Воин-Врач (СИ) - Дмитриев Олег

Для князя услышанное было неприятным, но предсказуемым. Для Рыси — профессиональным оскорблением. Он, как начальник разведки и контрразведки Полоцкого княжества, обязан был если не избежать, то хотя бы предупредить. Но даже его люди в Полоцке узнали об отплытии всего за несколько часов, как и сама княгиня. И шли они на другом насаде, не на том, что торжественно готовили к речному походу с Двинского берега. Значит, какая-то глазастая и очень быстрая кукушка сидела на ветке у реки. Она и принесла на хвосте вести. И Гнат выглядел расстроенным и до крайности злым, мечтая, хотя, зная его, скорее планируя, как именно он тот хвост вырвет. Вместе с позвоночником и черепом.

— Но?.. — подтолкнул чуть князь зло сопевшего друга. В таких делах всегда бывает «но», и, чаще всего, не одно, и каждое следующее — хуже предыдущих.

— Эти двое, что с таким трудом сдавались, говорят, что волю Ярославичей, как и серебро, принёс им монах, — хмуро выдал Гнат. И история мгновенно стала ещё пакостнее.

— Опозна́ют? — хорошо с ним, с Рысью, много говорить не надо, с полувзгляда понимает.

— Один только издали видел, со спины. Монах как монах, дерюга серая да куколь на башке. Второй ближе был, но лица тоже не видел. Говорю же — прятал морду-то.

— Второго приведи.

— Он того, Слав, — странно, непривычно замялся друг, — вряд ли за видока сойдёт.

— Глаз лишил, что ли? Грубо, Гнат, — пожурил друга Всеслав.

— А чего сразу я-то⁈ — подскочил аж тот. — Вавила ему поднёс, не я!

Память князя показала, о ком шла речь. Вавила был одним из самых здоровых Ждановых, на спор приседал дюжину раз с навьюченным конём на плечах и статью очень походил на недавно виденного Гарасима. Того, кому Вавила «поднёс», самый лучший челюстно-лицевой хирург моего времени мог, пожалуй, только грустно перекрестить. Прямо в брызги и месиво на месте лица.

— Веди, — повторил Всеслав. И Рысь махнул сложно рукой в сторону кустов.

Предчувствия, как говорится, не обманули. Лица на том, кого притащили под руки двое Гнатовых, и впрямь не было. Снаружи.

— Оно говорящее? — на всякий случай уточнил князь.

— Разобрать можно. Если постараться. Сильно, — пробурчал Рысь.

— Тогда старайся, — велел Всеслав и повысил голос:

— Я, Всеслав Брясиславич, князь Полоцкий и великий князь Киевский, жить тебя не оставлю. Но умереть можешь быстро, без мук. А можешь и седмицу полную в крови, дерьме и слюнях провыть, есть у меня умельцы. Душу твою после того, как от оставшегося на костях мяса отлетит, я себе приберу. Вечно служить мне станешь, не будет тебе ни покоя, ни честного посмертия.

Звучало это, разносясь над водой и берегом, как что-то среднее между клятвой и заклинанием-наговором, торжественно и страшно. Голос князя тускло шелестел, как сталь возле самого горла. Когда ему надо было — он делался сказочно убедительным. И сказка была из тех, что детям не рассказывают. Даже самым непослушным.

Тело без лица задёргалось в крепких руках, забулькало, брызнув красным и выплюнув, кажется, последние зубы, завыло. И зажурчало. Очень убедительным был Чародей.

— Всё скажу, спрашивай, — «перевёл» Рысь.

— Ты видел монаха, что принёс серебро и волю князей. Если отвечаешь «да» — правой рукой качни, «нет» — левой. Головой не тряси, больно ведь, — проявил заботу князь.

— С лица видел? Со спины? С левого боку? С десяти шагов? Дальше? С семи?

Допрос немого вёлся быстро, удивляя даже много повидавшего и натворившего Рысь.

— Глаза видел? Нос? Бороду? Седая? Рыжая? Чёрная?

Три сотника аж вперёд подались — Чародей на их глазах вынимал из молчавшего татя описание врага. Обманчиво легко и на диво споро.

— Ростом с тебя? Выше? На голову? На две? Голос слышал? Низкий? Грубый?

Рысь махнул, и у костра сел, скрестив ноги, Ясень, один из его бандитов. Он чудесно пел, умел подражать голосам зверей и птиц. И людей.

— Такой? Выше? Вот так? Или так?

Изуродованный аж замахал правой рукой и замычал, когда Ясень заговорил четвёртым голосом. Мягким, будто бархатным. С заметным греческим выговором. Рысь впился глазами в князя.

— Пахло от того монаха? По́том? Дымом? Смолой? Сладким, как возле булочного ряда на торгу поутру, чуть деревом отдавая?

И снова замолотила по воздуху правая ладонь. И громко, хором, сглотнули Алесь и Ясень. Янко и Гнат смотрели на князя не дыша, широко распахнутыми глазами.

— В Господа Иисуса Христа веришь, тать? Молись Ему, Он и надоумил, и уберёг тебя. Рысь, сведи его к Антонию, пусть лечит, как умеет. За лечение казна княжья заплатит сполна. Если покинешь пределы обители, тать — умрёшь. Чудо свершилось, отвёл Бог от тебя смерть сегодня. За правду твою. Молись крепко.

Выпущенный Гнатовыми разбойник пал на колени, булькая, свистя и брызгая кровью.

— Лютояром звали его. В обители другое имя примет и судьбу новую. За чудо вечно будет Бога молить, и за здравие твоё, княже. Ватагу Щуки ты изрубил, с самого́ неба рухнув соколом на их струг, а за ними кровь аж от Новгорода тянется. Бог хранит тебя, княже, — толмачил Рысь деревянным голосом.

— Ступай, раб Божий, Лютояр, и не греши боле. Я прощаю тебя!

Человека без лица уносили, а он все продолжал хрипеть, булькая и плюясь красным. По торчавшей слипшейся бороде текли слюна, кровь и слёзы.

— Рысь, — произнёс Всеслав, и без того зная, что друг, как и все у костра, не сводят с него глаз. Сам же он смотрел на пламя, и оно будто говорило с ним. — Диакона Афанасия найти и взять живым.

— Алесь. Пока свора Ярославичей до поляков идёт — пусть у них земля под ногами горит. Колодцы отравить на три дня пути. Не смертным ядом, загадить просто. Пусть им волки воют каждую ночь. Пусть ямы ловчие коням ноги, дружинным шеи ломают. Чтоб добрался Изяслав с братьями до Болеслава не правителем соседней державы, которого тать ночной изобидел да обманом престола лишил. Пусть притащатся хромыми засранцами-оборванцами, что от каждого куста шарахаются, от каждого громкого звука вздрагивают. И плевать мне, их то воля была, или греков. Не бывать боле ни воле такой, ни тем, кто исполнять её взялся!

Пламя, будто кто сухого трутовика сыпану́л, поднималось выше, как и звук голоса, что едва не сорвался на рык. Зачарованно смотрели на князя сотники.

— Помоги Гнату верным людям вести передать, — выдохнул Всеслав, с силой потерев лицо ладонями. Вспомнив, что отдавать приказ начал старшему по кавалерии и дальней связи.

— Исполним, княже, — хором отозвались они, прижав правые кулаки к сердцу, склонив головы.

— Струг злодея Щуки вытянуть. На берегу, меж водой и сушей, яму вырыть. Падаль разбойную на дно свалить. Живых сложить поверх, да жилы подсечь им. Струг на них поставить, сложив в него воев честных, что до последнего вздоха верой и правдой служили. Проводим родичей по-старому, как потребно. Готовьте тризну, браты.

— Дозволишь ли моим воям быть на тризне той? — раздался неожиданный голос из-за спин, от леса.

Обернувшись на него, Всеслав увидел Гарасима, что выходил из подлеска, не шелохнув-не хрустнув ни единой веточкой. И качнул ладонью, разом усадив вскочивших сотников, убрав мечи Рыси, саблю Алеся и стрелу Янки.

Гигант подошёл на три шага ближе, склонил почтительно голову и медленно повернулся лицом к лесу. На спине у него висел большой плетёный кузов. В котором сидел, как филин в дупле, безногий калека Ставр.

— Мы принимаем волю твою, Всеслав Чародей и идём под твою руку, — прокаркал он торжественно.

— Быть по сему, вой добрый, Ставр Черниговский. Буривою говорил, и тебе скажу: отбренчали своё струны греков. Не бывать больше на земле моей разладу меж русскими людьми.