Марик Лернер - Восток
Юрист кивнул и открыто подмигнул Яну. Кажись, хоть этот понял, чего он добивается.
— Или мне позвать Тиренко?
Цирин перестал краснеть и побледнел. Упомянутый небрежно господин печально прославился появлением на предприятиях, которые прежнему губернатору чем-то не угодили. Он единственный, похоже, не понимал, зачем его присылают, и производил страшно добросовестную работу по выявлению нарушений законов, обнаружению путаницы в отчетах, уклонению от налогов и всяко-разное, без чего ни одного предприятия не бывает. Местные купцы и фабриканты прекрасно знали, чем кончаются его посещения. Большими проблемами и огромными взятками. В отчетности ничего не менялось, губернатор покупал женам очередные брильянты, но Тиренко этого было не объяснить. Он честно выполнял возложенную работу, а что дальше — его не волновало. Был случай, даже убить пытались. Не помогло. А сегодня, с арестом губернатора, Юнаков его держал при себе для разбора многочисленных бумаг и старательно прикармливал на будущее. Так что пустой угрозой обещание не было.
— Произвести полную ревизию, выяснить, сколько недоплатили государству?
— Нам, — с серьезной угрозой в голосе потребовала Муравьева. — Какой, говоришь, закон нарушается?
— Я тебе потом подскажу, с кем говорить, — пообещал Ян, старательно не замечая укрощенного Цирина. — Я ведь не адвокат, а лейтенант. Мое дело — раз-два! Справедливость я внедрять готов, но точный пункт в законодательстве — это к специалисту. Так… возражений не слышу. Следуем дальше.
— Про деньги, — весело сказала Зейнаб.
— Правильно. Очень важно и всем интересно. Вот тут мне очень хочется спросить: вы идиотки?
— Это еще почему?
— Вроде в голове должно быть что-то кроме опилок, а требуете такое… Вы научитесь думать сначала! Что произойдет, если женское жалованье сравняется с мужским?
— Ты такая же сволочь, как все, — поднимаясь, сказала Муравьева. — Идешь? — спросила подругу.
— Сядь, — потребовал Халилов. — Уйти мы всегда успеем. Пусть объяснит.
Муравьева посмотрела на него и села, демонстративно отвернувшись.
— Объясняю, — обращаясь к Халилову, сказал Ян. — Он, — показав на Цирина, — хочет заработать. Желательно много. Меньше получит работник — больше хозяин. Не очень красиво, но правда. Пока была война, мужиков не хватало. Брали на работу баб и платили им меньше. Они и за это рады были. Семьи кормить требуется. Если жалованье одинаковое, зачем вас держать? Не проще более сильного? Деньги те же, а мужик про ребенка, дома оставшегося, не думает.
— У нас и до войны три четверти баб было.
— Сейчас не так? Гораздо больше.
Халилов неохотно кивнул, соглашаясь.
— Вот, значит, надо сделать так, чтобы хозяин был заинтересован баб на работе держать и себя не обидеть.
— Интересно, как овечку не съесть и при этом сытым остаться?
— Первым делом вписываем пункт об увольнении. Без веской причины и согласования с профсоюзом — запрещено. С момента подписания… э… коллективного договора.
— Мы еще не договорились, — возмутился Цирин.
— Постепенно. К предыдущему поправки будут? — Вслух не прозвучало, но Цирин понял. «Я пока на твоей стороне, и не стоит раздражать». — Будем разбираться. Сколько разница в жалованье? Пятнадцать на одиннадцать?
— Средний заработок мужчины до войны составлял четырнадцать дирхемов шестнадцать таньга, — доложил счетовод. — У женщины — десять тридцать пять. Сейчас больше, но ненамного. Это ведь в среднем — у кого дирхемов больше, у кого меньше.
— То-то и оно. Цены растут, а мы еле прокормиться можем!
— А нам что, много? — всерьез обиделся Халилов.
Дверь открылась без стука, и в кабинет вошел майор Нуялис в своей криво сидящей форме и вечно сползающих с носа очках с толстыми стеклами.
— Там в приемной нет никого…
— Одну минуту, господин врач, — попросил Ян. — Сейчас… Предложение простое, — обратился он к присутствующим. — Прямо сейчас вы соглашаетесь дополнительно на три дирхема со следующего месяца. Через год еще один.
В глазах замершего Цирина защелкали костяшки счетов. В ближайший год на одиннадцать с лишним тысяч меньше требуемого раньше. Даже потом слегка меньше. Неплохой выход. А через год видно будет. Неизвестно еще, как цены вырастут.
— А если сильно подорожает, через год можно повышение скорректировать. — Цирин скривился. — Но до этого — никаких забастовок!
— И через год, если не будет чего страшного, мужики у вас работу отнимать не кинутся. Найдут раньше. Я записываю.
— Постойте, — воскликнул фабрикант, демонстрируя хорошее знакомство с требованиями забастовщиков. — Это что ж получается, жалованье повышается, а следующим пунктом у нас идет сокращение рабочего дня. Или одно — или другое. А то что получается, расценки тоже повышаются? — Он был искренне возмущен. — Продукция станет дороже. Себестоимость увеличится.
— Вот гнида, — пробурчал Халилов.
— А доплата за сверхурочные? — басом вскричала Муравьева.
О Иисус, мысленно взмолился Ян, дай мне терпение никого не убить. Мы никогда не кончим. Не для себя прошу — для всех прочих идиотов, не умеющих вовремя заткнуться и влазящих без соображения. Кто мешал потом вопрос поднять? Там же впереди куча всего. Штрафы, вентиляция новая в цехах, ежегодные выплаты по результатам года (идея неплохая, но кто проверит правильность суммы?), душевые (баня — это они загнули, обойдутся). Где-то взял, где-то уступил, но не все сразу. По очереди. Отдельно проще дожать, чем сразу пакетом.
— Стоп, — приказал Ян на поднявшийся всеобщий хай. — Надо посчитать рабочие часы. Отминусуем праздничные дни и посмотрим. Восемь — не восемь часов получится в день, но если вспомнить Рамадан, то разница существенная.
— Может, мы в эти дни не работаем? Сам бы попробовал без еды и воды до захода солнца и двенадцать-четырнадцать часов подряд!
— А вот здесь, — сказал с нажимом, — надо выбирать. Или празднуем и не работаем, или работаем, но меньшее количество часов каждый день. Кто шибко верующий, может сменами поменяться по согласию. Или хозяин платит, — он подумал, — плюс тридцать процентов к обычной ставке за труд в святой день. — Цирин посмотрел дикими глазами. Мысль оплачивать рабочие часы в таком размере его не обрадовала. — Берем карандаши, бумагу и считаем. Или вы цифры имеете? — спросил счетовода.
— Как-то не задумывался, — смущенно ответил тот. — А идея интересная. Двусмысленная. Оно ведь нарушение… хм. Работать в праздник. Платить за несоблюдение обрядов. Сейчас, — быстро рисуя график, пообещал.
— Я пока с доктором поговорю, — предупредил Ян, вставая.
В соседней комнате он с треском рванул заклеенное окно. С улицы ворвался холодный воздух. Закурил, стряхивая пепел вниз. Толпа работниц все же расползлась, только немногие грелись у костров рядом с его юнкерами. Было видно, как получали еду с грузовика. Значит, сгоняли на вокзал, как и приказал. Ну хоть это исполнили правильно. Солдат должен быть сыт и одет. Еще бы интендантское управление такие вещи понимало, жизнь была бы прекрасна во всех отношениях. Мечты… Интендант — не должность, а состояние души. Все без исключения патологические воры и вруны. Будет смотреть тебе в глаза и говорить: «Нет на складе», независимо от просьбы и забитых необходимым полок. Другие там не удержатся: свои не хуже крыс загрызут.
Юнкера доели, дружно выстроились в ряд, подстелили непременные коврики и уткнулись в землю, продемонстрировав ему задницы. Солнце село, пора намаз сотворить. Австрияки очень любили утром и вечером атаковать. Пока правоверные не завершат своих молитв, им не до происходящего вокруг. Приходилось даже специальные приказы издавать, запрещая всем сразу топать на молитву.
— И как результат разгона несанкционированного шествия? — спросил Ян небрежно. Покойники его особо не волновали, он ожидал последствий. Завтра придется еще и в мечеть сходить, плотно пообщаться с чересчур умными.
— Я ожидал худшего. Десяток с переломами. Двое в тяжелом состоянии. Один застрелен.
— Али Ариф?
— Да. Я его в лицо знаю.
— Совсем не жалко. Мне и покалеченных — ничуть. Они сюда шли увечить и убивать других и получили даже меньше, чем заслуживают. Скажите, я приказал дать грузовик — пусть отвезут в госпиталь. Противно, но надо. Я же не зверь.
— Да я, — помявшись, сознался старший Нуялис, — по другому вопросу. Мне очень неудобно, но больше и обратиться не к кому.
— В чем дело?
— Да вот, — помявшись, сказал доктор, — кладовщик в госпитале допился до белой горячки и чужие вещи продал. Раненые недовольны. Чуть не до смерти били. Запер я Мяги от греха, а что дальше — ума не приложу.
— Мяги — что за странная фамилия?
— Из таврийцев, — тяжко вздохнув, объяснил доктор. — Еще мне не хватает религиозных драк.
