Станислав Смакотин - Цусимский синдром
Ахтерлюк – это продуктовый склад? Не слыхал… Корабельный ревизор подтверждает догадки, деловито извлекая из кителя тетрадку:
– Грузим лишь продукты, на которые укажу я сам… Выстраиваемся цепью, передаем из рук в руки. И… Если чего недосчитаюсь!.. – грозит кулаком оставшимся. – Шкуру спущу, лично! Будете разговаривать с адмиралом! Пошли!..
Интересно… Сколько может вместить такая посудина? Не весь же «Суворов»?..
Я с любопытством перемещаюсь к месту событий, разглядывая пароход. Однако, похоже, глубина трюмов «Ливонии» безгранична: из чрева броненосца начинает выноситься бесконечное количество ящиков, мешков и огромных кулей. Матросы вытаскивают из люков почти цельные вяленые коровьи туши и огромные емкости с непонятным содержимым… Четыре баркаса едва успевают сновать туда-обратно, в спешке разгружаясь и вновь возвращаясь. Транспорт бесстрастно принимает добро, не напрягаясь при этом ничуть.
Другая команда под руководством нескольких офицеров дружно спускает на воду шлюпки, поочередно исчезающие за дальним бортом пароходика. Вскоре из плавсредств броненосца остается один паровой катер с четверкой баркасов. Покончив с гребными судами, команда старшего офицера хищно расползается по кораблю, сея хаос и разрушения: из кают вытаскиваются куски обшивки и доски, которые немилосердно летят за борт. Другая часть муравейника пашет внутри броненосца, неумолимо спуская мебель в трюм. Я становлюсь свидетелем забавной сцены: высокая фигура, лица в темноте не разглядеть, подбегает к Македонскому.
– Андрей Павлович, помилуйте… – негодует он. – Шкаф, шкаф-то зачем? Вещи мне складировать – на полу?..
– Приказ его превосходительства, Константин Константинович… – разводит руками тот. – Вам ли не знать? Сами вчера подписывали… Вещи же, кроме необходимых, приказано сдать в шкиперскую… – Македонский понижает голос, но я все же улавливаю. – Я и сам не во всем согласен, а что делать?..
Фигура понуро выходит на свет, и я узнаю Клапье де Колонга.
Грохот с руганью на корме заставляет меня отвлечься. Что там у вас?.. Ага, так и знал: четверо матросов, используя в процессе производственную речь, с трудом вытаскивают на палубу пианино. То самое, кают-компанейское. Тащат его вручную и в корне неправильно. Грохнут ведь! А инструмент-то старинный… Кто таскал – тот поймет! Моя бывшая подруга, к примеру, три раза меняла место жительства, будучи преподавателем фортепиано в музыкалке. И селилась она далеко не в подвалах… Да, Леночка? Спина до сих пор тебя помнит, ненаглядная моя… Рекордом стал двенадцатый этаж. Потом ты мне изменила, и мы попросту расстались. И слава богу!..
Я пулей слетаю по трапу:
– А ну стойте!.. – Матросы удивленно оглядываются, ставя инструмент. – Не так! Дай сюда канат!.. – Я присаживаюсь на корточки.
Ближайший заинтересованно протягивает веревку.
– Еще один… – Я требовательно поднимаю руку. – Смотри… – пропускаю канаты под днищем. – Теперь свяжете их аккуратно и поднимайте не вчетвером, а вдвоем… – перекидываю стропы через головы грузчиков. – Вы тут ни к чему… – показываю двоим отойти. – Ну? Руками за клаву придерживайте!
Двое матросов неожиданно легко поднимают громоздкую конструкцию, почти не напрягаясь.
– И на «Ливонии» так же возьмитесь, угробите иначе!.. – кричу им вдогонку.
Эх… Все равно покалечат… Как пить дать. Леночка меня прибила бы, неси я ее заработок так коряво…
– Где это вы так наловчились, господин поручик? – Знакомый голос заставляет меня обернуться. Оказывается, за моими действиями все это время наблюдал Вырубов, стоя чуть в стороне. – Лихо это у вас, я бы не догадался… – Он с интересом провожает взглядом уносимую старину.
– Да… – Я машу рукой. – Жизнь заставила научиться. А точнее… – Я вытираю пот со лба. – Одна данная ею музицирующая особа!
Мы дружно смеемся.
Впрочем, внутри мне совсем не до смеха: единственное, на что я тут годен, – это пианино помочь погрузить! Да и то… Услышав позади грохот, я оглядываюсь. Цепляя инструмент к лебедке, те все-таки умудрились его уронить, лишив клавишной крышки. Да и то – все напрасно… Недотепы, мать вашу! Леночки на вас нет!..
Несмотря на холод с ветром, я остаюсь на палубе, зябко поеживаясь в слабо греющем кителе. Если так пойдет и дальше, пора будет задумываться о зимнем обмундировании. Которое отсутствует… Иначе пневмония обеспечена. А учитывая, что антибиотиков тут нет и в помине…
Делаю несколько согревающих движений руками – немного помогает.
Разгрузка броненосца продолжается до поздней ночи, проходя в темноте под светом прожекторов.
Далеко за полночь «Ливония» отваливает, увозя в своем чреве не одну сотню тонн. «Суворов» учтиво провожает ее прожектором, пока та не исчезает за кормой.
Видеть разгром в кают-компании мне совсем не хочется, и я останавливаюсь у борта, опершись на ограждение. Эх, покурить бы сейчас…
Мимо борта беззвучно проходит паровой катер, оставляя за собой шлейф дыма, почти сливающийся с темнотой. На борту различимо несколько фигур. Это что за ночные гости?.. Причаливает совсем недалеко, к главному трапу, и я с удивлением слышу знакомые зычные интонации:
– Рад, рад, Николай Иванович! Две недели не виделись, а минула будто вечность… Вчера не стал беспокоить, все по мелочам совещались… Как ваше здоровье?.. Господа, тоже прошу… – уже суше добавляет голос Рожественского.
Что?.. Удивленно вглядываюсь в темноту. Небогатов сам прибыл? Лично, еще и со штабом? А Рожественский их встречает у трапа?.. Они ведь не виделись со времени соединения эскадр… Тот ведь даже перед боем его не пригласил! А сейчас, получается, нужен оказался?!
В свете мелькающего фонаря почти ничего не разглядеть, слышны лишь негромкие голоса. Через пару минут процессия поднимается на борт, и наступает тишина.
Интересно! Явно Небогатов не по поводу шкафа Клапье де Колонга прибыл к Рожественскому… Может, про снаряды? Хотя Клапье и там может слово вставить…
В голове немедленно возникает картинка.
Рожественский: «Есть подозрение, Николай Иванович, что разрывная боеспособность наших снарядов весьма подорвана некачественными взрывателями со влажностью…»
Небогатов: «Да вы что?! И как нам быть?..»
Клапье де Колонг, поднимаясь: «…Прошу прощения, Зиновий Петрович… И у вас, Николай Иванович, однако… Как мне быть с личными вещами без фамильного, именного шкапа?..»
Челюсти присутствующих со стуком падают вместе с занавесом…
Тьфу!..
Становится совсем зябко. Пытаясь согреться, я почти взбегаю на ближайший трап, быстро перейдя на другой борт. Отсюда видна почти вся эскадра – поверхность воды переливается от множества огоньков, мигающих, будто на новогодней елке.
Замечаю, как от «Орла» отваливает транспорт – точно так же, как и мы, броненосец подсвечивает его лучом прожектора. Справа, за кормой, освобождает свои внутренности «Александр», выгружаясь в какой-то пароходик…
Неожиданно мне начинает казаться, что я нахожусь в обычном, современном порту. Впечатления, что это открытое море, нет никакого. Вот корабли загружаются чем-то… Вокруг все усыпано огнями. Наверняка где-то рядом башенный кран, и сейчас из темноты вынырнет какой-нибудь тюк. Даже крики, различимые с «Александра», не сильно отличаются от современных!
Мимо проходят двое уставших матросов.
– Чегой-то с адмиралом нашенским не то… Никак, удумал чего?..
– Не твоего это ума дело, им видней… – вполголоса отвечает другой. – Нам что: на боковую – и забылся!..
– А мебеля-то ты видал какие?.. Мне бы… – Увидев меня, тот замолкает на полуслове.
Матросы молча ныряют в темноту корабля.
Слово «мебеля» приводит меня в чувство, окончательно трезвя. Нет, это не современный порт, Слава. Это Вторая Тихоокеанская эскадра, находящаяся сейчас где-то в середине Южно-Китайского моря. И до ее гибели, в рамках известных исторических событий, остается меньше недели… Не желая спускаться в каюту, я начинаю прогуливаться взад-вперед, делая согревающие взмахи руками. Неужели у меня хоть что-то начало получаться? События последних двух дней явно не вписываются в прошлое, и ничего подобного у Новикова я не читал… Наоборот – грузились, как могли. Проседая все глубже под тяжестью угля и продуктов…
Прожектор с «Орла» пробегает по «Суворову», и я нагибаюсь, стараясь рассмотреть: на бронированном корпусе у самой кромки воды отчетливо проступает край ватерлинии, то появляясь, то вновь исчезая под набегающей волной.
Оборачиваюсь: окна адмиральской каюты ярко освещены, несмотря на поздний час.
«Орел», «Орел»… Интересное совпадение – в эскадре сразу два «Орла»… Госпитальный и броненосец. Не путают?
Уже собираюсь спускаться в каюту, и меня будто кто-то ударяет по голове, я останавливаюсь. Аккурат напротив пожарного гидранта с торчащим краном.
