Ленька-гимназист (СИ) - Коллингвуд Виктор
И мы, мальчишки, тоже вернулись к своим привычным делам. Снова стали собираться на нашем пустыре у Днепра, недалеко от заводских пристаней. Место это мы называли «пляжем», хотя какой там пляж — полоска серого песка, перемешанного с угольной пылью, да отмель, поросшая скользкими водорослями. Но для нас это был наш мир.
Гнатка Новиков тоже снова был с нами. Отец его потихоньку поправлялся дома, рана затягивалась, и злость Гнатки на весь свет, кажется, поутихла. Он был молчаливее обычного, но снова боролся с нами на песке, снова швырял камни-«блинчики» по воде.
На другой день снова все также нещадно палило солнце. Днепр лениво катил свои мутные воды, сверкая под солнцем, как расплавленное олово. Мы с Костиком и Гнаткой, извалявшись в пыли и песке после очередной схватки «стенка на стенку», с ватагой мальчишек из Нижней Колонии сидели на берегу, переводя дух.
— Слыхали? — сказал Костик, сплёвывая на песок, — говорят, сам Деникин скоро приедет. Парад будет, и вся фанаберия. Теперь он уже в Екатеринославе.
— Деникин? Главный ихний?
Гнатка поднял голову. В его глазах не было ни страха, ни восторга — скорее, усталое любопытство.
— Ага, — кивнул Костик. — Батька мой слышал на рынке. Будут войска маршировать, музыка играть… Может, и выходной дадут.
— Парад… — протянул я задумчиво.
Мое «послезнание» подсказывало, что триумф Деникина будет недолгим, что впереди еще годы крови и разрухи, а победят все равно большевики. Но сейчас, здесь, в этом пыльном городке, его приезд казался событием огромной важности, символом окончательной победы белых. По крайней мере, для тех, кто их ждал.
— Поглазеем, если правда, — равнодушно пожал плечами Гнатка. — Все какое-никакое развлечение.
Мы еще немного посидели, обсуждая последние новости — кто что на рынке видел, у кого что реквизировали, какие новые приказы вывесили на стене Управы. Потом снова боролись, метали камни, бегали наперегонки по берегу. День клонился к вечеру, солнце уже не так пекло, но духота стояла неимоверная. Пот градом катился по спине, прилипала пыльная рубаха. Пришло время расходиться по домам.
— Ну все, я до хаты, — произнёс Гнатка, поднимаясь. — Мать велела воды натаскать!
— И я пойду, — поддержал его Костик. — Ужинать пора.
Они ушли, а я задержался. Нестерпимо хотелось окунуться в прохладную, хоть и мутную, днепровскую воду, смыть с себя пыль, пот и накопившуюся за день усталость. Скинув рубаху и штаны, я с разбегу бросился в реку. Вода обожгла прохладой, потом показалась теплой, ласковой. Я поплавал немного, нырнул пару раз, чувствуя, как уходит напряжение, как тело становится легким и чистым.
Выбравшись на берег, я отряхнулся, как пес, и натянул одежду на влажное тело. Солнце уже садилось за косогор, окрашивая небо в нежные розово-лиловые тона. Вокруг стояла необыкновенная тишина, нарушаемая лишь плеском воды да редкими криками чаек. Я пошел вдоль берега в сторону дома, мимо знакомых зарослей камыша — плавней, где я совсем недавно прятался от казаков, приведенных Козликом.
Плавни стояли темной, непроницаемой стеной, камыши чуть шелестели от легкого вечернего ветерка. От воды тянуло сыростью и тиной. Я ускорил шаг, не хотелось задерживаться здесь в сумерках. И тут…
— Ленька… Пст… Ленька…
Тихий, едва слышный шепот раздался откуда-то из самой гущи камышей. Я замер, сердце пропустило удар. Огляделся — вокруг ни души. Только темнеющая река, пустынный берег и эта стена тростника.
— Ленька… Сюда…
Шепот повторился, настойчивее, но все так же тихо. Кто-то звал меня по имени оттуда, из темных, пахнущих цветущей водой плавней. Кто-то, кто знал меня и не хотел быть увиденным остальными.
Холодный озноб пробежал по спине, несмотря на теплый вечер. Как жаль, что у меня нет с собой браунинга! Кто это мог быть? И что ему нужно?
Глава 17
— Ленька… Пст… Ленька…
Тихий, сдавленный шепот раздался совсем рядом, из самой гущи камышей. Я резко остановился, сердце ухнуло куда-то вниз и забилось часто-часто. Огляделся по сторонам. Берег был пуст. Ни души. Только темнеющая гладь реки, серая полоска песка да эта непроницаемая стена тростника, чуть шелестящая на едва заметном ветерке. Может, показалось? С тех пор как рядом со мною грохнул шестидюймовый «чемодан», иногда, бывает, шумит в ушах. Чорт, вдруг я тогда словил контузию?
— Ленька! Сюда… Не бойся!
Шепот повторился: настойчиво, но все так же приглушенно, словно говоривший боялся быть услышанным кем-то еще. Нет, не показалось! Кто-то сидел там, в плавнях, и звал меня по имени. И кто там? Первая мысль — Козлик! Решил отомстить, устроил засаду с кодлой своих дружков? Но зачем тогда шептаться — будь это они, давно бы уже выскочили на дорогу…
Сжав в кармане свинчатку, я шагнул ближе к камышам, напряженно вглядываясь в темные заросли.
— Кто здесь? — спросил как можно тверже, хотя голос немного дрогнул. — Выходи!
Камыши раздвинулись, и я увидел… Костенко, бывшего красного коменданта. Только сейчас он был совсем не похож на того уверенного человека в кожанке. Теперь он сидел на земле, прислонившись спиной к стволу ракиты, осунувшийся и бледный. Одежда на нем была изорвана, один сапог снят, штанина галифе покрыта темным, казавшимся почти черным в сумерках пятном.
Я остолбенел от удивления. Костенко! Здесь? Но ведь красные ушли! Он должен был уйти с ними!
Я быстро огляделся по сторонам — не следит ли кто? Не ловушка ли это? Но берег был по-прежнему пуст, солнце почти скрылось, сгущались сумерки. Нет, мы явно были одни.
— Вы⁈ Товарищ Костенко? Что вы здесь делаете? Вас же… вы же должны были уйти? — все еще не веря своим глазам, неловко пробормотал я.
Костенко попытался приподняться, но тут же скривился от боли и снова опустился на землю, придерживая раненую ногу.
— Не сумел, — прохрипел он, голос его был слаб и то и дело прерывался от боли. — Тут, вишь, брат, как оно вышло… Мы до последнего держались, там, у завода…
— Зачем? Наши же отступали!
— Надо было… отвлечь их… белых… — Костенко поморщился, видимо, каждое слово давалось ему с трудом. — Они по заводу били… артиллерией… где платформы ваши стояли… Мы им во фланг зашли с комендантским отрядом… как бы маневр обходной… Вроде удалось — пушки мы их, конечно, не взяли, но хоть оттянули огонь на себя… Платформы-то… ушли? Отец твой успел?
— Всё хорошо, — кивнул я, вспоминая грохот того боя. — Успели!
— Хорошо! Значит… не зря…
Костенко закрыл глаза на мгновение, на лице его отразилось облегчение.
— А потом… потом они на нас навалились… всеми силами… Почти все полегли… Ребята… прикрывали меня… до последнего… А я, вишь, плавнями пошел… думал, может лодку яку найду… переправиться…
Он снова поморщился, коснулся раненой ноги.
— Вот тут… у самого берега… и зацепило… пулей… Добрался сюда… в плавни… сил хватило только забиться… схорониться… Дальше… не могу…
Он посмотрел на меня умоляющим, лихорадочно блестящим в сумерках взглядом.
— Помоги, Ленька… Один я тут… пропаду… Рана эта… — он кивнул на ногу. — Далеко не уйду. Кровоточит, зараза. Да и сил нет совсем — голод! Двое суток не ел, крошки во рту не было. А сил бежать у меня уже и нет! Боюсь, нога воспалиться может, тогда всё, карачун. Пропаду.
Он снова посмотрел на меня, и по взгляду его я понял — мужику реально очень плохо. Костенко вновь заговорил, и в голосе его послышалась отчаянная надежда:
— Помоги, парень… Ты же наш парубок, из рабочих, из пролетариев!
Я стоял над ним, и вихрь мыслей метался в моей голове. Помочь Костенко — это был огромный риск. Ведь только-только благодаря с таким трудом добытой охранной грамоте меня оставили в покое, и вот, на тебе! Ведь если какой-нибудь Козлик или кто-то еще из его шатии-братии сможет пронюхать, что я укрывал красного коменданта — всё, пощады не будет ни мне, ни моей семье. Реально шлепнут безо всяких разговоров. Но и бросить его здесь, раненого, обреченного на верную смерть — это тоже прям не по-людски. Я вспомнил, как он по-отечески похлопал меня по плечу тогда, у ревкома, когда выписал тот злополучный отрез. Нет, я не мог его бросить. Нужно было что-то делать. Но что?