Станислав Смакотин - Цусимский синдром
Почти каждый вечер Рожественский собирает у себя разнообразные совещания. Точнее, «собирает» будет здесь не совсем уместным. Скорее, принимает у себя делегации: кого почти презрительно, как, к примеру, командиров отряда транспортов. Кого – вполне миролюбиво и даже благожелательно. Коллегу Энквиста с командирами и старшими офицерами встретил у трапа, и весьма радушно. Главу крейсерского соединения, принятого вечером девятого, флотоводец даже изволили облобызать, несмотря на макаровскую бородищу, причем лично. Впрочем, весьма снисходительно и порядком свысока, но – тем не менее. Лично наблюдал встречу флотоводцев неподалеку.
Все эти три дня проходят для меня в полном неведении. Относительно как планов адмирала на будущее, так и сообщенной ему информации о качестве боезапаса. Меня никто и никуда не вызывает, а из обрывков разговоров я не могу уловить ничего существенного. Лишь вечером девятого вновь сталкиваюсь со знакомой спиной, торопливо спешащей на поджидающий у трапа персональный катер:
– Господин мичман?
Спина замирает на миг, превращаясь в наружность ботаника-радиолюбителя:
– Доброго вечера, господин поручик! Простите, спешу… – Демчинский делает шаг к трапу.
Э нет, так просто ты, во всяком случае от меня, не уйдешь! А ну-ка, стоять.
– Господин Демчинский, как успехи? – Я подхожу почти вплотную, улыбаясь. Тот тоскливо оборачивается на катер, однако в следующую секунду не выдерживает, разражаясь пространной сбивчивой речью:
– Не столь хорошо, как хотелось бы, однако удалось отладить связь на всех дозорных крейсерах и части броненосцев… Вчера, к примеру, я получил внятное сообщение с «Жемчуга» вне пределов прямой видимости! Представляете? – Лицо мичмана буквально светится от счастья. – С расстояния тридцати двух миль! А на «Ослябе»…
Дальше офицер вновь переходит на малопонятную мне терминологию, из лавины которой я делаю вывод, что дела с телеграфом не так уж и плохи. Не хватало лишь чуткого руководства, коим и является теперь Демчинский. Наконец он все-таки вспоминает о катере:
– Господин Смирнов, простите, спешу! – Он неловко сбегает по сходням и, едва не свалившись за борт, неуклюже перескакивает на борт суденышка. – Я на «Ослябю», до встречи!..
Провожая отплывающую посудину взглядом, я не могу сдержать улыбки.
С каждым прошедшим днем погода ухудшается, и некоторые офицеры выходят стоять ночные вахты в шинелях. Промерзнув как-то раз окончательно, буквально до костей, я набираюсь наглости, ставя перед Матавкиным ультиматум: либо «лазаретъ» неизбежно пополняется пациентом с пневмонией, либо господин младший врач уступают мне, как наследию будущего, свою шинель. Хотя бы периодически и в вечернее с ночным время. Учитывая напряженную докторскую деятельность и работу того в тепле госпиталя. Получив милостивое согласие, с трудом втискиваюсь в черное пальто. Спасибо тебе, друг!
Тяжело маневрируя, перестраиваясь, стреляя по дороге по мишеням, эскадра неумолимо движется в сторону Цусимского пролива. Облегчившись насколько возможно, избавившись от перегруза в угле, выгрузив на транспорты бо́льшую часть запасов и шлюпок, соединение тем не менее, словно упрямая гусеница, неумолимо подползает к Японскому морю.
Утро десятого застает меня на привычном уже месте – возле прожектора на заднем мостике. Вопреки напряженному графику последних трех дней – сегодня первый, не начавшийся с боевой тревоги. На кормовом командном пункте помимо меня лишь вахтенный и двое дежурных матросов – сигнальщик да часовой с винтовкой. Непривычно и пусто… Мичман Жуковский – молчаливый, неразговорчивый парень лет двадцати пяти. Почти не отлипает от бинокля, угрюмо разместившись на противоположном конце площадки. Мне не остается ничего, кроме как наблюдать. Что и делаю с усердием.
Туманная, хмурая погода. Корабль ощутимо качает, а стоять здесь, наверху – зябко и неуютно… Я поглубже кутаюсь в шинель Матавкина и облокачиваюсь на перила, приникнув к почти своему биноклю. В белесом тумане ничего не разглядеть, однако… Однако?..
Привиделось мне или нет, но впереди, по левому борту, будто бы мелькнуло что-то темное… Корабль? Наш, дозорный? За время присутствия меня здесь нам не встретилось еще ни одного парохода. Во всяком случае, я не слыхал. Даже «Ольдгамии» каким-то чудом удалось ускользнуть, и ее контрабандный груз наверняка скоро пополнит японские закрома… И все из-за меня, никакого сомнения!
Я буквально вдавливаю окуляры в глаза, стараясь рассмотреть лучше. Облако тумана клубится, его подхватывает порыв ветра, и вдруг… Точно, суша! Родная, как же я по тебе соскучился!
Забыв о роли парии на броненосце, я быстро подбегаю к мичману, чуть ли не дергая его за рукав:
– Господин Жуковский, там земля?
Тот, с недовольством оторвавшись от бинокля и высокомерно смерив меня взглядом, наконец отвечает:
– Земля. Проходим Формозу… – Голос у него не особо приветливый. Видя мое недоуменное лицо, наконец добавляет: – Остров Тайвань.
«Тайвань? Вот тебе раз… Это мы уже так далеко ушли? До Японии – рукой подать?»
Вновь отхожу назад, пытаясь рассмотреть хоть кусочек. Однако туман сгущается, и ничегошеньки… Не видать…
– Господин поручик?
Оборачиваюсь. Передо мной штабист эскадры, причем в чинах. Капитан второго ранга. Персонально с ним не знаком, однако, кажется, его фамилия Семенов. Небольшие усы на круглом лице, внимательный умный взгляд. Близко мы не пересекались, встречаясь мельком лишь несколько раз. И сейчас у того есть хорошая возможность меня рассмотреть. Чем он и пользуется вполне успешно, делая это с интересом.
Вытягиваюсь по всей форме:
– Слушаю! – Краем глаза замечаю, как Жуковский превращается в струну.
– Вас ожидает его превосходительство господин адмирал… – Семенов делает паузу, после чего добавляет, не переставая меня изучать: – Немедленно!
Да неужели?.. Наконец-то изволили вспомнить о попаданце? Что, смартфон решил вернуть, совесть заела? Что-то сильно сомневаюсь… Ладно, посмотрим. Однако, раз кап-два за мной отправил, дело-то серьезное!
Сбегаю по трапу вслед за Семеновым. Куда идти?
– Его превосходительство на мостике! – На лице капитана появляется улыбка. Видя мое волнение, добавляет: – Не торопитесь, молодой человек, я вас провожу. Идемте!
Ну проводи. Пошли! Не нравится мне его взгляд, да и сам он весь… Какой-то пристальный. Огибаем поворот. Для прохода на бак, к главному мостику, необходимо перейти через внутренности броненосца, минуя переборку. Ныряю первым в люк, как вдруг…
– Господин поручик, а к какому полку вы приписаны?
Ожидал этого вопроса всю неделю. И ты – первым задал! Зачем?.. Ну не говорить же тебе, что триста пятьдесят седьмой ракетный полк под Новосибирском… Близ поселка Калинка, одноименной области… К которому был приписан. Или у вас это пока деревня Новониколаевск?
– Простите, господин капитан второго ранга… – продолжаю идти, не останавливаясь, – Не имею права говорить. – Внутри я весь сжимаюсь. Идиот… Неделю уже идешь с эскадрой, а полка назвать не можешь. Готовиться надо к таким вещам, Слава!..
– Да я так, господин поручик… Готовлю мемуары о походе! – Голос звучит вполне дружелюбно. – С вашим таинственным появлением у нас – многое изменилось, и мне хотелось бы вас в них указать… Подробней. – Семенов дышит мне в спину. – Нет, значит, нет. Здесь направо, господин поручик…
От волнения я чуть было не проскочил нужный поворот.
Я уже вписан в мемуары, значит? Все, Слава, хана истории… Все начинается вновь.
Выходим на мостик через рубку. У штурвала соляным столбом замер матрос, Македонский с биноклем нервно меряет шагами пространство. При виде меня легонько кивает, тут же отворачиваясь. Еще два нижних чина вытянулись в углу. Посыльные? Может, сигнальщики… Больше никого… Когда я был тут в последний раз, от кителей было не протолкнуться. Мельком замечаю корабельный компас на начищенной бронзовой подставке. Красивый прибор! Жаль, не успеваю рассмотреть…
Рожественский в гордом одиночестве. В позе лорда Байрона. Не знаю, почему меня посетило подобное сравнение, но когда одна нога поставлена на приступку, а руки торжественно скрещены на груди… В общем, вылитый английский поэт. С примесью нельсонских кровей. Хотя вроде бы из семьи священника…
Не оборачиваясь, адмирал кивает Семенову, и штабист тихо исчезает восвояси.
– Господин Смирнов… – Адмирал первым нарушает затянувшуюся паузу. – Через два дня эскадра войдет в Цусимский пролив…
Я вздрагиваю. А как тут не вздрогнуть? Одиннадцатое, двенадцатое… Тринадцатого, что ли?.. Должны ведь были четырнадцатого?!.
– Четверть часа назад я беседовал с господином Мультановским, старшим врачом госпиталя «Орел»… – продолжает Рожественский. – Тот дает Дмитрию Густавовичу не больше двадцати четырех часов. – Собеседник наконец удостаивает меня пристальным взглядом. – Все так, как говорили вы.
