Шайтан Иван 7 (СИ) - Тен Эдуард

— Да ну вас, черти, — сконфузился Ваня, и даже в тусклом свете костра было видно, как он заливается краской.

— Тихо! — гаркнул я, хотя улыбка сама рвалась на губы. — Чего ржёте? Бойцов перепугали, бестолочи!

Мне стало искренне жаль смущённого Ваню. Для меня, человека из двадцать первого века, царь — всего лишь человек, волею судеб заброшенный на самую вершину власти. Я могу критично рассматривать его достоинства и недостатки, видеть в нём политика, отца семейства, пленника собственного статуса. Но для Вани, для этих простых людей, вышедших из низов, фигура царя — нечто мифическое, почти божественное. Не удивлюсь, если особо впечатлительные мужики падали в обморок при одной лишь возможности приблизиться к нему. Вершитель судеб. Тот, чьё слово или легкий росчерк пера мог вознести до небес или в мгновение ока уничтожить. Как же ещё должен воспринимать такого человека простой хорунжий Иван Сватов?

— Ерёма, посты проверь. Остальным отбой.

Генерал Воронцов прибыл в крепость Грозную внезапно и без предупреждения, это было его привычкой. Он и его конь, покрытый дорожной пылью, остановилась у комендантского дома, прежде чем часовые успели доложить о важном госте.

Генерал-майор Головин, начальник Сунженской оборонительной линии, выскочил на крыльцо, на ходу застёгивая мундир. Он узнал о визите высшего начальства лишь в последнюю минуту.

— Здравия желаю, ваше высокопревосходительство! — вытянулся он, делая под козырёк.

Генерал Воронцов, сухой и подтянутый, легко соскочил с коня. Его пронзительный взгляд скользнул по Головину, оценивая каждую деталь — от не совсем идеальной выправки до тени смущения на лице.

— Здравствуйте, генерал, — отрывисто и без тени улыбки ответил Воронцов. Его глаза тут же перевели внимание на другого офицера, стоявшего чуть поодаль.

— Начальник штаба линии, полковник Савин, — представил его Головин.

Воронцов кивнул, и его взгляд, холодный и всевидящий, вновь вернулся к Головину.

— Ну что же, господа, не будем терять времени. Пойдёмте, ознакомите меня с крепостью и гарнизоном.

Инспекция была стремительной и тотальной. Воронцов, невзирая на чины и звания, лез во все «щели»: заглядывал в пороховые погреба, трогал пальцем полки в солдатских казармах, проверял качество овса в конюшнях. Он заговаривал с рядовыми и унтерами, задавая неожиданные, каверзные вопросы. Испуганные молодые обер-офицеры терялись под его пристальным взглядом.

— Ваши действия при объявлении боевой тревоги, господин подпоручик? — внезапно спросил он, обращаясь к бледному юноше.

Большинство отвечало бойко, но находились и те, кто путался и мямлил. Генерал не кричал и не топал ногами. Он лишь внимательно слушал, коротко кивал и шёл дальше. Его молчаливое неодобрение было красноречивее любой брани. Было ясно: этот человек знает службу от и до, все её изнанки и неприглядные стороны.

Во время обхода он приказал подать себе еду из первого солдатского котла, мимо которого проходил. Проглотив несколько ложек простого варева, он сухо поблагодарил растерянных кашеваров и, погружённый в думы, направился к штабу.

Этот суровый человек, которого теперь боялся весь гарнизон, был продуктом собственной судьбы. Князь Воронцов происходил из боковой, захиревшей и обедневшей ветви знатного рода. После смерти отца и уплаты его долгов семья осталась почти ни с чем. Крохотное имение и полторы сотни душ крепостных. Фёдор Воронцов начал службу с самых низов: окончил школу прапорщиков и поступил в полк простым вахмистром. Он прошёл через горнило Бородино и всю войну с Наполеоном, тянул лямку, поднимаясь ступень за ступенью — от корнета до генерала от кавалерии. Его грудь украшали «Георгий» IV степени, «Анна» II степени, «Владимир» III степени, «Станислав» I степени — и все с мечами, знаки воинской доблести и боевых заслуг. Он не получил ничего просто так. Он знал цену службе, потому что прошёл её всю — от самого низа до вершины.

Утро было ясным, безоблачным, и день обещал стать знойным. Торопиться было некуда, к вечеру ждали четвёртую сотню. Лагерь жил ленивой, почти идиллической жизнью.

— Сотник! — Окликнул я проходившего мимо Веселова.

— Слушаю, командир. — Ерёма присел на корточки рядом.

— Вот что, не дёргай бойцов до обеда. Пусть отдыхают. После начнёшь экзерциции устраивать.

— Слушаюсь.

Мы стояли лагерем в двух верстах от дороги на Пятигорск, у небольшого ручья. Бойцы воспользовались передышкой: кто-то мылся в прохладной воде, кто-то стирал заношенные портянки, кто-то чистил оружие. Я гармонично вписывался в картину мирного быта, с наслаждением потягивающий крепкий черный кофе. Никто из моих людей так и не смог разделить мою страсть к этому горькому напитку.

Идиллию нарушил Эркен, подошедший ко мне с тревожным видом:

— Кажись, наша разведка возвращается. Скачут, торопятся.

Я допил кофе, не спеша. Лагерь встрепенулся, но без паники и суеты. Бойцы привычно и быстро стали собираться к своим подразделениям, занимая оборону на всякий случай.

— Разведка торопится, — констатировал подошедший Веселов, не отрываясь от старой, потресканной подзорной трубы.

— Вижу, Ерёма. И ты всё не расстаёшься с этой убогой дудой? — заметил я, кивнув на его «реликвию».

Вскоре два разведчика, подняв тучи пыли, влетели в лагерь. Спешно спрыгнув с коней и бросив поводья дежурным, они выпалили:

— Командир, горцы! Не меньше четырёх сотен! Идут спешным порядком прямо на нас!

— Сколько до них? — тут же спросил Веселов.

— Версты полторы, уже меньше! — запыхавшийся боец вытер пот со лба.

— Ерёма, строй коробку! Но пусть бойцы изображают лагерь на отдыхе, — скомандовал я.

— Понял! — Сотник бросился исполнять приказ.

— Суворкин! Готовь артиллерию!

— Слушаюсь, господин полковник!

Артиллеристы споро извлекли два гранатомёта и начали их собирать. Буквально через две минуты установки были готовы и заняли позицию позади двух шеренг сотни, которые делали вид, что беззаботно сидят на земле.

— Виктор, бери мою трубу, — протянул я командиру артиллеристов свою подзорную трубу.

Он приник к окуляру, прикидывая расстояние и делая мысленные метки.

— Веселов, перестроение! Отходим вплотную к ручью!

— Слушаюсь!

Вся наша коробка плавно отошла к воде, сделав ручей своим тылом.

— Ну, вот и за водой далеко ходить не надо, — с усмешкой подытожил я.

— Идут… — негромко, почти шёпотом, произнёс кто-то из бойцов.

Вдалеке показалась тёмная полоса, которая с каждой секундой превращалась во всё более чёткую, жирную линию. Сквозь пыль уже начали проступать очертания всадников.

— Виктор, командуй сам. Начинай с дальней дистанции, какой только можно. Веселов, создай видимость паники!

Ерёма кивнул и побежал к шеренгам. Несколько десятков бойцов вскочили и принялись бестолково метаться между фургонами, стоявшими по флангам. Виктор от возбуждения чуть ли не подпрыгивал на месте. Мы уже отчётливо видели всадников. До нас донеслись дикий визг, улюлюканье и нарастающий гул копыт.

— Батарея, двумя гранатами, бей!

Расчёты опустили снаряды в стволы.

— Бух-шш… Бум! — Оба ствола почти одновременно выплюнули гранаты.

— Бух-шшш… Бум! — ещё залп.

— Прицел четыреста, две гранаты, бей! — звонко скомандовал Виктор.

Всё повторилось. Среди атакующей лавы взрывы были мало заметны, но я-то знал, что они делают своё дело.

— Прицел двести, по гранате, бей!

Последние взрывы были отчётливо видны шапками серо — чёрного дыма. Послышалась отрывистая команда Веселова:

— Сотня, первый залп, полный! Далее — карусель!

Вся разведка встала третьей шеренгой.

— Сотня… Огонь!

Треснул оглушительный залп. Следом залп пожиже, следующий, и ещё, и ещё. Прозвучало семь залпов с двухсекундными перерывами. Атака замедлилась, потом захлебнулась окончательно, споткнувшись о ковёр из убитых и раненых. Горцы попытались было зайти с флангов, но сотня быстро перестроилась и дала по три метких залпа по каждой атакующей группе. После этого неприятель начал поспешно отходить.