Смутные дни (СИ) - Волков Тим

— Не-ет…

— Да уж… с почтой нынче — швах! А вы, Степан Григорьевич, располагайтесь. Сейчас я вам печечку растоплю, чаек…

— Вот это было бы неплохо! — размотав шарф, Рябинин зябко потер руки.

Доктор рассеянно осматривал комнату. Чувство щемящей грусти вдруг охватило его, ощущение какой-то безвозвратной потери принялось терзать мозг. Вот, за этим столом они с Аннушкой частенько сидели, пили чай… Здесь же впервые поцеловались… Или не здесь? Не важно… теперь — не важно… Как-то грустно все… и немного забавно. Вещи… Милые сердцу вещи… Аккуратно сложенные в коробку пластинки: Юрий Морфесси, Шаляпин, Эмская… Перевязанные бечевкой книжки и брошюры… Чернов. Керенский… Прежде за такое можно было запросто — в участок! Нынче же эти люди — при власти. И Анна — с ними. А что? Правые эсеры — авторитетная демократическая партия, ничуть не хуже кадетов или там меньшевиков. Керенский вообще нынче — министр юстиции…

Что же она даже записки не оставила! Иван Палыч тряхнул головой… А с чего бы ей записки-то оставлять? Кому? Она что, знала, что возлюбленный вот так вот возьмет и вернется с фронта? Для самого-то доктора внезапно все произошло, не успел даже опомниться. А уж для остальных-то… Так что не нужно Аннушку корить ни за что! Надо ее просто найти и увидеться… Да! Именно так!

— Ну, что, господа? Я тогда — в больничку. Уж не терпится посмотреть, что там да как?

На станции, видать, недавно прибыл поезд. По дороге, мимо больницы, к центру деревни шли люди — местные и городские. Последних было заметно больше… видать, и впрямь, успели уже оголодать.

Завидев доктора, деревенские улыбались, останавливались, приветствовали — и это было приятно. А ведь не забыл, народ-то! Помнят.

— Глядите-ка, доктор!

— Иван Палыч! Здравия вам! Неужто, с фронта да к нам?

— И вам не хворать! К вам, к вам, в Зарное. Только не с фронта, а с санитарного поезда.

Вот и отворот на больничку. Дорожка почищена, как и двор… Ну, да — вон и Андрюшка с лопатой!

— Здоров, Андрей!

Мальчишка оглянулся… заулыбался, бросил лопату:

— Иван Палыч! Вы!

— Я, я… Ну, как вы тут? Как Аглая?

— Аглая на обходе сейчас… Глафира вечерами приходит — помогает.

— Ну и славненько… — тихонько засмеялся доктор. — Гляжу, не изменилось ничего. А с лекарствами как? Со шприцами?

— Ой, это, Иван Палыч — к Аглае… А я ваш мотоциклет в сарай укатил! Ну, в бывшую конюшню…

Бывшая больничная конюшня (ныне, судя по всему — гараж) располагалась на заднем дворе, сразу же за больницей.

— В сарай, говоришь…

— Ага!

Опередив доктора, Андрюшка распахнул двери… Верный мотоциклет — темно-серый «Мото-Рев — 'Дукс» бы заботливо укрыт сеном и никаких видимых повреждений не имел. Бензина — доктор не поленился, проверил — оказалось почти полбака. Садись, да поезжай!

В углу сарая стояли приставные мотоциклетные лыжи. Ну, сейчас от них толк небольшой — весна, март месяц, снег уже рыхловатый синий, скоро и вообще таять начнет.

Ах, весна… Неужели?

И снова нахлынула ностальгия… Только теперь, о той, прежней, московской жизни в начале двадцать первого века. Модная столичная клиника, продвинутый молодой хирург — Артем. И какая-то пустая жизнь. Как на автомате. Без любви, без детей, без… бывшая жена не считается…

А потом Артем вступился за девушку… получил смертельную рану… И оказался здесь, в теле молодого земского доктора Иван Палыча Петрова. И эта — чужая — жизнь вдруг стала для него своей. Потому что — люди, любимое дело… и, конечно же, Анна Львовна, милая Аннушка… Ах, скорей бы свидеться уже!

Впрочем, как сейчас здесь, в больнце? Верно, Аглая уже закончила обход.

Юная заведующая земским лечебным учреждением обход закончила и теперь заполняла журнал. Эта румяная деревенская красотка, казалось, ничем не напоминала бы докторицу, если бы не белый халат. Круглое, с высокими скулами, лицо с россыпью веснушек было сейчас необычайно серьезным, от усердия девушка даже высунула кончик языка.

Доктор стоял в дверях, любовался. Потом тихо позвал:

— Аглая…

Девушка подняла голову. В карих глазах ее вспыхнули-взорвались золотистые искорки. Дрогнула рука. Упала, сорвалась с пера большая жирная клякса!

— И-иван Палыч… В-вы?

— Да вот, прислали обратно… Ну, здравствуй, Аглая, милая! Как ты тут?

Зарыдав от радости, девчонка бросилась доктору на шею, словно к родному отцу или брату. Да, да — девчонка. Сколько ей был? Еще только двадцать? Или уже двадцать один? Маловато, конечно, для начальницы… Впрочем, в те времена взрослели быстро. Особенно — крестьянские девушки. Бывало, и в пятнадцать лет — замуж. Нынче, правда, не за кого почти было. Мужиков в окопы позабирали — война!

— Ой, Иван Палыч, всяко было, — успокоившись, Аглая начала, наконец, рассказ. — Бывало, и больные не слушались — сбегали, и лекарства заканчивались, и дрова… Но, ничего, в земстве помогали, не отказывали… Самое страшное, когда не знаешь, от чего лечить? Я тогда все симптомы записывала, как вы научили, и — на телеграф. В город, врачам… Те ответы присылали… А иногда и сами приедут. Вот, Николай Саввич, такой хороший доктор… Да, Иван Палыч! — осеклась девушка. — У нас опять, по-моему, тиф! Я одного в изолятор положила…

— Правильно! — взяв стетоскоп, доктор поднялся на ноги. — Вижу, и халат мой на месте… Ага!

Больной — худющий, лет семнадцати, подросток — скрючившись, лежал под серым казенным одеялом и тупо смотрел в стенку.

— Что давала? — обернулся Иван Палыч.

— Жаропонижающее, хинин…

— Хорошо. Сейчас симптомы посмотрим… Рвет?

— Рвет, — тихо простонал больной. — И в уборную все время тянет.

Что ж… Лихорадка, слабость, тошнота, диарея…

— Пить хочется постоянно?

— Не-е…

— Судороги бывают?

— Не…

— Аглая… давление как? Не пониженное?

— Нет. И температур тридцать семь и девять…

— Значит, не холера, — доктор взял больного за руку, посчитал пульс. — Кожные покровы нормальные, потери сознания нет… Нет, не холера… Говоришь, понос?

— Угу…

— Похоже на дизентерию. Руки не моют, антисанитария… Запросто… Что ж… Аглая, давайте пройдем в смотровую да прикинем, чем его полечить?

Ну, и чем было лечить? Антибиотиков еще не было… Диета, клизмы с шиповником, физиотерапия… Ну, и что-нибудь для восстановления нормальной микрофлоры кишечника…

— Однако, болезнь серьезная… хоть и в легкой форме. Надо семью проверить!

— Он с бабкой живет.

— И до полного излечения не выпускать!

Вечером сели пить чай. Аглая, Иван Палыч, Андрюшка… ну и еще подошла Глафира — красивая девушка из добровольных помощниц.

— Ох, калитки-то вчерашние, черствые! — искоса посматривая на доктора, сетовала Аглая. — Знала бы, седни бы испекла! Ох, Иван Палыч, расскажите-ка, как там, на войне?

— Плохо, ребята, — нахмурясь, доктор покачал головой. — Всем плохо, и нашим, и немцам. Всем, кто в окопах, в госпиталях. Или, как у нас, в санитарном поезде… Кстати, я там младшего Суботина повстречал и солдатика… бывшего своего пациента. На одной ноге уже… Как же его… Терентьев, Елисей. Тоже, вроде как, в Зарное собирался.

— Елисей Терентьев⁈ — ахнул Андрюшка. — Так его ж дед Семен приютил, лесник… С внучкой своей, Марьяной. Ну, которую вы, Иван Палыч лечили, помните?

— Да помню… Ну? И что Елисей?

— Как царя скинули — большой человек стал! — важно пояснил подросток. — Председателем избрали.

— Чего председателем? — доктор глотнул чайку из большой жестяной кружки. — Колхоза иди кооператива?

— Этого, как его… Совета! — Андрюшка наморщил лоб. — Уездного Совета рабочих солдатских депутатов! От партии анархистов-синдикалистов, вот!

— Ой, Андрей! — ахнул Иван Палыч. — Я смотрю, ты тут в политике самый подкованный!

— Это уж — да! — хором подтвердили девчонки. — Он даже на митинги ездил!

— И еще поеду! — захорохорился парень. — Знаете, как интересно? А в том Совете еще и Анна Львовна! В комитет по правам женщин, вот так! От правых эсеров! Там, в совете-то, еще и левые эсеры есть, анархисты и даже большевики!