Алексей Ивакин - Меня нашли в воронке
— Дышать, что ли устал? — ответил ему ефрейтор Русов, перелазя через очередную ветку валежины, висящей в метре от зыбкой зелены болота. — Ползи давай!
— Не дышать, я… Жить устал!
— Ну и прыгай вон в трясину. Русалки рады будут. — Русов утер потный лоб.
— Не хочу я к русалкам! — сказал Мальцев, прислонившись грязной щекой к сучку. — Я ведь жить хочу. Чтобы домик, чтобы жена, чтобы пять кошек и больше никого.
— А я тебе что? За жену, что ли, сойду? Ползи, скотина!
— Андрюх…
— Чего?
— Я к немцам обратно хочу…
Русов замолчал. Мальцев только и видел перед собой — то стертые почти до дыр подошвы сапог, то рваные на заднице галифе. Больше ничего не видел. Не хотел.
— Ну, Андрюх…
Ефрейтор молчал.
— Ну, Андрюх, ну чего молчишь?
— Заткнись, сука!
— Чего сука-то? Там хоть кормят… А тут чего? А на прорыв пойдем? Ты чего? Ухлопают и все — прощай, родина-мать? Неее… Я жить хочу. Хватит с меня. Загребли, как барана в прошлом году. Даже не спросили.
— Немцы тоже не спросили!
— Правильно и сделали! Сейчас бы пиво с тобой баварское с тобой пили и сосиски бы ели…
— Много ты сосисок в лагере ел? Брюква да мины. Вот и все твои сосиски!
— Ну и что? Немцы в этом году войну закончат. Слышал, эти, между собой — Сталинград, Сталинград? Все, ребя, хана. Отвоевался я.
Глухой всплеск перебил их разговор:
— Млять… — сказал рядовой, грустно смотря на жижу под собой.
— Скот, ты меня достал! — Русов извернулся на стволе старой березе как смог — Чего опять?
— Я винтовку уронил…
— … - когда мат закончился, Русов пополз дальше.
— Ну, Андрюх, ну не виноват я, она сама. Я же маленький, а она вон какая большая…
— Не ной, сука, достал ты меня, — ответил Мальцеву ефрейтор Русов, спрыгнув, наконец, на землю, когда мост из наваленных друг на друга деревьев закончился. — И чего ты немцам скажешь? У тебя побег из лагеря, дура!
— А я чего… Нападение было. Заставили. А вот момент улучшил и… Чего ты ак на меня смотришь?
— Думаю.
— Чего ты…
— Думаю, что шансов больше с немцами, чем с большевиками.
Мальцев с облегчением вздохнул. Хотя с Русовым и вели они подобные разговоры еще в лагере, но дальше осторожных намеков дело не шло. Опасно было. Леха Мальцев сам видел, как за такие беседы придушили одного парня. Намеки, намеки… Немцам только? Да и как немцам было предложить? Будь Мальцев, хотя бы, капитан или полковник там… Или еще лучше — генерал! — вот бы здорово! Можно было бы армию создать… Типа Российская армия свободы! Или нет… РАС-педераст дразнить будут. Лучше так — российская освободительная армия генерала Мальцева… РОА. Почему бы нет?
— Чего?
— Чего-чего… — передразнил его ефрейтор. — Пошли немцев искать. Мне тоже все надоело. Давно уже.
— Андрюха… А этих сдадим, немцам, что ли? — Мальцев догнал высокого черноволосого Руссова и как-то подобострастно посмотрел ему в глаза. — Все-таки расклад наш будет… А?
— Не канючь. Давай покурим.
Мальцев с готовностью подсел рядом и вытащил тряпку, набитую дедовским табаком, из кармана.
Закурить они не успели:
— Halt!
Из кустов вышли несколько немцев в пятнистых мундирах, с зелеными ветками по ободкам касок.
Русов приподнялся, но, не успев сказать ни слова, получил очередь поперек груди.
А вот Мальцев сказал, подняв руки и перепутав слова:
— Хайль Гитлер капут…
И тоже получил долю свинца.
Старший из немцев махнул рукой. По лесу ожили кусты цепью таких же пятнистых. Один из них небрежно отопнул винтовку бывшего ефрейтора Русова, наступил ему на руку и зашагал дальше, вдоль болота на юг…
… Долго они чего-то… — Кирьян Василич мрачно смотрел в сторону «моста».
— Чего долго то, Василич? Три часа прошло. Час туда — час там — час обратно.
— Долго… Сердце чует долго. Командуй, майор, пора.
— Маринка! Нога как? — спросил девушку Леонидыч.
— Да уже, хорошо… Идти могу.
Леонидыч внимательно посмотрел на деда. А делать-то, собственно говоря, нечего. Отправлять еще пару на разведку? А потом еще?
— Отряд! Собраны? Все?
— Так точно, хер майор! — отозвался…
Политрука аж перекосило от очередной выходки Ежа. Но он все-таки смолчал пока. А вот Еж, как обычно, не заметил.
Зато он первый заметил, когда вышли — на большую, типа, землю — рваные ботинки в кустах.
Деду с Леонидычем хватило минуты, чтобы понять ситуацию.
И отряду хватило, чтобы постоять над телами погибших друзей. По-быстрому закидали их лапником, дед перекрестил их, прошептал отходную молитву, а политрук изобразил салют, щелкнув невесть откуда взявшимся разряженным пистолетом.
— Вперед!
Отряд рванул за командирами вдоль болота на север.
— Оппа! Слышите? — воскликнул Еж.
— Чего еще? — Рявкнул сердитый дед. — Чего встал? Немцы рядом!
— Не… Слышите?
Еж аж дышать перестал. Отряд остановился.
— Ничего не понимаю… — буркнул политрук Долгих.
— Да гудит чего-то…
И точно! Прямо впереди — по ходу движения — что-то гулко стучало. А ведь и не заметили сначала.
— Гудит и гудит. Фронт идет, — пожал плечами десантник. — Будто первый раз слышишь?
— Ну не первый… — смутился Еж. — Просто услышал… Вот и говорю — близко мы уже.
И они зашагали вперед. Навстречу гулу орудий с каждым шагом превращавшимся в грохот канонады. Северо-Западный фронт продолжал наступление, сжимая удавкой первый наш советский котел, в котором сидел, получивший по зубам немецкий корпус.
— Таругин, Колупаев! — вперед охранением! — спокойно сказал Леонидыч. — Долгих… и ты философ…
— Прокашев я, товарищ майор…
— Замыкаете. И смотрите в оба. Немцы тут где-то шарахаются.
Леонидыч знать не знал, как не знали это и другие партизаны и красноармейцы, что эсэсовцы уже ушли далеко в другую сторону, прочесывая весь лес от дороги до болота, а потом они будут идти обратно, но так и не найдут отряд. И злые как собаки, после суточного ползания туда-сюда, расстреляют баб в еще одной деревне как сообщников бандитов…
А еще через сутки партизаны будут лежать в сыром логу. Лежать и ждать…
Ждать ночи — фронт грохотал разрывами снарядов и трещал пулеметными очередями.
Прямо перед ними находился опорный пункт немцев на холме. До войны тут была деревня, сказал дед. Сейчас от нее ничего не осталось, кроме каменной часовенки на вершине холма. Изувеченная снарядами, она все же упрямо стояла, вытянув непокорную, хоть и разбитую, голову в небо. И там наверняка у немцев сидел какой-нибудь снайпер или корректировщик.
Поле тоже было изрыто воронками. Мужики — Леонидыч, дед и Паша Колупаев — выбирали маршрут для прохождения ночью через нейтралку. Хотя на самом деле нейтралки тут и не было.
Искореженная высотка, поля, изрытые воронками, с трех сторон лес похож на пасть старого людоеда — черные редкие стволы, уцелевшие в мешанине боев.
И постоянная долбежка по холму. Неужели там еще кто-то жив? Высотка была похожа на вулкан, извергающийся дымом и огнем. Вдруг внезапно артобстрел прекратился. Где-то за холмом, с противоположной отряду стороны, послышалось протяжное:
— А-а-а-а!
Наши! Ей-Богу, наши! — возбужденно воскликнул Паша.
Холм, внезапно, ожил. Затарахтели пулеметы, стук винтовок слился в единый треск, а со стороны партизан, ровно из-под земли, захлопали минометы.
— Вот черт… — ругнулся десантник. — Как у них там все… Организовано, твою мать. Нор понарыли. Помню мы Малое Опуево брали зимой. Так вот также. Лупишь, лупишь — все вроде — ан нет. Эти суки водой брустверы залили, что в танках сидят. Мины даже не берут.
— Потом вспомнишь… Поползли обратно.
— Погоди-ка, Василич! Может Ритку сюда? А? Она стреляет, говоришь, здорово? Может накрыть минометчиков? Видно же их отсюда… — сказал Леонидыч.
— Накрыть бы, да… Только мы в самом тылу этого холма. А значит тут-то подносчики, то связисты, то еще какая шушера должна шастать. И, ежели, мы пальбу тут откроем — немцы сразу поймут, что в тылу у них завелся кто-то. Вот и все — конец нашим странствиям. Понял? На войне у каждого своя задача должна быть. Иначе — кирдык.
— Это ты, верно, мыслишь, господин унтер-офицер, — улыбнулся Леонидыч. — тебе пехоте видней снизу, чем нам летчикам…
А на стоянке отряда их ждал сюрприз.
Партизаны валялись на травке, а в центре валялся на спине связанный ремнями немец с окровавленной головой. Перед ним стоял в немецкой каске Еж. Он приложил два пальца к верхней губе, изображая, видимо. Фюрера.
— Эй… Швайне! Их бин фюрер твой. Встать смирно! Эй! Не понимаешь, что ли? Их бин фюрер! Гитлер все равно капут. Во ист дер зайне часть? Нихт ферштеен, что ли? Идиот, блин!
— Эй! Что тут происходит?
