Андрей Смирнов - Рыцарь
— Где там твой гусь?
— Сию минуту зарежем, ваша милость.
Пока ждали гуся, я поинтересовался у Тибо, чего он от меня хотел. Тибо ответил что-то неопределенное. Было ясно, что этот разговор не предназначен для посторонних ушей. Я не стал настаивать. Похоже, пока я развлекался со служанкой, Тибо тут со многими уже успел поболтать и распить по кружечке пива.
Мужик в плаще назвался Лукой. Был он смуглокож, невысокого роста, говорил громко и оживленно, а при разговоре постоянно жестикулировал. Оказалось, что месье Лука — наполовину француз, наполовину — итальянец. Работал он курьером и в трактир заглянул перекусить. Несмотря на сумерки, он не собирался останавливаться здесь на ночь. Он вез спешное сообщение в Арль и рассчитывал проехать сегодня еще два-три лье. Мы славно поболтали с Лукой, пока повара готовили гуся. В основном говорил он, а я слушал. Иногда я утвердительно кивал или разражался каким-нибудь восклицанием. Мы оба остались довольны беседой. Я — потому что хотел собрать как можно больше информации об окружающем мире, о котором почти ничего не знал, месье Лука — потому что ему, наверное, нечасто случалось находить такого терпеливого слушателя. Со словами «Да благословит вас Иисус и Пресвятая Дева Мария» он свалил из трактира.
— Душевный малый, — заметил Тибо. — Но есть в нем что-то такое… Фальшивое. Да, ваша милость?
Я пожал плечами, и мы с Тибо вплотную занялись гусем.
Гусь оказался хорош. Жирный, с хрустящей соленой корочкой, пахнущий чесноком и перцем. Мы с Тибо умолотили его минут за двадцать. Тибо блаженно откинулся к стене.
— Ну, выкладывай, что ты там выяснил? — спросил я у него.
— Да… это… — Тибо, с большим трудом заставив себя перейти от удовольствия к делу, сел прямо. — Поспрошал я тут, в общем… О святых там или подвижниках каких я и не спрашивал. Известно, какие тут подвижники… Еретики одни. Эдак еще и самого за еретика примут… Я другое вызнал. Живет тут, — Тибо старательно прятал глаза в кружку, — ведьма одна. Сильная, говорят. То ли цыганка, то ли персиянка, то ли вообще сарацинка какая-то. Может, к ней съездить? Ведьмы — они же как? Коли уж горазды порчу напускать, то и знать должны, как та порча снимается. Заплатим ей, пущай сымет, а после к священнику поедем да и сразу замолим грех. А еще лучше — прибьем стерву и дом ее подпалим. Вот заодно и богоугодное дело свершим.
Не очень-то мне верилось, что ведьма сможет помочь. Но в святых подвижников верилось еще меньше. А третьего варианта не наблюдалось. Посему я спорить не стал и решил довериться верному слуге. А там видно будет…
Глава вторая
Следующим утром Тибо поднял меня засветло. Я кое-как продрал глаза, влез в штаны, не переставая зевать, натянул сапоги. Отправился вслед за Тибо во внутренний дворик. Мы дружно отлили у забора, потом, вытянув из колодца ведро воды, умылись. Тибо протянул мне деревянную кубышку и кисточку с толстыми щетинками.
— Что это еще такое?
Тибо горько вздохнул и покачал головой. Все, мол, объяснять приходится… Радовало хотя бы то, что он уже не впадал в ступор от каждого моего вопроса.
Мой слуга взял вторую кисточку, намочил ее в ведре и опустил в кубышку. Далее кисточку с налипшим на нее белым порошком он запихал себе за щеку и завращал там.
«А, зубная щетка!» — догадался я.
Взяв свою кисточку, я проделал с ней те же манипуляции. На вкус белый порошок оказался обыкновенной содой.
Уделив таким образом положенное время личной гигиене, мы вернулись в дом. Там нас с добрейшей улыбкой на лице уже поджидал хозяин.
— Сколько? — прямо спросил мой слуга.
— Полторы серебряные марки.
— Ты что, сдурел? — взвился Тибо. — Мы что, у тебя месяц жили?
— Помилуйте, господа! Лучшие кушанья и вина — полмарки, чистые простыни, лучшая комната для вас, конюшня и корм для лошадей — полмарки, помывка… гмм… полмарки…
— Помывка — полмарки?! — заорал Тибо. — Да у тебя что, вообще мозги набекрень съехали?!
— Тибо, — сказал я, — заплати ему.
Тибо, посмотрев на меня, поджал губы и полез в кошель.
— Конюшня… — ворчал он. — Это ты свой навес, что ли, конюшней называешь?
— Когда начался дождь, — с достоинством произнес трактирщик, — мы лошадей ваших из-под навеса увели. В конюшню.
— А почему не раньше?
— А что ж им зазря между четырех стен париться? Лето ведь жаркое. И накормили мы их, и напоили, и вычистили — все как вы велели…
— Лучше б сам все сделал… — продолжал ворчать мой слуга.
Во всяком случае, сами лошади выглядели довольными. Когда мы вошли в конюшню, Принц тут же начал обнюхивать мои руки — видимо, в поисках чего-нибудь вкусненького. Увы, пришлось его разочаровать. Черно-серый мерин Тибо по кличке Праведник вел себя так же спокойно, как и вчера. Зверюга, увидев нас, захрапел и заржал.
— Слушай, а зачем нам гийомовский конь? — спросил я, покрывая спину Принца попоной. К слову сказать, делал я это впервые в своей новой, восемнадцатичасовой жизни и, чтобы не выглядеть и тут полным валенком, во всем старался подражать своему слуге.
— Продадим, — ответил Тибо, взгромождая поверх попоны седло. Потом вдруг остановился. — А кстати!.. — и выскочил из конюшни.
Во время его отсутствия я попытался укрепить седло сам. В первый раз это закончилось тем, что и седло, и попона свалились с Принца на землю. Гнедой укоризненно на меня посмотрел. Оседлывая коня во второй раз, я старался думать о чем-нибудь постороннем. Я уже заметил, что, когда я перестаю размышлять, а просто делаю, все получается намного лучше.
…О чем бы таком подумать? Вот, к примеру, Рози. Хорошая девушка Рози… Или вот епископ. Интересно, неужели все так спокойно относятся к тому, что он открыто держит у себя любовницу? Почему его не выгонят отсюда взашей?.. Да и вообще, на епископа он мало похож. «Проткнуть», «разрезать на куски»… Выпивка… Мари… Странный какой-то епископ.
Я отвлекся от мыслей о епископе Готфриде и посмотрел на Принца. Тот был оседлан. Я взялся за уздечку…
В это время вернулся Тибо с трактирщиком.
— Вот этот. — Тибо потрепал Зверюгу по шее. Жеребец по установившейся традиции сделал очередную попытку его цапнуть.
Трактирщик пожелал изучить коня подробнее. Объединив усилия, они с Тибо заставили Зверюгу показать свои зубы. С копытами вышло посложнее, поскольку Зверюга энергично сопротивлялся осмотру, но в конце концов исследовали и копыта.
— Ну как? — спросил Тибо. — Берешь?
Трактирщик сделал значительное лицо. Помолчал с минуту, посопел…
— Сколько? — осведомился он таким тоном, чтоб сразу стало ясно: конь этот ему и даром не нужен.
— Шесть золотых марок.
— Не-е… — Трактирщик покачал головой.
— Много, что ли?
— Много.
— Не смеши меня — мало! Это ж настоящий боевой конь. Рыцарский!
— Ну а мне-то рыцарский конь зачем?
— На ярмарке продашь. С руками оторвут! В большом барыше будешь.
— Ярмарка только через два месяца, — рассудительно заметил трактирщик. — До нее еще дожить надо. И корм. Такого коня овсом кормят. А овес нынче…
— Так продай кому-нибудь в городе. Епископу, например.
Герард задумался. Пожевал губами.
— Можно, конечно, попробовать. Он лошадей любит… Особливо таких… Только это… Цену-то все равно сбавь. Отдашь за пять?
Тибо хлопнул себя по ляжкам.
— Ну ты чистый сарацин! То тебе за помывку серебром плати, то настоящего боевого коня отдавай за бесценок! Ну нет, лучше уж мы его сами на ярмарке продадим!
И Тибо сделал движение, будто собирался седлать Зверюгу. Вороной снова попытался его укусить.
— Пять с половиной, — сказал Герард.
— Пять и семь серебряных? Ну вот еще! Пять золотых и двенадцать серебряных марок — последнее слово!
— Восемь.
— Одиннадцать.
Следующие двадцать минут их торговли я опускаю, поскольку от серебра они перешли к меди и долго препирались из-за каждого медяка. Уже договорившись о цене, выяснили, что имели в виду разные виды серебряных марок. Тибо в этом вопросе ориентировался на Германию, а Герард — на какие-то лонгобардские марки.
Наконец торг был закончен. Герард ушел. Тибо получил деньги, спрятал их поглубже и стал оседлывать своего мерина.
— Слушай, — сказал я. — Может, зря мы его продали? Если это такой хороший конь, оставили бы его себе. Продали бы твоего мерина.
— Нет, — замотал головой мой слуга. — Это не годится.
— Почему?
— Не положено таким, как я, разъезжать на таких конях, как Зверюга, — без всяких обиняков разъяснил Тибо.
Таким же тоном он мог бы высказаться в том духе, что, мол, не положено человеку летать.
А потом добавил, потрепав Праведника по гриве:
— Да и привык я к этому дурню ленивому…
