Воин-Врач V (СИ) - Дмитриев Олег

— Слыхал я от людей такие истории, дедко, — уважительно кивнул старому убийце княжич. И с еле уловимой благодарностью за то, что тот так удачно подыграл. — Потому и рассказал сразу старому Абраму как на духу́: тут — не баня, нема ни голых, ни дурных!

Точно, далеко пойдёт сын! С одобрением и даже уважением на него смотрели за столом все. Даже старый иудей.

Ясно, что верить безоговорочно ему никто и не собирался. Даже в моей памяти история веков сохранила до обидного мало упоминаний о том, как кто-то менял веру предков на новую, начинал служить верой и правдой на благо других земе́ль по идейным соображениям. Чаще выходило, что поскреби чуть — и заблестит золотишко. То, которое платили новым «искренним» приверженцам эмиссары новых религий. Или то, что можно было вытянуть из верующих. Или то, которое можно было под шумок прикарманить, пока веры и власти, государи и государства играли в свои высокие и кровавые игры.

Поэтому, как ни идиотски это звучало, с Абрамом сыграли по-честному. Сделаешь — вот твой профит и гешефт. Большой, хороший и «нар а́д ный, как любимая старшая дочка главного раввина». Не сделаешь — мы предупреждали. Честно, серьёзно и массово. Бывал на Александровой Пади?

Перед тем, как отсесть на дальний конец стола, старый иудей осторожно склонился над плечом Всеслава.

— Имею сказать пару слов, княже, — прошелестел он так, что даже Крут, сидевший по правую руку, не услышал. Или сделал вид, что не услышал. Говорил же Глеб — не было дурных за столом.

— Врошь, Абраша! Шоб ты — да всего пару⁈ — шуточно, но тоже негромко возмутился князь. И дал знак руянину чуть подвинуться.

— Коли твои быстрокрылые и вкусные птицы смогут донести ве́сти если не до франков, то хотя бы до датчан и германцев, гармидер под задницей у Вильгельма может полыхнуть раньше. Или в точно то время, какое тебе потребно, — ещё тише проговорил он, скрывая губы за уже остывшим чебуреком. Где и взял-то? Я думал — кончились давно.

— Вот в нужное время — это хорошо, конечно. А тебе шо с того? — прищурился на него, сохраняя общий настрой и эмоциональный фон беседы, Всеслав.

— Мне — шоб на твоих лодьях оттуда ушли с грузом три семьи́ по пять-семь душ каждая, — неожидано твёрдо и, кажется, честно, ответил он.

— Куда именно? — не стал играть и Чародей.

— Куда угодно. Зная твои, княже, методы — там, за Па-де-Кале, года три хлеб расти не будет. А у них — дети, — вздохнул не по-одесски, а совсем по-человечески старый Абрам.

— Добро. Могу тётку попросить об одолжении, чтоб приняла твоих на её землях. Не знаю, насколько вам будет рад Генрих. Что-то мне подсказывает, что не сильно, — задумался князь, найдя в моей памяти слово «Холокост». И «слайды» к нему.

— Шо-то знаешь? — разом напрягся непростой торговец, очередной в нашем кругу старец с богатым послужным списком.

— Шо-то чую. Погоды в Генриховых землях вам не благоволят, — отозвался Всеслав, чудом не передёрнувшись от увиденного в моей памяти.

— На юг пойдут. За сказанное — благодарю, — склонил голову старый иудей.

— Не на чем, Абрам, не на чем. Чуйку, как говорят, тиун за послух не примет, — невесело усмехнулся князь, переведя из моей памяти «к делу не пришьёшь».

— Ты первый из первых, кто говорит со мной и моим племенем по-людски, не спросив вперёд того в долг золота. Ты понимаешь людей, Всеслав. Ты… нет, ну ты точно из наших! — не удержавшись, воскликнул он.

— Нет, Абрам. Я точно не из ваших. Я — из своих собственных. А за спиной моей — череда бесконечная предков, где ваших тоже не бывало. Просто когда говорят люди на одном языке и о самом важном — жизнях и здоровье детей, светлом будущем — начинают они лучше друг друга понимать. И плевать, из каких земель они родом, можно им свинину есть или нельзя. Кошельки по субботам поднимать с земли. Люди зря взялись выдумывать себе лишние правила, вместо того, чтоб соблюдать те, что были изначально.

— Ты — философ, княже. Не ждал от тебя той мудрости в твои молодые годы, — почтительно пробормотал торговец-шпион.

— Посиди с моё, говорил же… Дядьки, из которых один в живых остался, загнали меня и детей моих под землю живьём. Я не мог выбраться наверх, не мог видеть целиком неба и Солнца почти два года, Абрам. Я вместо этого видел, как становятся злее и слабее мои дети. На моих глазах. И сделать почти ничего не мог. Тут не только философом станешь. В монастырь бы не уйти, — ровно, но тяжко проговорил Чародей.

— В женский? — несмело улыбнулся иудей.

— Ну не в мужской же! — даже возмутился Всеслав. — Знаком я с одним настоятелем… Настаивает, зараза такая, на чём ни попадя. Хлебнёшь ненароком чего-нибудь — потом два дня с Богами в шахматы играешь, пока жизнь мимо проходит. Ты, как брать станешь, не ошибись смотри!

— За северной стеной подворья твоего Глеб уже лавку открыл. Там, говорят, самый цимес. И так уверенно, главное, говорят, да все разом, шо аж щёку на сторону ведёт и зуб последний кро́шится: ну кто ж так в лоб работает? Тоньше ж надо! — чутко, на генном уровне, уловил смену интонации в беседе старый Абрам.

— Комара видал? Пыску у него представляешь? Вот ишшо тоньше! — в тон ему негромко отозвался князь. И рассмеялись, легко и тихо, они оба.

За шутками и тонкими, как уже было описано, взаимными проверками и подколами, выяснить удалось многое. Понятно, что застольную беседу вряд ли можно было считать исповедью, да и собеседник был не из простых и кристалльно честных, но хватило и привычных ему многозначительных полунамёков. Из которых выходило, что его единоплеменники, дальние и близкие родственники, способны были организовать не только гармидер, но и вполне себе полноценный шухер с особо крупным хипешем.

Спросив перед этим — небывалое дело — разрешения у собеседника, великий князь подозвал ближе Ставра. И передал правильно заряженного и чётко ориентированного иудея в цепкие холодные чистые руки безногого. Крут, Яробой и Янко-Стрелок поднялись, уступив — второе небывалое дело — дорогу старому калеке, который, помогая себе руками и не переставая говорить, перебрался прямо по лавке вместе с Абрамом на дальний край стола. Где и продолжил, наверное, наше общее дело. Хотя, конечно, когда оттуда начали доноситься протяжные напевы, и возникали некоторые сомнения.

Загорались первые звёзды над Полоцком, когда великий князь, сердечно поблагодарив за прекрасный вечер всех участников и выслушав ответные благодарности, поднялся в ложницу-спальню. Маленький Рогволд прочно обосновался у Леси, которая в нём души не чаяла, поэтому комната оставалась в полном владении Всеслава и Дарёны. Кивнув Вару с Немым, что замерли снаружи, Чародей нырнул неслышно в полумрак.

— Не крадись, серый волк! Чую тебя! — донеслось с ложа.

— Да я ж ни капли… — удивился было князь.

— Да от тебя твоими чебу… ну, вот ими, короче, тянет так, что аж слюна бежит, — недовольно буркнула из-под покрывала жена. Левая нога её, ближняя к нам, то ли нечаянно, то ли вполне сознательно, накрыта была, так скажем, только в самом начале. Или даже выше.

— Так я мигом! Или, может, морсику? Или вареньица? — никто, никто и никогда не видел жуткого Чародея таким. Но это была совершенно точно не слабость. Это была любовь. И они оба об этом знали. Ну, и я ещё.

— Да нет уже, прошло́ всё. После того, как ты мне того белого камня натёр, ничего эдакого уж и не хочется, — сказала она, поднимаясь на локте.

Помню, когда ещё с первой женой сразу после института уехали мы в Смоленские дебри, увидел я, как младшая дочка, не ходившая ещё, только ползавшая, отколупывала маленькими пальчиками от громадины русской печки извёстку и жевала. Думал тогда — дурака валяла, баловалась. Потом только узнал, что беременные и дети сами лучше всех знают, чего их организмам не хватает, даже если не понимают этого. Потом ещё несколько статей и пару целых кандидатских на эту тему встречал. И именно поэтому обеспечил жене Всеслава тёртый мел и яичную скорлупу и отвар из сосновых почек, когда приметил, что её собственный организм дал отмашку о нехватке кальция и витамина С. А все разговоры о том, что им хочется клубники с селёдкой, исключительно из-за бабьей придури — это всё, так скажем, от непрофессионализма.