Воин-Врач (СИ) - Дмитриев Олег

Да, с непривычки, да новым инструментом, да на голом дереве, да после скачки и полётов было тяжко. Пять операций за день в принципе не сахар, а с таким инвентарём — тем более.

Но и спускать такие выходки было нельзя, даже митрополиту. Тем более греку.

— Ты придёшь на мой двор завтра, после обедни. Мы поговорим в более удобное время, в более пристойном для беседы месте, — размеренно произнёс князь, глядя, как толпа вслед за подводой втянулась в городские ворота, почти очистив берег.

— Ты что же, пропустишь обедню⁈ — взвился митрополит. — После сонмища грехов сегодняшних ни на исповедь, ни на причастие не явишься⁈

Видно было, что его этот момент неприкрыто беспокоил. Но почему-то мне казалось, что не в части спасения бессмертной души какого-то князька диких русов. А в части возможной утраты влияния на этой земле византийской церкви, а главное — персонально владыки Георгия. Можно было, наверное, поведать ему, что исповедались мы заранее, перед самим Господом, пролетая прямо под ним. И причастились так, что устали отмываться. И что казнь тех, кто хотел убить женщину с ребёнком и пострелял три десятка воев и гребцов, а с ними двух старых нянек, что ещё за Глебом и Романом ходили — это не грех. Но было, во-первых, не ко времени, а во-вторых, несказанно лень. Даже я, более терпеливый в силу возраста, уже послал бы назойливого попа́. Всеслав же поражал выдержкой. На то он и князь великий, а не главврач районной больницы.

— Ты, верно, плохо понял меня, Егор, — о голос великого князя Киевского можно было мечи точить. Что мечи, там и железный лом наточился бы. С похожим звуком.

Митрополит клацнул зубами в бороде. На Рысь было приятно смотреть. Весь вид его говорил: «что, съел, во́рон носатый? Не „отче“, не „владыка“, а эдак вот, по-свойски! Слушай внимательнее, будет весело! Тебе — вряд ли, а нам так точно».

— Ты придёшь на мой двор завтра!

Вот, вроде, и голосом не давил, и гипнозом не пользовался, но ясно было всем: завтра непременно стоило не приехать или прилететь, а именно прийти, именно митрополиту, и никак не мимо княжьего двора.

— У тебя много дел. Я не держу тебя, — теперь голос Всеслава вызывал жажду, таким сухим он был.

Георгий скомканно попрощался и покинул борт. Сразу стало свободнее и как-то прямо ощутимо легче.

— Гнатка, пожрать бы, а? — неожиданно протянул князь. И я его прекрасно понимал — тело-то одно.

— Ах, ма-а-ать-то, всё из башки вон! — воскликнул Рысь и замахал руками в сторону берега. — Давай-ка, Слав, на берег переберёмся. Не знаю, как тебе, а мне тут кусок в рот не полезет.

Всеслав ухватился за протянутую ладонь друга и поднялся, чуть покачиваясь. Я лишь слабо удивился: студенты-медики, не говоря уж о патологоанатомах и судмедэкспертах, свободно и с аппетитом могли принимать пищу и не в таких условиях. «Фу ты, колдуны дикие!» — от образов, что подняла моя память, князя аж передёрнуло.

На берегу, чуть поодаль желтевшей ветлы, уже раскладывали на скатёрке что-то съестное. Потрескивал костерок. Возле него сидели Янко с Алесем. Рай да и только.

— Там портки, рубаху да свитку новую принесли. Ты, может, это… — чуть смутился Гнат.

Всеслав осмотрел себя и согласился с другом. «Это» и впрямь не помешало бы. Скинув оставшуюся одежду и обувь, зашёл в воду Почайны, разогнав перед собой какие-то перья, щепки и прочий мелкий мусор, который почему-то всегда толокся возле берега на любом причале любого порта из виденных нами. Рысь встретил, дал утереться и помог натянуть порты и рубаху — на влажное тело грубая ткань предсказуемо налезала нехотя.

Потом был поздний походный обед-пикник, где князь налегал на сладкое. Сотовый мёд с ягодным взваром приносили ещё дважды — Гнат понял, что десерт другу «зашёл». Мясо тоже не пропало. Ели по-степному, отмахивая куски от ломтя ножами возле самых губ, и чинно, без спешки. Некуда уже было спешить. Пока.

— Где сыны? — задал Всеслав первый вопрос, отхлебнув горячего, со смородиновым листом, взвара.

— В теремах, на подворье, с моими и частью Янкиных. Сам же учил — не след класть все яйца в одну штанину, — ответил Гнат. — За казной глядят, за закромами. Да за грамоткой той, в какой ряд твой с градом Киевом. Её уж трижды умыкнуть пытались.

— Чего не сказал-то? — покосился князь на друга.

— К слову не пришлось как-то, — наигранно легко отозвался тот, — то одно, то другое. Да и до ерунды ли тебе? Вон, Микулу, крота подземного, тоже три раза брались извести́, тоже что ли отвлекать тебя пустяками?

— Ну? — с интересом протянул Всеслав.

— А то! — Рысь снова начал любимое представление, как он, умница, хорошо знает службу, бережёт покой вождя и вообще редкий молодец. — Первый-то раз моим переодеться пришлось, пугануть малость, а там и местные проснулись. Зато проникся торгаш, как в мокрых портках два дня повонял. Такого нарассказал — устанешь слушать!

— Важное? — коротко уточнил Чародей, сощурившись нехорошо.

— Много, — отставив шутки, подобрался Гнат, — и как Изяслав за долю малую соседских торговцев в город не пускал. И как по наущению лавочников да лабазников здешних купцов Черниговских, Тмутараканских да Смоленских потрошил не единожды. А от того цены менялись в окру́ге, и на том торгаши киевские мошну набивали туго, да ему отстёгивали щедро.

Было видно, что Рыси новости эти было неприятно до брезгливости что слушать, что передавать. Князь тоже морщился. Я лишь понимающе кивал. В моё время государственно-частное партнёрство тоже так же примерно работало. А как вы хотели — сидеть у огня и не погреться? Другое дело, что огонь часто разводили сами, где хотели, на жертвы среди мирного населения не глядя.

— Продолжай, — кивнул Всеслав.

— Про Печорских попо́в много говорил. На снадобьях, мол, наживаться не дают, продавать не разрешают в два-три конца. А как он с торга выжил их — вовсе даром раздавать начали — ни себе, ни людям. Ничего, говорил, не смыслят чернецы в искусстве него… нега…? Забыл слово, — вздохнул он, — вроде «негодяйство» какое-то.

— В искусстве негоции? — предположил князь.

— Во, вот оно, то слово! А это чего за напасть такая, Слав?

— Негоция — торговля, негоцианты — торгаши. Больно им, когда нажиться не могут, пусть даже на хворобе да беде чужой. Всегда так было, что лекарскими снадобьями промышлять именно они брались, а не те, кто делал те составы. Выгодно — болеть-то люд никогда не перестанет, а цены́ у здоровья нет, прихватит — последнее отдашь. Они и рады.

— Ясно. Да, на хутор-пасеку, что на севере от Киева, тоже лаял, и за то же самое. Только там, говорил, ещё брагу ставят, да хорошую на диво, а продают на торгу недорого. Я вчерась по дороге вспомнил, когда ты сказывал про Домну-то, — и он посмурнел. Да, история Буривоевой правнучки была печальная. Очень.

— К делу, Рысь. Темнеть скоро начнёт, осень. Что вызнал? — перешёл Всеслав к главному.

Лиходеев живьём взяли почти два десятка душ. На берегу да в городе. Ещё столько же пристрелили да зарубили, из тех, кто свободу свою дороже жизни оценил. Но и из тех вышло паре паскуд остаться в себе и почти целыми. Раз так в полон не хотели — значит, было, что терять, за что ответ держать, совершенно резонно решил Гнат.

По первости история выходила мерзкая.

Уходя на Польшу, к Болеславу, за подмогой, Ярославичи бросили клич по лихим людям, коих тут в округе всегда водилось в избытке. Велели перехватить, издырявить стрелами да спалить на глазах горожан лодью с княгиней Полоцкой. И о том, когда та должна пристать в гавани, сообщили им два дня тому назад.