Александр Трубников - Черный Гетман
— Выбирай первым, ты гость, — предложил казак.
Шляхетскую саблю Ольгерд узнал сразу — это был тот самый клинок, который подарил ему при расставании смоленский воевода Обухович. Указал на нее рукой, бросил на казака вопросительный взгляд:
— Можно ли?
— Забирай, твое право, — кивнул тот.
Также как и тогда, в Смоленском лесу, Ольгерд вынул до половины клинок из ножен, поиграл на свету дамасской паутинкой и провел рукой по металлу, вспоминая о том, что было: оборону Смоленска, плен у Душегубца, Лоев, Ольгу, первую встречу с Сарабуном. "Раз уж вернулся ко мне подарок Обуховича. — подумал, он, вспоминая утренний сон, — значит принесет мне этот клинок удачу".
От дум его оторвал голос казака:
— Стало быть ты, пан компанеец, свое получил. Ну а мы теперь по казацкому обычаю устроим свой дуван.
Казаки по команде старшего споро разложили добычу на кучки по числу участвующих в дележе, стараясь делать так, чтобы ценность каждой из них была примерно равна, после чего предводитель, по праву командира, выбрал себе сам, а потом, повернувшись спиною к кошме, начал отвечать на вопрос "Кому?", который задавал ему один из казаков. Очередной казак, молча брал доставшуюся ему долю, не высказывая ни радости ни недовольства относил ее к своему вьюку, складывал и шел к поминальному столу.
— Зачем тебе польская сабля? — поинтересовался Измаил.
— Потом расскажу, — ответил Ольгерд. Какими бы казаки ни были им сейчас друзьями, но хвалиться воеводским подарком перед запорожцами — главными врагами коронной шляхты, по его мнению, не годилось…
Перед тем, как сесть за длинный сколоченный наспех стол, уставленный кувшинами с вином и всеми возможными видами сала — от свежего, до соленого, копченого и вяленого, Ольгерд с Измаилом успели перекинуться парой слов.
— Ну что, помянем кобзаря, а завтра двинем в Литву? — спросил Ольгерд.
— Успеем еще, литвин, — покачал головой египтянин. — Теперь, когда мы точно знаем, кто такой Дмитрий, самое время познакомиться с его ближайшей родней.
— Его ближайшая родня вся на том свете, — не понимая, куда клонит Измаил, буркнул Ольгерд. — Мать при родах умерла, а отцом и пушки выстрелили…
— Не вся, — ответил, улыбнувшись кончиками губ, египтянин. — Судя по тому, что рассказал нам старик, у него еще был дядя, ногаец Темир-бей.
— Так он, поди, помер давно. То, о чем кобзарь рассказал, происходило, страшно подумать, пятьдесят пять лет назад…
Измаил снова покачал головой.
— По рассказу кобзаря татарке, матери Дмитрия, было тогда лет пятнадцать, пусть даже шестнадцать, а Темир-бей приходился ей младшим братом, Со времени казни самозванца в Москве прошло без малого пятьдесят лет. Стало быть, сейчас ему примерно лет шестьдесят.
— Но как узнать, дожил ли он до сегодняшнего дня?
— Очень просто, нужно допросить пленного. Он ведь был в сговоре с Душегубцем, так что заодно и узнаем, где у них место встречи. Ведь есть же у них уговор какой-то, иначе как бы твой Щемила их так быстро в степи нашел?
— И то верно, — кивнул Ольгерд. — Если Дмитрий через его юрт свой ясырь сбывал, стало быть это верная дорожка к Душегубцу. Главное чтобы мурза запираться не стал.
— Пойдем познакомимся что ли, пока к столу не позвали, — предложил Измаил.
Пленный сидел там же где его оставили, уезжая хоронить кобзаря.
Ольгерд выдернул изо рта у татарина кляп. Тот, оскалился и, отплевывая паклю, прошипел что-то по-своему.
— Ругается, — улыбнулся Измаил. Что делать будем?
— Как что? — удивился Ольгерд. — Допросим с пристрастием, он нам все и расскажет.
— Не сейчас. — усмехнулся Измаил. — Пусть пока дозревает, а нас уже за столом ждут.
— Поднимем же чарки, — громыхнул над столом голос старшего казака, на груди которого переливалась в лучах заходящего солнца отобранная у мурзы кольчуга, — за раба божьего Филимона. Пусть земля ему будет пухом.
Сидящие за столом подняли разномастную посуду, от найденных в татарских вьюках дорогих серебряных бокалов до простых глиняных кружек и, не чокаясь, выпили.
* * *Поминки с непременными песнями затянулись до позднего утра. Покинув застолье, Ольгерд выбрал место на солнечном пригорке, подложил под голову седло и провалился в недолгий дневной сон. И снова, как когда-то в Любецком лесу, встал перед ним волк-душегубец. Не хохотал на сей раз, а медленно, кошачьим шагом, переступая прямыми лапами, подошел вплотную, заглянул в глаза.
"Щемилу тебе не прощу, — прорычал тихо, почти ласково, — теперь за тобой должок, литвин. Только не трудись его отдавать, сам свое возьму. Баш на баш, твой соратник за моего". Желтые глаза оборотня сверкнули сатанинским блеском, Ольгерд не выдержал, отвел взгляд. Волк толкнул его пахнущим псиной боком и прошел мимо, напоследок обидно хлестнув по лицу кончиком хвоста.
Ольгерд открыл глаза, вскочил, ощущая на спине под рубахой липкий холодный пот. Пришел в себя не сразу, но отдышался, понял что это всего лишь сон успокоился. С пробуждением хмель от выпитого в немалом количестве коварного хлебного вина быстро выветрился из головы. Теперь нужно было оставить все страхи и позаботиться о ближайшем будущем.
Он оглядел понемногу возрождающийся к жизни хутор. Местные жители резали камыш и укладывали его в связки, чтобы перекрыть сожженные налетчиками крыши. Казаки крутились возле коней — закончив все дела собирались в дорогу, нести дозор. Измаил, спустившись к воде, стоял меж челнами, скинув наряд богомольца и умывался, подставляя под пригоршни бритую голову.
Ольгерд присоединился к приятелю, но одним лишь умыванием не обошелся — скинул порты и рубаху, вздымая брызги вбежал в воду, охнул, проплыл саженками взад-вперед по неширокому плесу, выскочил, сбегал до коней за сменой белья, вытерся, оделся в чистое, приладил на бок воеводину саблю и кликнул египтянина:
— Ну что, волхв-язычник, пошли мурзу допрашивать!
На полпути к остову сгоревшей хаты, внутри которого держался под караулом взятый полон, их перехватила сухонькая старушка в чистой вышитой рубашке. Начала мелко кланяться, то и дело открывая за отстающим воротом сморщенные груди и зачастила тем малоруccким ручьистым говором, в котором с непривычки едва разбирались слова.
— А вот и полудник готов, воины-заступники! Покуштуйте, чем бог послал. Век вам благодарны будем, что от татарвы злой спасли, да Филимона нашего защищали. Жалко старого, добрый был кобзарь…
На столе, к которому их оттянула радушная хозяйка, снова, как и вчера, было одно лишь сало. Но, похоже, уже из давних, последних запасов — старое и твердое как подошва. Ольгерд глотнул вишневого взвара, кромсанул хлебную краюху и впился зубами в бело-розовый шмат. Сало было старым и жилистым не только на вид — кусок оторвать он не смог, сдался, отрезал то, что надкусил и долго истово жевал, боясь обидеть хлебосольных хуторян.
Сарабун, за короткое время пребывания в селении, заслуживший славу великого лекаря обошелся без политесов. Повел носом в сторону стола, скривился, спросил у хозяйки:
— У вас что кроме сала другого ничего нет?
— Откуда ж взяться другому? — искренне удивилась старушка. — На украйне ведь живем, у самой границы. Овец, коров, да и коз тут держать нельзя: татары если не сведут, так зарежут. А свиней они не трогают, вера басурманская не позволяет, вот мы сало на всю зиму и запасаем…
Отдав должное угощению, компаньоны вернулись к намеченному допросу…
На второй день пребывания в плену мурза растерял всю свою татарскую спесь. Сидел в углу, глядя голодными глазами на брошенный ему казаками перемазанный землей и сажей шмат неизменного сала. Если верить выражению его лица, то в душе правоверного мусульманина уже не первый час шла нешуточная борьба между голодом и запретами шариата. При этом, судя по тому, как его рука невольно тянулась к единственной доступной сейчас пище, голод медленно, но верно одерживал победу.
Оголодавший татарин злобно зыркнул на дознавателей, но сразу понял, что пришли на серьезный разговор и ругаться не стал. Измаил, как выяснилось, изрядно изъяснялся на одним из татарских наречий, а Ольгерд, проживший несколько лет на Дону, тоже неплохо понимал речь ногайца.
— Ты мой пленник, — для начала объяснил мурзе Измаил. — Если ты сейчас расскажешь нам честно обо всем, что тебя спросят, то мы будем к тебе благосклонны. Если откажешься — убьем.
— Зачем меня убивать? — искренне удивился татарин. — В любом пограничном городе польский воевода даст за меня не меньше восьмидесяти ваших денег серебром. Ему это выгодно, потому что меня можно будет обменять на вашего пленника, так что обмен обойдется дешевле, чем выкуп.
— Нам не нужны деньги, — ответил Измаил. — Нам нужны знания.
