Роман Злотников - Пушки и колокола
– Фрол к себе наказал, – сжавшись в комочек, испуганно пискнул тот.
– Тьфу на тебя! – в сердцах выругался пожилой человек, поражаясь тупости и откровенной наглости визитера.
– Иной раз и хороша наука твоя, – вернул его к действительности бубнеж мужика.
– Чего говоришь? – встрепенулся трудовик.
– Того, что пер, как зимой тогда. Кабы не сегодня, так и быть мне битым, – усмехнулся дружинник. – А так, даже и перелякаться не успел. Оно, тело, как само по себе, – сопя, продолжал между тем бородач. – За руку – хвать, бок подставь, да – через себя! – показывая, что и как происходило, захлебывался в рассказе визитер. – Ловко, – чуть помолчав, продолжил он. – Только все одно: в сече – попусту. А вот против конника ежели что удумать… Может, и впрямь чего выйдет. А давай возьмусь я за дело это.
– Спасибо, – ухмыльнулся в ответ тот, мгновенно вспомнив, что звал мужика в баню, а тот и явился, остановив разбушевавшегося хозяина, не дав тому натворить худых дел. Баня уже натоплена была, вот только не уверен был Булыцкий, что после приступа стоило ему париться. И если окружающие приняли его за вспышку гнева, то Николай Сергеевич, памятуя о предыдущих аналогичных ситуациях, отлично понимал: здесь – иное. Что? Он и сам не знал, но искренне надеялся: это пройдет.
– Так, Никола, в баньку-то как?
– Пошли!
– А кулаками махаться не полезешь? – шмыгнув носом, поинтересовался Тит.
– Так чего тебе бояться?! Научен, как быть. Управишься, ежели чего.
– Отец Фрол велел…
– Раз велел, то нехай стол накрывает да гостя ждет важного, – зыркнув на парня, да так, что тот, забыв про разбитую скулу, поспешил на карачках отползти подальше от грозного мужика.
– Так Фрол, – уже без гонору попытался парировать тот.
– Или неведомо диакону твоему, кто таков Никола-чужеродец? Так расскажи, – подавшись вперед, да так, что юнец, как краб, не поднимаясь на ноги, бочком засеменил прочь, – что Никола – к князьям вхож! А еще передай, что сам Киприан в гости наведаться за труд не считал. Так тот – владыка, а дьякон твой – тьфу – человечишко по сравнению с ним. В гости ждет! Пусть стол накрывает. Нет – так сам идет нехай. А я пока в баньке попарюсь.
– Фрол, – пискнул тот, предприняв последнюю попытку реабилитироваться. Впрочем, та была настолько убогой, что пенсионер даже не счел необходимым отреагировать.
– Пошли, Тит, – махнул он, приглашая товарища попариться. – А ты не бойся, – улыбнулся он испуганной супруге. – А паче на стол накрой да квасу подай. Нам с гостем после бани передохнуть да погутарить.
Не сказать, что эта парилка была легкой. Тело до сих пор потряхивало, как в лихорадке, а боль нет-нет и просыпалась вновь и вновь. Впрочем, горячий пар вперемешку со всевозможными настоями из запасников Аленки выбил остатки хвори вместе с вязким потом, а Тит оказался ох каким славным знатоком, обработав вдоль и поперек тело Булыцкого веничками. Вздрагивая в такт ударам и каждой клеточкой ощущая, как набравшие влаги листья тяжко распластываются по коже, Николай Сергеевич мало-помалу, но приходил в себя. А окончательно здоровым почувствовал себя, прямо из парилки окунувшись в холодные воды Неглинки.
Уже напарившись и вдоволь вениками настегавшись, мужчины неторопливо поднялись в дом и замерли прямо в дверях. За столом, поджидая их, уже сидел сам Фрол, за спиной которого жался вновь осмелевший попик с раздувшейся скулой.
– Руки рашпуштил! Слушать не штал! Имени твоего не убоялша!
– А ты не поминай всуе, – бросив острый взгляд на сорванца, отвечал Булыцкий.
– Снова куролешить, отче, нашинает!
– В гости как пришел, так и честь знай, – чувствуя, как раздражение пробуждается вновь, отвечал трудовик. – А то пришел, раскомандовался. Много вас тут, горластых.
– Флол, – прошепелявил тот.
– Негоже на божьих людей руку поднимать, – жестом остановив парня, негромко начал визитер. – Битва наша и без того тяжела. Ты, чужеродец, хоть к князьям вхож, да Бога-то и не выше, чтобы судить.
– Кого это я судил?
– А вон хоть и Евграфия. Почто обидел парня?!
– Нелюбезен больно да высокомерен.
– А ты не суди, – нахмурился в ответ священнослужитель.
– Мож, Никола, пойду я?! – негромко шепнул Тит.
– Стол накрыт для нас с тобой; зря, что ли, Аленка старалась? А гость незваный, – мстительно поглядел он на визитеров, – Тохтамыша хуже. Присаживайся, – указывая на лавку, пригласил трудовик товарища, – отведать, чем Бог послал. А гости наши незваные, коли имеют, что сказать, так и пусть речь держат, – с этими словами тот спокойно уселся на лавку и, наполнив кружки прохладным квасом, жестом пригласил за стол Тита.
– Грех, – переводя растерянный взгляд с хозяина на гостя, наконец уверенно отвечал тот. – Прости, Никола, и ты, отче, прости, – поклонился тот сначала одному, а затем и другому. – Вам бы в одной упряжке идти, да не лаяться почем зря, – еще чуть поколебавшись, добавил дружинник.
– Бог простит, – в один голос отвечали мужчины, отпуская Тита.
– Ну сказывай, чего хотел, – когда товарищ удалился, Николай Сергеевич перевел взгляд на визитера, за спиной которого, уже распрямившись и вновь подбоченясь, стоял послушник с разбитой скулой.
– Кличешь в гости, а после и Тохтамышем называешь, – прошипел визитер. – Чего смуту наводишь? – не растрачиваясь на приветственные дифирамбы, с ходу атаковал служитель.
– Ошлушание… – завелся было пацан, но тут же умолк, остановленный покровителем.
– Чего среди смердов глаголишь, а?
– А чего глаголю-то? – Булыцкий удивленно пожал плечами. – Ты не загадками давай, а напрямую.
– Все в руках божьих, – гневно глазами сверкнув, отвечал Фрол.
– Ну так и что? – не понял его собеседник. – Я, что ли, в промысел божий суюсь? То твое, Фрол, поле. Мне туда лезть – только борозду попортить.
– Так и не лезь!
– Так и не лезу!
– Чего смуту наводишь?!
– Да какую смуту? Ты по-людски поясни, а то пришел, да все загадками голову морочишь.
– Коли угодно Богу, то и живот сохранится. А нет ежели, то и, знать, срок подошел душу отдать.
– И что? – Булыцкий уже начал понимать, к чему клонит визитер, но продолжал делать вид, что слова служителя ему не ясны.
– Того, что нечего лазарету твоему в Москве делать! Негоже Богу указывать, что и как быть должно!
– В чем же указка моя? Суждено Богу душу отдать, так и отдаст, что с лазаретом, а что и без него. А спастись ежели по судьбе прописано, то так тому и быть.
– Умен шибко, я посмотрю, – оскалился в ответ священнослужитель.
– Ты, Фрол, ежели что по делу, говори. А языками почесать желаешь, так знай: лазареты те и Сергием Радонежским благословлены, и самим владыкой. А раз так, то не сошке навроде тебя решать за промысел божий, – глядя, как напрягся служитель, с наслаждением отпустил оплеуху хозяин дома.
– А не тебе судить!
– Так и не тебе, – усмехнулся в ответ Булыцкий. – Коли все, так и ступай с миром, – насладившись триумфом, продолжил он. – А если есть чего говорить, так не тяни. А паче, молитву сотворив, за стол садись да диковин отведай, – преподаватель указал на чугунок с тушеной картошечкой, сготовленной специально по его наказу. – Как кумовья и погутарим, а не как вороги.
– Грех! – подскочив на ноги, прошипел служитель.
– Не суди.
– Ох, Никола! – прошипел в ответ диакон. Впрочем, продолжать не стал. Лишь вышел из комнаты, напоследок грохнув дверью. За ним, разом убавив и в спеси своей, и борзоте, бочком ушмыгнул послушник.
– Ишь, осерчали, – проворчал пенсионер.
– Не к добру, – покачала головой Алена.
– Чего говоришь?
– Не к добру, – негромко отвечала женщина. – Фрол, поговаривают, душою не чист. Его, молва идет, Феофан за дела лихие поперву анафеме предал, а потом простил, да к себе приблизил, да обучать начал.
– Так и что, – Булыцкий лишь пожал плечами. – Мало, что ли, таких? Вон и разбойники святыми становились.
– То – сами. А то – Феофан приголубил.
– Умна, я погляжу, – кивнул пенсионер. – Чего еще ведаешь?
– Муж – воин, – вместо ответа негромко заговорила та. – И забота его о том, чтобы дом – полная чаша, да ни один ворог даже близко не посмел. Так и нужны ему – руки крепки да голова холодна. А женка – очага хранительница. Ее забота, чтобы в доме мир да склад. А раз так, то и сердце надобно ей нечерствое. Мое сердце говорит, что хоть и сдюжил ты в этот раз да перемог Фрола, да не последняя то ваша с ним сшибка. И хоть ты у Киприана в почете нынче, слава та – что тень. Покуда владыка-солнце благоволит, так и видна, и хороша. А как уйдет за тучки солнце, так и тень угаснет. Нет любви в сердце Фрола, а страх да злоба черная. Так что ты его сторонись да почем зря не дразни. Себе потом дороже выйдет.
– Думаешь?
– Сердцем чую, да его-то и не обманешь. Что на душе лежит, как на духу и поведала. А голова у нас – ты. Тебе дальше и думать.
