Братский круг. По самому краю … (СИ) - Юшкин Вячеслав

— Служил. — хрипло промямлил я.

— Ну так значит не бывать тебе Вором, оставь ты хоть все здоровье в этом кабинете!

Да и откуда в Обске ворам-то взяться? Так ради чего гробишься? Сам-то можешь объяснить? Не мне объяснить! Себе!

— Могу.

— Ну попробуй!

— Конечно я не Вор, и Вором никогда не буду. Не бывать мне ни Жуликом, ни Положенцем. Да и блатная романтика, если разобраться, мне по барабану.

— Дааа? — Журавель удивленно вскинул рыжеватые брови — И что же тогда? Ну-ка просвети…

— Я просто человек. Не собака. И то, что вы меня заставляете делать, считаю ниже своего достоинства. Пусть ваши шныри пресмыкаются и полы вам натирают. Или еще кто. Но не я! Вот за эту идею, как ты, начальник, выражаешься, не жалко и здоровье отдать. Отец говорил — если ты прав, ничего не бойся! Не сможешь ты меня сломать, хоть весь отдел свой сюда притащи. Убить, покалечить — да! Сломать мою волю — нет! А блатные, красные, зеленые — мне по барабану. Будь я красным — вел бы себя сейчас точно так же.

Тишина повисла в режимном кабинете. Журавель смотрел на меня немигающим взором. Видимо моя немудреная логика заставила его переосмыслить некоторые вещи. Хотя… Не уверен. Помолчав, он подошел к столу и взял папку с моим делом. Полистал, расхаживая по кабинету, затем спросил.

— В каких войсках служил?

— Морская пехота. Десантно-штурмовой. Первый год — Владивосток, шестой километр. Снеговая Падь.

— А потом?

— Социалистическая Республика Вьетнам. Полуостров Камрань. Одиннадцать месяцев.

Журавель в упор не мигая смотрел на меня.

— Десантник? Прыжки есть?

— Шестнадцать.

— Маркировка парашюта.

— Д-6, серия 4.

Начальник безопасности хлопнул папкой о стол.

— У нас Д-пятые были. — еще раз внимательно посмотрел на меня и, взяв рацию произнес сквозь шипение связи:

— Литвинов

— На связи Владимир Василии.

— Осужденному Кубареву пять суток изолятора за нарушение режима содержания.

— Принято. Выполняю.

Журавель бросил рацию на стол и, не оглядываясь, стремительно вышел из кабинета.

Глава 18

Дневной свет едва протискивался через узкое решетчатое окно изолятора. Все болело. На теле не было ни одного сантиметра, в котором не ощущалась бы боль. Но были и хорошие моменты в моем сегодняшнем положении. Вчера, перед тем как меня бросили в одиночку, изоляторный шнырь умудрился-таки сунуть мне в руку маляву от Немца:

«Искренне рад за тебя, друже. Немногие через Журавеля прошли и людьми остались. Впрочем, другого не ждал. Крепись, брат, через пять суток организуем достойную встречу. Мульку смой в парашу, а то шныря подставишь, дорога закроется. Ну, будь! С уважением Н.»

Первые сутки в изоляторе прошли, как и у всех. В шесть подъем, шконку к стене пристегнуть. До 22–00 слоняешься по камере. Сидеть и «медленно моргать» нельзя — сразу залетят отоварят, а могут и еще к твоим суткам новых пяток добавить. Меня, правда, больше не били. Почему не знаю, возможно было устное распоряжение Журавеля. А может и ошибаюсь. Зато в других камерах долбили жестко — сквозь стены были слышны крики заключенных и ругань дубаков….

Раз в день выводили на прогулку. Один час на свежем воздухе. Первый выгул дался мне не легко. Последующие получше. Я смотрел сквозь решетку своей прогулочной клетки на раскинувшийся передо мной лагерь. На грязно-кирпичные стены двухэтажных бараков с почти везде потрескавшимися стеклами. На неторопливо прогуливающимися по локалкам зекам, уже «прикинутым» в серые телогрейки с бирками и черными шапками, сшитыми из цигейки на вольный манер под «Ленинградки». Иногда зеков в той или иной локалке на улице было очень много, не меньше ста человек, значит в бараке полным ходом шел шмон. Зона жила своей жизнью.

Не помню, на третий или четвертый день неожиданно пересекся с Демидом. Меня уже заводили в здание изолятора, а его, наоборот, выводили на прогулку. Мы успели перекинуться буквально несколькими словами….

— Демид! Как ты? — вырвалось у меня. Подельник Китайца улыбнулся в ответ, передних двух зубов не было. — Нормально!

— Уважаю, брат! Сколько суток?

— Четырнадцать.

Вот же взъелся на него Журавель. Четырнадцать! Да на нем места живого нет. Я сочувственно покачал головой.

— Эээээ! Че там за базар! Вдоль седла дубиной захотели, гоблины! — рослый дубак с прилипшим к нижней губе бычком сигареты угрожающе потянулся за дубиной. — Кубарев! А ну пошел в камеру!

Я успел исподтишка подмигнуть Демиду, и, не дожидаясь удара, юркнул в помещение…

На пятые сутки от боли почти не осталось следа. Очень хотелось жрать и курить. Кормили каким-то говном один раз в сутки, и, кажется, я успел сбросить за недолгое время своего ареста пару-тройку килограммов. Наконец «Робот» распахнулся, и я увидел капитана, встречавшего мой этап несколькими днями ранее. Равнодушно-грустные глаза смотрели на меня. Но без злости. Зеки звали этого начальника смены более-менее уважительно — Николаич.

— Кубарев. С вещами на выход.

— Имуществом обрасти не успел, гражданин начальник. — ответил я. — Мне бы книгу вернуть.

— Получишь в дежурке. Придешь в ДПНК, доложишься лейтенанту Самсонову. Алдабергенов выдаст твои вещи. На выход!

Я вышел и в сопровождении конвойного покинул территорию изолятора. Хотелось жрать и курить…

В бараке встречали как героя! Как и обещал Тягач, был я приписан к третьему отряду, где завхозом был «единственный не прогнивший на тройке козел» — Слава Визунов. Он же пришел за мной в дежурку, чтобы увести в барак.

— Ну как, брат, здоровье? Нормально? — спросил Дима Тягач, когда все расселись за импровизированным столом из трех табуреток, составленных в проходе между шконарями.

— Сильно Журава лютовал?

— Да, было дело. Поначалу туговато пришлось.

— В его смену отказников практически не бывает. Мало кто выдерживает. — вмешался Саня Немец. — Я даже и не упомню, кто последний через него прошел и в лагерь вышел человеком… Кажись Фокс Дима, не помнишь? — обратился он к Тягачу.

— Точно! Фокс! Он потом на дурку уехал. Владимир Василич ему кукушку стряхнул. А вот до него кто… не помню.

В проходняк зашел завхоз третьего Слава, с грелкой в руке. Увидев его, Дима подвинулся, освобождая место.

— Ну че так долго, Толстый! Ты контору выставил?

Завхоз виновато прищурился.

— Конечно выставил. Анцыга поляну стригет. А долго, так это не ко мне, как с промки тусанули, так я сразу и приволок.

— Ну ладно, хорош…. Разливай давай!

Я глотнул отдающей какой-то резиной и еще черт знает чем, жидкости. Горло ожгло. Сначала было противно, но потом самогон растекся по телу, и появилось ощущение спокойствия и умиротворения. Я протянул свой кругаль.

— А ну еще! Завхоз налил, я снова выпил.

Толкач с доброй усмешкой поглядывал на меня.

— Давай, братан, поправляйся! Сегодня сам бог велел. Только закусывай, а то сморит с непривычки.

Я перевел дух. Вонючая жидкость начала свое действие, и стало как-то уютно что ли. Почти как дома. Потянулся за закуской.

— Слушай, Дима, со мной этапом красный один пришел, Демидом кличут. Китайца подельник.

— Уж не Кости ли? — вмешался Немец.

— Да, да! Кости Китайца. Так не знаешь случаем куда распределили?

Тягач выжидающе вылупился на Толстого. Тот почесал бритый череп, что-то выуживая из памяти, и выдал.

— Кажись в шестой барак пошел. Он тоже через изолятор в зону поднялся.

— Да ну! — удивился Тягач. — Красному-то чего в карике делать?

— За тряпку в отказ пошел. — сказал я.

— Да ну! — Еще больше подивился Дима. — Что ж так? Да еще в Журавеля-то смену. Он че, трехголовый что ли? Ладно мы за свое страдаем, а этот-то куда?

— Хороший пацан. — ответил я. — Несмотря, что красный. К нему бы приглядеться, Дима, и на должность какую поприличней поставить. — я посмотрел на завхоза Славу. — Может будет на тройке еще один не прогнивший козел.