Побег из волчьей пасти (СИ) - "Greko"

Через пару часов нас позвали в главный дом. Он больше напоминал блокгауз времен покорения Дикого Запада. Маленькие окошки служили скорее амбразурами, чем для освещения. На второй этаж нас не пустили. Врачебный осмотр состоялся на первом.

Хозяйку из гарема под руки спустили служанки. Все были с прикрытыми лицами. Усадили. Долго возились с ширмами и покрывалами. Гассан-бей важно командовал и всех задергал, пока не дал разрешение на осмотр.

Спенсеру не разрешили трогать колено, только смотреть. Он возражать не стал. Выдал какую-то мазь. Мне по секрету сказал:

— Не думаю, что поможет. По-моему, у нее артрит. Но сила внушения может победить любую болезнь. В любом случае, если ей станет хуже, мы уже будем далеко отсюда!

Чертов шарлатан! Впрочем, какой у него выбор? По крайней мере, мы заслужили признательность хозяина. Он был на седьмом небе. Бесплатное медицинское обслуживание! Халява! Торговцы — они такие жмоты!

Поторопился я с осуждением. К вечеру от хозяйки нам доставили расшитые вручную новые черкески и все, к ним полагающееся. Особенно обрадовался ноговицам, искусно обшитым серебряным галуном, и красным сафьяновым чувякам. Старые я уже подвязывал бечевкой и походил на стамбульского оборванца.

Чувяки были на один-два размера меньше. Размочил их в воде, смазал мылом изнутри и натянул как перчатку. Улегся в них спать. Наутро они приняли нужную форму, и я передал обувь на женскую половину, чтобы подшили подошву. Чувяки были готовы.

Спенсер проделал ту же процедуру и решил отдариться, чтобы не остаться в долгу. Передал Гассан-бею для его жен золотые монеты, которые черкешенки любят нашивать на свои наряды или вешать на шею. У Спенсера сохранился небольшой запас в его саквояже.

… На следующий день к Гассан-бею заявились медовеевцы торговать нашим барахлом. Мы сидели в кунацкой, черкесы стояли во дворе и громко спорили с хозяином. Он периодически прибегал к нам, чтобы озвучить новую цену.

— Эти дети самки собаки вконец озверели! За жалкую кучу ношенного барахла просят огромные деньги! А сами считают в локтях бумажной материи! Что серебро, что золото — ничего в этом не понимают! Давайте я вам за вдвое меньшую сумму отдам и одежду, и бурки, и еще в придачу набор для путешествия по горам. Вам будут нужны циновки и войлок. Припасы. И, конечно, четыре коня. Коста, выйди во двор! Я тебя прошу! Хотят с тобой поговорить! У меня уже сил нет выслушивать их бредни.

Я спорить не стал. Оружие оставил на стене. Вышел к медовеевцам.

— Я Маршаний из Ачипсоу! — обратился ко мне статный джигит таким тоном, будто одолжение мне сделал. Как он вообще с коня слез? Нет урона чести?

— Коста из рода Варвакисов! — представился в ответ, поклонившись с прижатой к сердцу рукой.

Хорошо, что смог переодеться в обновки. Стоял бы сейчас, краснел за свой внешний вид.

Медовеевец удовлетворился моей почтительностью. Слегка снизил уровень пафоса. Выдержал паузу, чтобы не прослыть торопыгой и спросил то, за чем, собственно, приехал. Я уже сообразил, что торговля была всего лишь предлогом.

— Люди говорят: ты — удэ или заговоренный! Ни пуля тебя не берет, ни ядро.

Я пожал плечами. Ничего себе тут слухи разлетаются. Пяти дней не прошло после выстрела Степана мне в грудь, а тут уже в курсе. Естественно, доказывать, что в скалах у крепости русские промахнулись и меня лишь засыпало градом осколков и мелких камней, я не стал. Народ тут суеверный до крайности. Верит во всякую чепуху. И в чудесное избавление. В приметы разные, в гадание на бараньей лопатке. Но не в моем положении заниматься просветительством.

— На тебе рубаха с заговорами от пули? — спросил Маршаний. — Покажи!

Я молча смотрел ему в глаза. Держал паузу. Черкес занервничал.

— Обиды не хотел причинить.

— К лицу ли воину любопытство? — строго спросил я.

Черкес занервничал еще больше. Держался-держался — и не выдержал.

— Интересно же!

Я расстегнул черкеску, показал рубаху, потом задрал ее. Горцы одобрительно заворчали, увидев шрам на груди.

— Значит, сталь тебя все же берет! — заключил Маршаний.

Он бросил к моим ногам мешок, развернулся и вышел со двора к соплеменникам, державшим его коня. Медовеевцы потянулись за ним, оглядываясь на меня и что-то бурно обсуждая. Надеюсь, не идею проверить на практике, берет меня пуля или нет. С них станется и выстрелить. А что было бы, не будь шрама? Точно без проверки дело бы не обошлось.

Я наклонился, развязал мешок. В нем лежали наши красные меховые накидки, пережившие с нами все приключения. Утепленные ночные колпаки пропали. Револьверы да накидка — вот и все, что прошло со мной весь путь от Стамбула до Гагр. Позднее к ним добавились золото от Проскурина в поясе от сестры да нож покойного Бахадура. Больше ничего не осталось.

— Урум! Урум! — закричал мне Маршаний из-за забора и помахал рукой, подзывая.

Через узкую и крепкую калитку в палисаде я вышел на просторную площадку, ограниченную с одной стороны поместьем, а с другой — турецкими лавками. По ней носились всадники, затеяв странную игру. Один несся вперед, держа в оставленной вбок руке шапку. Другой догонял, прицеливаясь из ружья. Наконец, он выстрелил метров с десяти, поворотил коня, начал на ходу перезаряжать мушкет, помогая себе деревянным молоточком. И снова помчался за джигитом, который на этот раз нацепил шапку на ружье, задрав его дулом вверх.

За развлечениями молодежи бесстрастно наблюдали турки-купцы, сидевшие у своих лавок. Они перебрались под крыло Гассан-бея из Сухум-кале, когда блокада прикрыла их бизнес. Торговали они всем подряд — от коней до всякой походной мелочевки. Товар был как от местных производителей, так и контрабандный — табак, рахат-лукум, столь ценимая горцами бумажная материя и кое-что посерьезнее…

Медовеевец подъехал ко мне вплотную. Чуть свесился в седле, проявляя уважение.

— Можешь так?

Я отрицательно покачал головой.

— Он так не может! — громко закричал товарищам Маршаний и поднял коня с места в галоп, что-то громко выкрикивая на ходу.

— Он объясняет кунакам, что ты заговоренный из-за того, что с коня стрелять и защититься не можешь, — объяснил мне подошедший сзади Гассан-бей. — Теперь весь вечер будут обсуждать, что лучше — заговор или нападение. Говорю же: странные люди.

Я снова покачал головой. На этот раз от удивления. И из сожаления, что не спросил о судьбе капитана Абделя и немого алжирца. Вдруг, кто-то из них уцелел?

— Завтра вам выезжать! Пойдем к туркам выбирать вам снаряжение!

— Уважаемый хаджа! — польстил я старику. — Кто лучше вас соберет путников в дорогу? Сколько раз вы ходили тем непростым путем и знаете, что нам может пригодиться?

— Не морочь мне голову, урум, — хмыкнул Гассан-бей. — За красивые слова скидки не даю! Но коль ты так остр на язык, угощу тебя турецким обедом.

Блюда, поданные на обед, как и следовало ожидать, были столь щедро присыпаны красным перцем, что пришлось выпить немало кислого молока, чтобы унять пожар во рту…

… На встречу с карачаевской принцессой тронулись в путь спозаранку. Нашу компанию составили молодой князь Курчок-Али, младший сын Гассан-бея, в обязанности которого входило встретить княжну на границе с Абхазией, четверо узденей-убыхов и сразу не глянувшийся мне проводник. Этот плотный абадзин, откликавшийся на имя Софыдж, раньше был абреком, но покончил с разбойничьим ремеслом и теперь присматривал за вьючными лошадями. Один из узденей постоянно выезжал вперед и в опасных местах громко кричал о том, что едет князь Курчок-Али. Это был единственный способ предотвратить роковой выстрел из засады. Места тут были неспокойные.

На узкой лесной тропе, выстроившись в колонну по одному, мы столкнулись со спускавшимся одиноким всадником. Он никак не желал освободить проезд. Правило — уступает дорогу тот, кто сверху, принятое у автомобилистов — в этом мире еще не прижилось. Действовало правило, кто сильнее, тот и прав. Ехавший первым убых столкнул мордами лошадей, напирая. Схватил за уздечку коня нахала и что-то ему грозно втолковывал. Остальные похватали свои пистолеты, щелкая взводимыми курками.