менелая в Эфесе было много, и все же он постоянно находил время за какой-нибудь надобностью появляться возле дома Лисиппа. Никто тому не удивлялся. Хозяин посмеивался. Таис вздыхала. Вовсе не желала она для брата Птолемея той участи, на которую тот себя обрекал. Жестока бывает Урания, не бесследно ее замужество, союз с незнающим жалости Аресом.
Апеллес после симпосиона впал в странную задумчивость. Загадочно смотрел в сторону Таис, иногда скользя взглядом по фигуре афинянки, а временами глядя, словно сквозь нее. Три дня так продолжалось, на четвертый художник, наконец, подошел к гетере.
– Ты знаешь, Таис, как давно меня не отпускает образ твоей матери, выходящей из моря на посейдоновых мистериях. Я пытался говорить с ней, но Мнесарет не хочет этой работы и для меня это необъяснимо. Я разучился понимать многие ее слова и поступки. Совсем отчаявшись, пытаюсь скрыться от себя здесь, за морем. Придумал занятие – рисовать победоносных воинов, освободителей Ионии. Но не мое это. Пусть мужей изображает Лисипп. Я же призван, как и ты, к служению Афродите. Я долго не мог взяться за Анадиомену, даже против воли Мнесарет. Понимал, модель не подходит. Афродиту Выныривающую, рождающуюся из пены, не стоит рисовать со зрелой женщины, пусть она до сих пор способна затмить красоту юности. Я видел твой танец не раз, но здесь, на нашем недавнем симпосионе, меня словно перуном зевсовым ударило! Ты та, кого я так давно искал. Столько времени, дурень, провел с дочерью своей возлюбленной, а разглядел лишь сейчас, – Апеллес улыбнулся, – ты будешь моей моделью, Таис?
