Александр Трубников - Черный Гетман
Поначалу Ольгерд не спускал глаз с проводника, опасаясь, что тот сбежит на первом же привале, однако пленный мурза оказался на удивление хорошим попутчиком. Татарин по нескольку раз в день сотворял намаз — останавливал коня, стелил на землю коврик и что-то напевал, поминая Аллаха. При этом блюл данное слово почище иного шляхтича: бежать не пытался, дорогу не путал, в чужие дела не лез, а когда им встретился по дороге татарский разъезд, объявил, что едущие с ним неверные — это кардаш-казаки, дружественные татарам запорожцы, которые разыскивают Темир-бея, чтобы выкупать пленного родственника.
От этих же татар, которые, как выяснилось, принадлежали к юрту Темира, компаньоны узнали, что грозный дядя проклятого Душегубца сейчас находится в Ор-Кепе, крепости, охраняющей перешеек, который соединяет Крым со степью.
Три последних дневных перехода оказались особо трудными не только для Сарабуна, но и для привыкших к долгим и опасным путешествиям Ольгерда с Измаилом. Травяное поле поредело, зарябило проплешинами солончаков и в конце концов сменилось на глинистую, испещренную трещинами землю, перемежаемую мертвыми соляными озерами. Кони, подведенные на водопой, недовольно фыркали и воротили от нее морды, так что поить их приходилось из прихваченных с собой бурдюков.
К полудню четвертого дня пути по соленой пустыне, когда была доедена последняя подстреленная дрофа и Ольгерд с Сарабуном, к ужасу правоверного мурзы, экономя припасенную впрок вяленую конину, перешли на хуторское сало, маленький отряд уперся в высокий насыпной вал, перед которым блестел десятисаженный ров заполненный черной, маслянистой на вид водой…
— Вот она, граница Крыма, — сказал мурза, указывая на тянущуюся от горизонта до горизонта преграду, утыканную редкими сторожевыми вежами.
— Насколько я понимаю, здесь должен быть какой-то проезд, — неуверенно произнес очумевший от многодневной тряски Сарабун.
— Не проезд, — улыбнулся ему Измаил, — а целая крепость, Ор-Кепе. Ее название так и переводится: ворота во рву.
Неужели это татары сей вал протянули? — удивился Ольгерд. — Видел я в Московии пограничные засеки, но все они по сравнению с этим — что плетеный тын против кремлевской стены.
— Татары-крымчаки утверждают, что это их рук дело, — кивнул Измаил, — но записи, которые хранит наша община, свидетельствуют, что что когда татары пришли в эти земли вал уже давно был насыпан. Перед тем, как отправиться в Киев, я просматривал записи, сделанные путешественниками, побывавшими здесь в те времена, когда в Риме правил император Тиберий, там говорится, что вал возвели киммерийцы. Однако и это вызывает сомнения — кочевники никогда не занимались фортификацией.
— Однако и татары немало сил положили на этот вал, — кивнул Ольгерд. — Точнее, славянские рабы. Размышляя о главном источнике богатства крымцев, ясыре, он вспомнил о главной цели путешествия и махнул Еникею. — Куда теперь, направо или налево?
Мурза сощурил и без того узкие глаза, повертел головой и уверенно указал плетью влево, туда, где почти у самого горизонта чернели обветренные деревянные стены.
Вдоль рва бежала утоптанная дорога и, двигаясь по ней, компаньоны вскоре достигли Ор-Кепе. Грозная крепость, через которую каждый год возвращались домой из набегов крикливыми вороньими стаями татарские всадники, за которыми, увязанные куканами, шли навстречу нелегкой судьбе тысячи угнанных в рабство славян, представляла собой обычный рубленый острог. Те же земляные укрепления, раза в два выше защитного вала, а над ними горизонтальные бревна стен с мощными квадратными башнями по углам. Если бы не полное безлесье, да не выглядывающая из-за стен свеча минарета, то ворота Крыма мало чем отличались бы от того же Белгорода, в котором ему довелось побывать еще на службе у донцов.
— Вот он, Ор, — сказал Еникей. — Что же, джигиты, я выполнил свое обещание, теперь выполняйте и вы свое. Мы добрались до границ Крыма, здесь вы найдете Темир-бея, а я хочу вернуться в степь и найти свой юрт.
— А с нами в Ор заехать не хочешь, мурза? — поинтересовался Ольгерд.
— Место ногайца не за заборами, а в степи, — хмуро ответит тот. — Мой юрт не любит Гиреев…
Ольгерд скосился на Измаила. Тот согласно кивнул головой.
— Езжай, мурза, — сказал Ольгерд. — Бери припас, если нужно, и лихом нас не поминай. Но помни, Дмитрию о нашей встрече не говори ни слова…
— О чем речь, Олгирд — ага! — обрадованно закивал Еникей. — если Димир-бей прознает, что наша с ним торговля перестала быть тайной, мой юрт понесет огромные убытки…
— Думаю, что тогда в первую очередь убытки понесет твоя шея, — усмехнулся Измаил. — Твой торговый компаньон не любит, когда рассказывают о его делах и, прознай о случившемся, быстро отделит от нее голову.
Мурза втянул голову в плечи и засопел. Получив в дорогу коня, харчей на три дня пути, ятаган и снаряженный сагайдак, Еникей приложил пальцы к губам, коснулся лба, сделал рубящее движение ладонью вверх и, ударив пятками коня, поскакал от стены в степь. К тому времени когда компаньоны достигли ворот, к которым вел перекинутый через ров подъемный мост, его силуэт уже слился в чуть заиметную черную точку.
Подъехав поближе Ольгерд стал рассматривать крепость Ор глазами воина. Углядев в бойницах второго яруса башен матовый блеск орудийных стволов хмуро кивнул сам себе. Конечно, для серьезного войска с осадными пушками и инженерными отрядами татарская линия укреплений особого препятствия не представляла — ядра легко разбивали деревянные стены, а картечь, для которой бревна не особая и помеха, выметала защитников, открывая дорогу внутрь тяжелой копейной пехоте. Пикинеры — сила, с которой татарам без поддержки тяжеловооруженных турецких янычар было не потягаться. Если в пробитый пролом прорвется штурмовой отряд, сметет пеших стрелков, отобьется от бесполезной внутри крепости конницы, откроет ворота и вырежет пушкарскую прислугу, то несдобровать татарам. Как не раз уже бывало до этого, потекут в Крым сверкающей лентой суровые неразговорчивые рейтары… Ольгерд обернулся назад, поглядел на прячущегося в капюшон Измаила, улыбнулся ободряюще перепуганному вкрай Сарабуну и вздохнул. С такими вот, как эти, рейтарами дай бог ноги отсюда унести, коль что пойдет не так.
По дневному времени ворота в крепость были отворены и сейчас в них втягивался непривычного вида обоз — двуколки, которые увлекали вперед, забавно частя ногами, мелкие ослики. На двуколках громоздились серые слоистые пласты — добытая в озерах соль. Несмотря на мирный груз, охраняли обоз вооруженные всадники.
Появление незнакомцев не осталось незамеченным, стоило им приблизиться к воротам на расстояние прицельного ружейного выстрела, как из проема надвратной башни высунулся по пояс панцирный стрелок и наставил на их пищаль.
— Ну всё, — чуть шевеля побелевшими губами прошептал Сарабун. — Теперь нам точно, как Еникей говорил, кирдык пришел…
— Молчи, — оборвал лекаря Ольгерд. — Хотели бы нас перестрелять, так били бы, не высовываясь, а скорее всего выслали бы навстречу разъезд. Это они нас просто пугают.
— Не бойтесь, они нас не тронут — сказал Измаил. — Здешние народы, что ногайцы, что крымчаки — подданные турецкого султана. Египет, откуда я родом, тоже принадлежит Порте. Я знаю как разговаривать с людьми Османов.
Стрелять в них с башен никто не стал, но стражники, несущие службу в воротах дело свое знали. Пропустив соляной караван, выставили копья, заставили спешиться.
Старший подошел к Ольгерду, оглядел его с головы до ног, ткнул пальцем, спросил:
— Казак? У него это прозвучало как "хазах".
Ольгерд, пожав плечами, кивнул. Из-за его спины вывернулся Измаил, заговорил чуть надменно, махнул перед лицом у стражника небольшой деревянной табличкой с арабской вязью. Стражник глянул на фирман и махнул рукой. Его подчиненные опустили копья, но дорогу не уступили. Стражник что-то сказал.
— Спрашивает, зачем мы едем в Крым, — перевел Измаил. — Я представился цадиком из Истанбула, который сопровождает кардаш-казака, едущего выкупать своего дядю. Отвечай ему, а я буду переводить.
— Нам нужен Темир-бей, — важно произнес Ольгерд, положив руку на эфес и поигрывая на солнце драгоценными камнями.
Измаил состроил мину услужливого посредника, часто закивал и начал длинный цветистый разговор, по ходу которого из тонкой ладони египтянина в широкую лапу начальника стражи рыбкой блеснула серебряная монета. Татарин спрятал монету в рот, почесался, лениво и неразборчиво ответил. Измаил благодарно кивнул, обернулся к Ольгерду и тихо, но очень красноречиво выругался на каком-то незнакомом наречии. Судя по тому, что он вложил в ругательство душу, сквернословил он на своем родном языке.
