Всемирная выставка в Петербурге (СИ) - Конфитюр Марципана

— Всерьёз ли он это?

— А как же! Говорит, его синемундирные тридцать лет продержали в застенках. А теперь он, значит, вырвался и мстит будет!

— Тридцать лет?!

«Уж не Нечаев ли?» — Подумал Венедикт. Сердце его заколотилось от восторга. Неужели Федя сумел выйти на такую легендарную особу?!

— Да как ты нашёл его?

— В чайной с одним заводским мужиком повстречался. Тот меня с другим свёл, с тем, который разные бумаги раздаёт рабочим на проходной. А тот с третьим — который шрифт дома хранит. Этот третий с моим барином через каких-то студентов сошёлся: ищут, говорит, тут человека, какой в классовой борьбе опыт имеет. Я и вызвался. Мы с барином немного говорили. Только про галоши, да про месть, да про войну. Обстоятельно беседовать мы завтра будем с ним — во-о-он в том трактире!

— Федечка! Возьми меня с собой! — Потребовал Венедикт.

— У него, может, галоши-то последние...

— Не надо мне галош! Борьбы хочу! За народ душа болит! Чувствую, решительная схватка надвигается! Я не могу в стороне быть!

— Ну, раз так, конечно! — сказал Федя. — Он как раз про товарищей с опытом спрашивал.

***

Нечаева он узнал сразу же — хоть и видел его лишь на фотографиях и гораздо моложе, чем нынче. Не узнать этого хитрого прищура, этого отрешённого взгляда, говорящего о том, что для его обладателя не существует никаких границ, никаких правил, никаких дурацких предрассудков, невозможно было! Седая клочковатая борода делала Нечаева похожим отчасти на Маркса, отчасти на Льва Толстого — если подумать, то была деталь неотъемлемая для нынешних властителей умов. Даже некая небрежность и немытость во всём облике героя Венедикту импонировали, делая его похожим на средневекового монаха, презревшего плоть, воспарившего духом в иные миры — в те миры, где уже есть социализм...

В трактире они наняли отдельный кабинет. Чтобы не вызвать подозрений у хозяина заказали жареную пулярду, маседуан в дыне, бутылку водки и ещё какой-то снеди, за которую сразу же принялся Федя. Что до Венедикта и Нечаева, они так и не дотронулись до еды, безотрывно проговорив весь вечер. Может быть это было иллюзией, самообманом, но Венедикту показалось, что они нашли друг в друге тех, кого искали: как был счастлив он возможностью работать с легендарным человичищем, так и Нечаев нашёл в Венедикте именно такого образованного, дельного, горячего товарища, какого и искал.

— И какое же было последнее дело, в котором вы принимали участие в прежней организации? — Поинтересовался Сергей Геннадьевич, благосклонно выслушав восторги Венедикта.

— Мы выследили и взяли под свой контроль Михаила Романова, чудом спасшегося наследника престола! — С гордостью сообщил тот. — Вы, должно быть, о нём слышали? Сейчас слухами об этом претенденте полны все газеты.

— Ах, вот как! Да, слышал, ещё бы! Ведь об этом невозможно не услышать... Что же делали вы лично?

— Я скажу без ложной скромности: стоял у истоков всей этой истории. Я выступал запасным метальщиком в деле Синюгина, был на месте взрыва у Клейнмихельской, и, когда ранило случайную прохожую, услышал, как она собирается умирать и рассказывает про Михаила своей молодой подруге! Первая была женщина, которая усыновила его, вторая — его невеста. Я тотчас помчался к своим и про всё рассказал! Мы решили, что Михаил это превосходный шанс для России и нас самих. Он вырос в рабочей среде, он рабочий по духу! И при том законный царь. Мы решили сделать из него царя-рабочего. Надо было только выйти с ним на связь и дать понятие о социалистической теории...

— И что же было дальше?

— Мы с Федей его выследили. Выяснили, где живёт он сам, где его близкие. Потом мне пришлось провернуть небольшую интригу, чтобы его на ночь глядя выселили из квартиры. Ему некуда было деваться, кроме как пойти со мной... Вернее, полететь, так как за ним гнались жандармы, а мы, ну так уж вышло, позаимствовали у них велодирижабль... Затем мы прибыли на конспиративную квартиру, где, увы, была облава и пожар. Одна из моих соратниц погибла, но другая, которую тут же и спас Михаил, забрала его с собой на позаимствованном у синих мундиров паромобиле... Собственно, на этом для меня всё и закончилось. Мне было обещано, что со мной скоро свяжутся, но прошло уже три недели... Они то ли забыли обо мне, то ли решили, что я больше не гожусь для их работы...

— Неприятно... Но, как вы предполагаете, что было дальше? Что ваши бывшие товарищи делали с Михаилом после того, как он оказался в их руках?

— Полагаю, увезли в какое-нибудь укромное место и провели разъяснительную работу. Вера Николаевна говорила, что у энэмов есть несколько конспиративных дач — возле Сестрорецка и ещё где-то... Там обычно проходили все большие сходки, да и держать человека, которого ищет полиция, в городе было бы неразумно. Предполагалось, что некоторое время Михаил будет у партии кем-то вроде почётного пленника: до тех пор, покуда сам не осознает, кто он есть и какова его задача. Так что он, должно быть, на одной из этих дач... Если, конечно, они не решили вывезти его подальше, в Финляндию. Если все поехали с ним вместе, это может объяснять, почему они забыли тут обо мне, — осенило вдруг Венедикта.

На миг он почувствовал, что готов понять и простить бросивших его товарищей. Но Нечаев оборвал эти бессмысленные мысли:

— Ни в какой он не в Финляндии. И даже не на даче. У меня есть информация о том, что недавно Михаила и видели возле его бывшей квартиры. А сразу после этого — на стройке. Он на стройке же работал?

— Да...

— Рассказывают, что он снова заявился туда как ни в чём не бывало, намереваясь то ли забрать жалование, то продолжить работать как прежде. Впрочем туда сразу же нагрянули жандармы, но ваш Михаил ускользнул от них. Так что уговорить этого субъекта быть так называемым «рабочим царём» вашим бывшим товарищам не удалось. И мечтать было нечего!

— Если он в Петербурге... — Растерянно проговорил Венедикт. — Если он в Петербурге, и полиция уже ходит по его следу, то его наверно скоро арестуют...

— Не ожидал от такого умного человека, как вы, столь наивного суждения! — Заметил Нечаев, заставив своего собеседника сразу же устыдиться. — Хотели бы — арестовали бы! Жандармов в столице сейчас как собак... И вы думаете, они не в состоянии отловить одного-единственного субъекта, о котором известны фамилия, имя и внешность, у которого нет ни соратников, ни опыта побегов от полиции?! Прошу вас! Курам на смех! Неужели вы не поняли?!

— Чего?

— Вся эта история со спасшимся царевичем — ни что иное, как хитрая операция Охранного отделения!

Это заявление прозвучало как гром среди ясного неба. Даже Федя оторвался от пулярды и прислушался.

— Как?! — произнёс Венедикт.

— Очень просто. Вера народа в доброго батюшку-царя просто неистребима! А раз так, почему бы жандармам ее не использовать? Они пустили слух о чудом спасшемся, да ещё и воспитанном в среде пролетариата царевиче, чтобы возбудить у масс надежду, что всё скоро дастся им само собой! Придёт добрый царь, накажет капиталистов, отдаст землю крестьянам, сделает восьмичасовой рабочий день... И для этого не надо напрягаться! Ничего вообще не надо! Понимаете? Сейчас, когда массы только-только начали осознавать свои революционные возможности, когда стали понимать, что обращаются с ними не по-людски, когда слово «социализм» начало звучать не только в образованных домах, но и в среде рабочих... Что предприняли?! Придумали очередного «доброго царя», чтобы отвернуть пролетариат от свойственной ему по самой природе революционности! Профсоюзы? Стачки? Митинги? Зачем?! К чему трудиться, если скоро добрый царь всё устаканит?! Что уж теперь говорить о терроре, средстве самом эффективном, самом действенном! Кстати вот скажите: ваша организация планировала совмещать обработку этого Михаила с дальнейшей террористической деятельностью?

— Мы решили, что террор уже не нужен, — растерянно проговорил Венедикт. — Ну, знаете, крайнее средство... На него мы имеем моральное право лишь в отсутствии других методов борьбы... А если можно мирно...