Алексей Ивакин - Меня нашли в воронке
Долгих почесал подбородок смущенно, но перевернулся все же:
— А род войск?
— ВВС. Стратегическая. Дальняя.
— Ого! Голованова небось знаешь?
— Типа того…
— А Берлин бомбил?
— Ну… — Леонидыч облизал ложку.
Дед не выдержал:
— Всем спать, едрена мать! Приказ по отряду. За нарушение три наряда вне очереди! И хучь ты генерал-майором будешь, а пока тут моя власть!
Из темноты кто-то хихикнул.
— Ежов! Пять нарядов!
С совсем другой стороны раздался сонный, но возмущенный голос:
— А я-то чего опять?
— За компанию, ититть! Спать всем!
И Леонидыч, и дед проснулись одновременно. Еще до того, как их начали будить Вини и Семененко.
— Куришь? — спросил Кирьян Васильевич, когда они устроились у в корнях поваленных сосен.
— Нет.
— А я вот балуюсь… — сворачивая «козью ножку» сказал дед. — Ну, рассказывай…
— А что рассказывать-то? — в тон ему прищурился Леонидыч. — Сбили. Упал. Ранило в плечо. В деревне Маринка выходила. Потом…
— Не звизди мне. Я уж ваших всех знаю… Сбили его… Я, мил человек, уже в курсе что такое «аська».
— Что?
— И про компутеры с тырнетом знаю. Еж бараголистый, много рассказал. Да и скрывать ни к чему. Все равно — глаз режете, сразу понятно — не здешние. Валера было шпионов заподозрил, да он человек материалистический — в правду таким сложно поверить.
— Я, Василич, сам не знаю — что такое «аська» и Интернетом пользоваться не особо умею. Нет в моей деревне Интернета. А ты с чего поверил-то нам?
— Леонидыч, давай-ка о другом поговорим… Ты ведь у них командиром был? Там, в мирном времени?
— Так точно, товарищ командир! — улыбнулся майор запаса.
— Вот и принимай командование. Не возраст мне тут по болотам скакать. До фронта я вас выведу. А дальше…
— Василич… Тебе лет-то сколько?
— Пятьдесят четыре, а что?
— А мне пятьдесят пять, Василич. И мне не с руки по болотам бегать. Как и ТАМ было не с руки в воронках сидеть по пояс в воде да кости солдатиков доставать. А кому с руки? Давай уйдем, прямо сейчас, и чего эти пацаны наделают?
Унтер-офицер смущенно крякнул, затянулся и опять почесал седую щетину:
— Вот ведь… А они все, майор, командир… Майоры, они вроде моложе бывают. Али как? Так чего делать-то будем?
— Знаешь, Василич… Когда я тут очнулся… На поле очнулся. А кругом трупы наших. Сотни. Жижей по земле уже растекаются парни. Первым делом я подумал — вот помер я. Слышал — где и как ты погиб, так по той смерти тебе и воздаяние? Вот и подумал, — не дожидаясь ответа деда, продолжил Леонидыч. — Значит судьба мне, не в той войне, так в этой долг отдать. По настоящему отдать. С винтовкой. Чтобы хоть одного… А через полчаса Маринку подобрал. Лежит и в голос рыдает в канаве. От страха. Ну, думаю, значит не помер. Не может же быть, чтобы сразу мы померли и в одном месте очутились? И опять же, жрать охота… Ладно, ее успокою сейчас, пристрою, а потом хоть трава не расти. В одну деревню сунулись, в другую… И везде — или немцы, или полицаи. Или местные не пускают. Картошку в руки и гонят. Страшно им. Вчера уходили из деревеньки, забыл, как называется, — Пехово, что ли? — полицаи нагрянули. Мы огородами и в лес. Один был бы — стрелять бы стал. А тут как? Через плетень лезли — ногу она растянула. Как ее бросить? А сейчас? Уже не одна она у меня…
— Вот и веди к своим!
— А там что? Опять доказывать, что ты не враг? Особый отдел, тройка и все такое?
— А что делать-то?
— Устал я, Василич, устал я доказывать. Еще там. У себя. Я ведь бомбером был. В Афганистане. Работали нормально. Духов пластали. А потом сюда вернулись — и на тебе. Я оказывается палач, по мирным жителям бомбы бросал. Убивал детей и женщин, понимаешь? А эти дети сорока лет и женщины с бородами — стреляли там внизу… А кто говорил, знаешь? Власть говорила. Которая меня туда и послала. И медали с орденами давала вначале. А потом врагом оказался — хуже немца. И вот выйдем сейчас за линию, к нашим — что я им скажу? Что я знаю — через несколько дней немцы фронт будут рвать на юге? Что через полгода под Сталинградом будут? Так меня же шлепнут через полчаса за пораженческие настроения? Или нет? Или как там у них? И ведь не только меня. Всех. Чтобы под ногами не мешались.
— Да уж… — дед опять засмолил духовитый свой табак. — Дилемма, как наш хвылософ говорит. И как ты энту дилемму рубить будешь? Аки Сашка Македонский?
— Да, — коротко отрезал Леонидыч. — Сон это или смерть — какая разница? Человеком надо быть. Значит, что? Пойдем завтра — то есть сегодня уже — к нашим. На прорыв. А там как фишка ляжет.
— Какая фишка? — не понял дед.
— Есть такая игра рулетка…
— Знаю, ага… Офицеры у нас баловались во время оно.
— Фишку кидаешь — на красное, на черное или на ноль. Жизнь или смерть. Или ноль.
— А ноль чего?
— Ноль это ноль. Значит ни жизни, ни смерти. Вот как у нас сейчас. Если я тут — значит, я тут нужен, так?
— Вроде как…
— А значит выбор между жизнью и смертью — есть всегда. Даже сейчас. Тем более сейчас, — поправил себя Леонидыч.
— Ишь как загнул… Я вот тебе что отвечу… Выбор между совестью и грехом даже после смерти есть. Когда мытарства будут — проверишь. А сейчас сам свою душу за волосы вытащи. Как этот… барон… Забыл!
— Мюнхгаузен!
— Точно! Мухгамазин… Делай, Володя Леонидыч, что должен и все дела…
Дед замолчал. А потом тихо добавил:
— Эко я сам себе ответил-то… Надо записать, чтобы не забыть!
— Марк Аврелий… — шмыгнул носом подошедший рядовой коммунистического батальона, студент-философ Лешка Прокашев. — Это Марк Аврелий сказал. Делай что должно и будь что будет.
— Чего не спишь-то, Марк Аврелий?
Тот пожал плечами:
— Выспался. Я, вообще мало сплю. У меня до войны хомячок жил. Так он по утрам рано просыпался. И скребся все время. Вот я и привык, а что?
— Да ничего… Раз проснулся… — сказал дед и вопросительно посмотрел на Леонидыча.
— Вали за дровами, тогда! Понял? — тон Леонидыча был строг, но сам он улыбался. Глазами.
— Пошли, Василич, кашу варить?
— Какую еще кашу, Леонидыч? У нас из еды только консервы. Да чай.
— Вот чай и сварим. А кашу березовую. Пора бойцов к дисциплине приучать. Чего там с нами получится — неважно. Важно, чтоб хоть одного немца каждый из нас убил. Глядишь, война чуть раньше и закончится. Хоть на полчаса, унтер-офицер!
— Тоже верно, майор. Эй, солдат!
— А? — оглянулся Прокашев. — Чего?
— Ты до плена убил немца одного?
— Не знаю… — пожал плечами философ, обдирая бересту. — Стрелял. Все стреляли. Может и попал. Может и убил. А что?
— Да ничего… — ответил ему Леонидыч, зевая. Потом потянулся и неожиданно рявкнул:
— Ррррррота! Подъем!
А потом не спеша подошел к спокойно спящим девчонкам и положил каждой цветочек на щеку:
— Барышни! Утро красит нежным светом…
— Стены древнего кре… Мля! Кто мне в сапог лягушу запихал? — немедленно заорал Еж, едва протерев глаза.
— Два наряда! — рявкнул дед.
— И что? — поинтересовался Еж. — Мне, может, наряды нравятся!
По лесу прогрохотал эхом гогот просыпающегося отряда.
А унтер-офицер Богатырев хитро ухмыльнулся и ответил:
— А кто ж спорит… Наряд первый: стираешь бабам портки!
— Не, не, не… — застеснялась Ритка. — Я ему не доверю! Он все сломает!
— Рита, у тебя есть чего ломать? — захихикал Вини.
— Похабщик!
— А чего! Я постираю! Подумаешь? — Андрей решительно пошел к девчонкам.
— Еж, иди на фиг! Уйди, поганец! — завизжала Маринка, когда Еж стал активно стаскивать с нее носки. — Щекотно!
Веселье прервал рокот самолетов, приближающийся к заимке.
— Воздух! — заорал кто-то из красноармейцев. Они моментально упали на землю и ящерицами расползлись по кустам и яминкам.
Прыгнули в сторону и дед с Леонидычем.
А вот партизаны — кто как сидел или стоял — так и остались.
Упали только после того, как две краснозвездные тени пронеслись над поляной.
— Наши… — благоговейно произнес кто-то.
— Наши-не наши, а вот идти все равно придется, — заругался дед с края поляны. — Какого рожна стояли как…
— Горцы! — подал голос Еж.
— Козлы, а не горцы! Какие, к черту, горцы?
— Матричные, епметь… — сказал Вини, отряхивая грязь с колен.
— Епметь… Слово-то какое выдумал. — Этот… Мелков, тьфу, Мальцев и ты… Молдаванин…
— Рядовой Русов!
— И Русов… По тропе вчерашней выйдете на большую землю. Посмотрите — чего там и как. Потом один назад, если все нормально с вами пойдем.
— А если…
— А если не бывает! Крррыгом! — с каждым днем дед все больше вспоминал свое унтер-офицерское прошлое. — Табачку вот возьмите…
…- Не хочу я больше! Надоело! — пробормотал Мальцев. По странному совпадению тоже звавшийся Алексеем.
