Андрей Смирнов - Рыцарь
Следующие двадцать минут епископ повествовал о славных делах своей молодости. Периодически он сбивался и замолкал, пытаясь отыскать нить рассказа.
К концу его рассказа я начал думать, что Париж — город весьма немноголюдный. Вот уже лет пятнадцать или двадцать. Населенный преимущественно бывшими собутыльниками епископа Эжльского и спасенными им девицами… По-моему, король и некий, часто упоминавшийся Готфридом герцог были единственными, кому, кроме девиц и готфридовских собутыльников, удалось избегнуть того, чтобы их «проткнули насквозь» или «разрубили на куски». К герцогу Готфрид — это чувствовалось по его тону — до сих пор испытывал некоторую слегка покровительственную симпатию.
Во время одной из затянувшихся пауз я спросил:
— Значит, насчет Гийома все в порядке?
Епископ погрозил мне пальцем:
— Погоди!.. Экий ты быстрый… А знаешь ли ты, что мать наша, Святая Католическая Церковь, пребывает в бедности великой, в то время как враги ее всюду подняли главы свои…
Я отвязал от пояса кошелек, высыпал из него на ладонь все монеты, демонстративно отделил одну, которую спрятал обратно, а остальные подвинул к Готфриду.
— Вижу я, — сказал Готфрид, убирая деньги в большой сундук под кроватью, — что есть в тебе смирение и благочестивое рвение до дела христианского… Погоди-ка.
Бормоча себе под нос, Готфрид принялся рыться в сундуке. Не найдя искомого, он бегло осмотрел две деревянные полки, приколоченные к задней стене, и перешел к сундуку, стоявшему рядом с дверью.
— Куда же я ее сунул…
Нужная вещь нашлась в груде тряпья (в том числе и женского), сваленного рядом с сундуком. Это оказалась увесистая шкатулка, обитая железом. Готфрид сел на кровать, положил шкатулку себе на колени и начал копаться в ее содержимом.
— «Сим свидетельством…» Так, это не то… Это святотатство… Это возведение хулы на Папу… А это что такое?.. Ага… Нет… А это?.. А, вот оно!.. Давай становись на колени.
Чувствуя себя полным идиотом, я встал.
— Сын мой, веришь ли ты в Иисуса Христа, Господа Бога нашего? — проникновенным голосом спросил меня епископ.
— Да, отец мой. Верю.
— Раскаиваешься ли ты в убийстве… этого… как его…
— Гийома де Боша.
— Во! Точно… Раскаиваешься?
— Раскаиваюсь.
— Какие-нибудь у тебя еще есть грехи?
— Да нет… кажется…
— «Кажется»! — передразнил меня епископ. — Так есть или нет?
— Нет.
— Не верю.
— Ну, вообще-то… — начал я, судорожно соображая, что бы еще такое придумать.
— Ладно, — смилостивился Готфрид. — Знаем мы ваши грехи. Все мы грешны. Отпускаю тебе прегрешения, сын мой… Повторяй за мной: Pater noster qui in caelis…
— Pater noster…
Но тут нас прервали. Скрипнула дверь. В комнату заглянула молоденькая и довольно привлекательная девушка.
— Монсеньор Готфрид, вы зде… Ой, простите! — осеклась она, заметив наконец и меня.
— Мари, — с ласковой укоризной сказал епископ. — Ты не вовремя. Сгинь с глаз моих.
Девица шмыгнула обратно за дверь. Готфрид несколько секунд смотрел ей вслед. Потом в такт каким-то своим мыслям покачал головой. У меня начали затекать колени.
— На чем мы там, бишь, остановились?.. — спросил меня епископ, поворачиваясь.
— На Патерностере.
— Ах да… — Готфрид осенил меня крестом. — Вот что, сын мой… Иди-ка ты и не греши больше. Прочтешь десять раз «Pater noster» и «Ave»… Аминь.
Решив, что настал подходящий момент для того, чтобы перекреститься, я так и сделал. Во мне почему-то сидела твердая уверенность, что креститься следует через правое плечо, однако рука сама собой потянулась сначала к левому, а уж потом к правому — и я не стал препятствовать ей в этом.
— Благодарю вас, отец мой…
— Все, — епископ сунул мне в руку прямоугольный кусок пергамента и еще раз небрежно начертил в воздухе крест, — иди, сын мой.
Я вышел.
Тибо дожидался меня во дворе:
— Ну как?
— Лучше некуда. Особенно хорошо пошло вино из монастырских подвалов.
Тибо всплеснул руками:
— Так что ж, вы в гостях у него не остались? Все равно в городе ночлег искать придется.
Я пожал плечами. Подобная мысль мне как-то в голову не пришла. Но признаваться в этом я не собирался.
— Скажем так: обстановка к продолжению знакомства не располагала.
— Аааа…
Когда мы подъехали к воротам, выяснилось, что привратник куда-то исчез. Так что открывать ворота нам пришлось самим. Закрывать их мы не стали. Сами закроют. Не маленькие.
* * *Постоялый двор мы нашли быстро. Первый же человек, к которому обратился Тибо, уверенно указал пальцем куда-то в конец улицы.
— Вон тот дом видите? Заведение месье Герарда. Там есть и конюшня, только с обратной стороны надо заехать.
Мы так и сделали. Воняло в переулке знатно. На главную улицу города местные жители сливать помои, видимо, стеснялись. Всем остальным улицам, переулкам и закуткам повезло меньше.
Оказавшись во внутреннем дворе заведения, мы спешились, поручили лошадей заботам подбежавшего конюха, а сами отправились в дом.
Значительную часть первого этажа занимала одна большая комната. В комнате стояло четыре деревянных стола, за каждым из которых могло бы разместиться человек десять.
Не успели мы войти и оглядеться, как к нам уже спешил коротышка в фартуке, заляпанном жирными пятнами. Под фартуком круглилось солидное брюшко. Пиво или сидячий образ жизни? Я бы поставил на пиво…
Торопливо вытирая руки о фартук, человек поклонился:
— Добрый день, господа.
— Ты — тутошний хозяин? — осведомился Тибо.
Любитель пива кивнул:
— Он самый. Герард мое имя.
— Свободные комнаты есть?
— А как же!
— Нам нужны две. И желательно без клопов.
Хозяин озабоченно почесал пятерней затылок. По его лицу было видно, что непомерные требования моего слуги смутили его и расстроили.
— Рози, — позвал он служанку. — Покажи господам лучшие комнаты. А вы (это уже нам) там сами выбирайте. Какая больше понравится, ту и займите. У нас нынче много свободных.
— Надеюсь, чистое белье предполагается? — спросил я.
Поскольку говорил я негромко, кроме трактирщика этот вопрос услышали только Рози и небритый молодой человек, сидевший за ближайшим столиком. Оба они поглядели на меня с любопытством. А разве я что-то не то сказал?..
Только трактирщик сохранял гиперборейское спокойствие.
— Можно и чистое, — согласился он.
Спальни для гостей располагались на втором этаже, поэтому Рози повела нас наверх. Отперла пару дверей, протерла подвернувшейся под руку тряпицей бронзовые зеркала, распахнула тяжелые ставни, впустив в помещения дневной свет.
— Прилично… — задумчиво заметил Тибо. По его тону я понял, что это лучшее, что нам может предложить данный провинциальный трактирчик.
— Я сплю здесь, — сказал я, когда мы вошли во вторую комнату.
— Но ведь та просторнее, — недоуменно промолвил мой слуга.
— Не люблю большие помещения.
Тибо удивленно посмотрел на меня, но промолчал. Похоже, раньше у меня были другие вкусы…
— Кстати, а где тут можно было бы помыться? — поинтересовался я у Рози, пока она перестилала постель.
— Я скажу, чтобы подогрели воду, господин.
Я прошелся по комнате, выглянул в окошко. Небо затянуто серыми клочьями облаков. Дождь будет.
Итак, время шло, а память не прояснялась: основательно приложил меня покойный Гийом де Бош своей палицей. Ни черта я не помнил ни о себе, ни о своей жизни. Даже не знал, что за «Патерностер» и «Аве» должен прочесть. А ведь предполагалось, что я должен хорошо знать, что это такое.
Я отвернулся от окна и принялся рассматривать хлопотавшую в комнате девушку. Симпатичная. Была бы еще симпатичнее, если бы сняла тот дурацкий платок, под которым спрятала волосы.
Мое внимание привлекло висевшее на стене бронзовое зеркало. Оно было маленькое и тусклое, но я обрадовался и с превеликим любопытством заглянул в него.
С той стороны мутного бронзового окошка отразилось лицо человека лет двадцати пяти — двадцати шести. Нос с горбинкой, темные волосы, узкое лицо, чуть впалые щеки, желваки на скулах, выдающийся вперед подбородок. На подбородке — трехдневная щетина. Темные глаза. Какие именно: темно-синие, карие или просто черные, определить нельзя — отражение в бронзовом зеркале не было достаточно ясным.
Мне вдруг стало неуютно. Из зеркала на меня пялился совершенно незнакомый человек.
Я поспешно отвернулся. В голове — полный бардак.
Спас меня от тягостных мыслей Тибо, который ввалился в комнату с нашими сумками. На душе сразу потеплело. По крайней мере, в этом мире был хотя бы один человек, на которого я мог положиться.
Тибо положил сумки в угол, поглядел на служанку, потом перевел взгляд на меня. Он явно что-то собирался сказать.
