Андрей Посняков - Час новгородской славы
Да, и эта еще елочка. Вернее, сосенка с железными иголочками. Наверняка яд. Тот воин, что порвал рукавицу… Еле откачал его сегодня Геронтий. А ранка-то была небольшая, маленькая такая царапина. Да и ту, хорошо еще, прижгли в кузне каленым железом. Зачем эта дурацкая сосна, когда есть порох в часовне? Грубо сработано, грубо. Хотя… Могло быть весьма действенно.
Погруженный в размышления, Олег Иваныч и не заметил, как доехал до Нутной. Над великим городом плыл майский вечер, спокойный, тихий и теплый. Пахло сухой травой, цветущей сиренью и еще чем-то неуловимо летним. На улице играли дети.
Настена, увидев его, улыбнулась. Закинула косу за спину, пригласила в дом.
– Забирай ты, Олег Иваныч, поскорей эту свою аркебузу! А то Ванька мой вокруг нее ходит, как кот вокруг молока, да облизывается. Не дай Боже, пальнет!
– А пусть пальнет! – Олег Иваныч крикнул в окно: – Ванька!
Ванька и нарисовался – белоголовый, сероглазый, с босыми, в цыпках, ногами.
– Хошь пальнуть?
– Хочу, дядя Олег! А куда целиться?
– Погодь. Давай хоть на улицу выйдем. Во-от. Теперь сбегай в дом, тащи лучину. Да горящую, чудо! Во-от. Поджигай фитиль.
– А заряжено, дяденька Олег?
– Заряжено, заряжено! Поджег? Вижу, тлеет. Теперь упирай аркебуз крюком – вон он, внизу, под прикладом – да хоть в эту корягу. Подожди, я и сам возьмусь. Ну, давай теперь – в ту березину. Жми!
Ванька потянул спусковой крючок, и вставленный в курок фитиль плавно ткнулся в затравную полку. Вспыхнул порох и почти тут же оглушительно прозвучал выстрел. С вершины березы слетели листья, а по всему Славенскому концу заливисто залаяли собаки.
Белоголовый Ванька, приемный сын Олексахи, восторженно заорал и самодовольно поставил на приклад босую, в цыпках, ногу.
Глава 9
Ладога – Новгород. Лето 1474 г.
Гроза похожа на взгляд палача,
Ливень похож на нож,
И в каждой пробоине блеск меча,
И в каждой пощечине – дождь.
Константин Кинчев, «Новая кровь»Стояли белые ночи. Парило. Над озером Нево клубился ночной туман. Тихо шелестели волны. А где-то к югу, в болотах, кричала выпь. Порывы легкого ветра шевелили ветви высоких сосен. Сосны казались черными на фоне светлого неба. Далеко за лесом догорали малиновые остатки зари, а с севера наползала огромная сизая туча. Погромыхивало.
На низком берегу, в дельте Волхова, громоздились полускрытые туманом огромные темные тени, напоминающие скелеты китов. То были строящиеся корабли – быстрокрылые каравеллы, основа будущей морской славы Великого Новгорода. Часть судов уже почти готова – по крайней мере, корпус – их осталось только проконопатить, просмолить да поставить мачты. Леса вокруг хватало. Здесь же, рядом с верфью, лежали на куче опилок заранее приготовленные бревна. Пахло древесной смолой, стружкой и дегтем.
Чуть вдалеке, шагах в пятистах от верфи, располагался небольшой острожек – три избы и часовня, обнесенные новеньким тыном. Рядом с кораблями, у мыса, стоял маленький домик – сторожка с покрытой свежей дранкой крышей и крыльцом в три ступеньки. У крыльца дремал на цепи здоровенный лохматый пес. Пес ворчал во сне, поднимая ухо, прислушивался. Относился к порученному делу серьезно, чего никак нельзя сказать о стороже, дремавшем в домике. Впрочем, и сторож, нанятый ладожский мужик, тоже спал вполуха. Надеялся на пса. Ежели что – залает, проклятый.
Пес вдруг встрепенулся, вскочив, гулко залаял. Выскочил на улицу всклокоченный сторож. А пес все не унимался, лаял, рвался с цепи куда-то к лесу. Сторож не успел ничего понять, как мимо крыльца прошмыгнул быстрый серый клубок. Заяц! Ах, мать ити, жаль лук со стрелами не прихватил! Была бы к обеду дичина. Правду говорят, что их тут тьма, зайцев-то. Ишь, псина-то никак не уймется. Силки, что ли, завтра поставить? А и правда! Попадется зайчишко – все приварок.
Сторож сладко зевнул и, посмотрев для приличия по сторонам, скрылся в сторожке – спать. А и что еще делать-то? Ежели худые какие люди нагрянут с Нева-озера – так на то на той стороне крепость есть. Там уж не проспят, увидят, забьют в колокола, из пушки выстрелят. Да и откуда быть худым-то? Со свеями – они там, на западном берегу, в Кексгольме – вроде мир. Конечно, пошаливают – и те и наши, пограбят иногда друг дружку да пожгут. Но большой войны нет. А худой мир всяко лучше доброй ссоры.
Снова залаял пес, загремел цепью. Видно, многонько тут дичи, правду прежний сторож рассказывал. Впрочем, предупреждал, что посматривать надо – во прошлом месяце несколько кораблишек сгорело, почти готовых. Да не простых лодей, а новоманерных, каравелл трехмачтовых, с парусами в несколько рядов – залюбуешься. Идут ходко – куда там лодьям да коггам. И почти против ветра могут – разными боками-галсами. Вот их-то и пожег неведомо кто. Ведь и не дознались. Рабочие поговаривали, от молнии корабли те сгорели. Грозища в ту ночь была страшная. Сторож тем разговорам верил. Знал, грозы тут такие бывают – не приведи Господи! Вон и сейчас – ух, тучища-то!
А пес все лаял. Сторож аж на голову шапку натянул, уши прикрыв. Потом не выдержал, снова выглянул с крыльца. Ох, мать честная, снова заяц! Ладно, завтра силки поставим.
Ушел с крыльца, боязливо покосившись на тучу, закрыл поплотнее дверь. Того не видел, что совсем рядом, в кустах за большим камнем, сидели двое. Оба неприметные, серые, в армячишках заячьих. Один – высокий, с бороденкой узкой. Второй – покруглее, пониже, бородища лопатой.
Высокий держал в руках большой мешок, на дне которого что-то шевелилось. Он сунул руку в мешок и, словно фокусник, вытащил оттуда… зайца! Развязал веревку, стягивающую лапы. Беги, серый, отвлекай собачку со сторожем.
Еще пуще зашелся пес в лае. А сторож уж больше не вышел. Больно надо!
Прятавшиеся в кустах переглянулись и быстро пошли к кораблям. Тот, что пониже, нагнулся, прихватил оставленное кем-то из рабочих ведерко с тягучей смолой. Плеснул на торчащие, словно ребра, шпангоуты, достал кресало…
Высокий перехватил его руку, показал на тучу – погоди, мол. А чего ждать-то? Дождя? По дождю и возвращаться придется. Высокий махнул рукой – ладно, поджигай. Политые смолой стружки, затрещав, вспыхнули разом. Высокий кинулся к соседнему кораблю…
И в этот миг вспыхнула молния. А потом так громыхнуло!
Пес у сторожки заскулил, сердечный, да спрятал голову в лапы – боялся грозы, чего уж.
Молния сверкнула еще раз… и еще… и еще… Гром – канонадой.
Сторож глянул в окно. Мать честная, ведь горит что-то! Босиком выбежал на крыльцо. И в самом деле! Горели три корабля. И как горели! Словно костры на Ивана Купалу. Ох ты, Господи! Вот она, молния-то, что натворила, проклятая…
Перекрестившись, сторож бросился к острогу, пригибаясь и крестясь на бегу при каждом ударе грома. Почти добежал уже – и тут ударил дождь! Сразу же вымокший до нитки, сторож застучал в ворота. Где-то за тыном забегали, заругались, ударили в колокол – и сами уже разглядели огонь.
А дождь припустил со страшной силой, зашумел, забарабанил по крышам, серебристым от частых вспышек молний.
Две почти готовые каравеллы выгорели изнутри полностью – что им дождь. А те, что были недавно начаты, практически не пострадали – ливень быстро потушил пламя. Да и рабочие тоже не дремали. Проснувшись, похватали ведра. Кто-то из начальства – похоже, господин Жоакин Марейра – в сердцах зарядил сторожу в ухо. Не фиг спать в этакую грозищу! За верфью смотреть надо, на то и нанят.
Присланный из Новгорода для расследования прошлого пожара Олексаха метался вместе со всеми, да потом плюнул. Чего там! Что могло, сгорело уже. Видно, и вправду молния, впрочем, если и были какие следы, так ливень все смыл. Махнул рукой да решил с утра, как дождь кончится, порыскать вокруг верфей, посмотреть.
Посмотрел, порыскал… Все, что увидел, подробненько описал в докладе.
«Великого Новгорода посаднику, боярину Олегу Иванычу Завойскому пишет Олександр с Ладожской верфи.
Июня шестого дня приключилась у нас гроза великая, и от той грозы две каравеллы сгорели полностью и одна наполовину. Остальное потушили.
Утром осмотрел все со тщательностью. Нашел: ведерко обгорелое со смолою опрокинуто в трех с половиной шагах от остова судна; мешок, большой, мокрый – за камнем, в кустах; от сторожки в двух десятках шагах, ближе к лесу. Следов человечьих или звериных не обнаружил, потому как ливень, зараза. Ведерко рабочие признали – их ведерко, там и оставили с вечера, на верфях, у них таких ведер много. Мешку же хозяина не нашлось. Более ничего обнаружено не было.
Мыслю – от молнии корабли сгорели.
Писано июня седьмого дня, сразу после пожара. В чем заверено собственноручно.
Старший дьяк Гордиев Олександр».
Прочитал письмо Олег Иваныч. От молнии? Бывает. И довольно часто. Правда, как-то уж слишком часто. Второй случай за месяц. Надо поставить в известность Совет Господ, пусть решают. Впрочем, можно и самому съездить, проветриться. Никаких неотложных дел в городе нет: московская агентура выловлена, цены на хлеб ограничены, литовское посольство пока не вернулось. Застряли в Пскове. Ну, пусть договариваются.
