Татьяна Вяземская - Зовите меня Роксолана. Пленница Великолепного века
Вообще, конечно, было бы неплохо, если бы он посоветовался с ней, прежде чем решать, что ей делать, а чего – нет. Но все-таки это был мусульманский мужчина, правитель империи, в которой до сих пор место женщин было… совсем не там, куда возвел ее муж и повелитель.
– Я благодарю.
– Скажи, чего ты добиваешься от венецианского посланника?
Ответ на этот вопрос она обдумала заранее. Она скажет правду. Не совсем всю, но – правду.
– Я хочу, чтобы католическая лига, вместо того чтобы сживать со свету мусульман, занялась англичанами.
– Это я понял еще тогда, когда ты велела послу говорить об английских пиратах. Зачем? Мои воины сильны, и мы можем с мечом в руке…
– Никто не усомнится в доблести османских воинов. Но мне кажется, что там, где можно добиться того же результата, что и с помощью оружия, мирным путем, лучше решать мирно. Представь, какое количество османских матерей скажет тебе спасибо, если ты сохранишь жизнь их сыновьям!
– Если армия не будет воевать, она воевать разучится.
– «Армия войны всегда бьет армию мира»[3], – процитировала она. – Это верно.
– Кто это сказал? – заинтересовался Сулейман. – Какой-то великий полководец?
– Это сказала одна женщина.
– Женщина? Она была очень мудра. Она была правительницей?
Она кивнула:
– Что-то вроде. Она была властительницей душ.
Сулейман кивнул:
– Поэты порой бывают умнее владык. Но видишь – ты сама согласилась, что армия мира слабее армии войны.
– Никто не говорит, что воевать не придется. Но, согласись, военные действия, начатые тобой – в то время, когда удобно тебе и по придуманному тобой сценарию, – все-таки имеют куда больше шансов на благоприятное завершение, чем военные действия, которые навязывают тебе.
– С этим может спорить только осел.
– Вот и не позволяй втягивать себя в войну, которую придумал не ты. А испанцы пускай и в самом деле займутся Англией.
– Почему – испанцы? Ведь Испания входит в Германскую империю.
– Пока – входит; но Испания открыла Новый Свет, когда была еще самостоятельной страной.
– А почему ты так настроена против англичан? Англия – это далекий остров где-то на краю земли, англичане ничем не могут навредить нам.
О, как он ошибается! Правда, рассказывать ему о том, что будет через триста лет, глупо.
– Зато Испания почти рядом. И это довольно сильный противник. Пусть лучше выберет себе во враги кого-то другого.
– И как ты собираешься поссорить их при помощи венецианского посланника?
– Не знаю. У меня был один план. Но он… оказался непродуманным.
– Расскажешь?
– Нет. Не хочу, чтобы ты думал обо мне плохо. Да и мой план помешает тебе придумать другой.
Он поднял одну бровь, будто хотел сказать: «С чего ты взяла, что я буду что-то придумывать?» – но сказал совсем другое:
– Порой проще подправить неудачный план, чем придумывать новый с нуля.
Ну, может, он и прав.
– Я хотела разжечь в венецианцах честолюбие. В конце концов, республика – государство торговцев, и возят они свои товары не только сушей. Они должны быть заинтересованы в том, чтобы их торговые пути были безопасными.
– Но ведь ты сама сказала, что английские пираты действуют в основном в океане возле этого пресловутого Нового Света. Кому он интересен! И когда оттуда наконец вывезут все, что возможно…
– О, можешь не сомневаться: этот новый материк скоро станет очень и очень интересен! И самые могущественные европейские державы станут стараться урвать там кусочек пожирнее. Кстати, «всего, что возможно» там достаточно много.
Сулейман внимательно посмотрел на нее:
– Знаешь, порой мне кажется, что ты и вправду ведьма и можешь предвидеть будущее. А может, даже не предвидишь, а знаешь.
Она усмехнулась. Кое-что действительно знает… Но ведь об этом не расскажешь.
– Послушай, – совершенно серьезно продолжил муж, – твой план и в самом деле не слишком удачен: венецианцы, как ты уже говорила, – торговцы. И ничего не станут делать, пока не заметят, что они теряют выгоду. Может быть, есть что-то еще?
«Что-то еще» было: например, можно было бы натравить на Англию папу римского, а заодно и тех же испанцев, являющихся «истинными поборниками истинной веры» – всего спустя несколько лет Генрих создаст собственную религию и «отложится» от католической церкви. Да и Священная Римская империя раздирается различными религиозными конфессиями на части; Карл не захочет иметь под боком сильную протестантскую державу, которая, возможно, пожелает прийти на помощь его собственным протестантам. А если правителем будет не Карл, а, скажем, Фердинанд, то – тем более.
Но если она скажет о том, что произойдет через два, три года, а то и больше – кто ей поверит? Ее сочтут ненормальной, вот и все.
Она покачала головой.
– Что-то, возможно, есть, но пока об этом рано говорить. Может быть, через пару лет?
– Да, но…
– Я думаю, то, что ты ни словом не напомнишь посланнику об английских пиратах, отложится в его голове еще сильнее, чем если бы ты снова завела разговор об этом. Можешь не сомневаться: дипломаты ни о чем не забывают.
Хюррем благодарно потерлась щекой о руку мужа.
– У тебя по-настоящему государственный ум!
– Сдается мне, маленькая хасеки, что вы мне льстите!
Женщина улыбнулась:
– Нет. Я говорю абсолютную правду.
Глава 21
В январе этого же 1527 года в разговоре с неаполитанским посланником, она словно мимоходом поинтересовалась:
– А правда, что английский король Генрих просил у папы Климента признания его брака недействительным?
Посланник удивился:
– Я еще не слыхал об этом! Но, безусловно, папа не может этого сделать! Ведь этот брак принес плоды: у короля и королевы подрастает дочь!
– Да, однако, насколько мне известно, другие дети королевской четы родились мертвыми. И Его Величество, по слухам, усмотрел в этом проклятие, поскольку королева Екатерина является вдовой его старшего брата, Артура?
– Но церковь и в самом деле неодобрительно относится к браку между родственниками, – пробормотал неаполитанец.
– Да, я помню: «Если кто возьмет жену брата своего…» – ну и так далее. Однако в книге Левит утверждается, что такой брак будет бездетен; а королевская чета, как вы сами знаете, отнюдь не бездетна. К тому же, когда этот брак заключался, Его Величество вовсе не беспокоило, что написано в священной для христиан книге. Говорят… Да полно, господин посланник! Мне ли, женщине, находящейся столь далеко от всех ваших европейских событий, рассказывать, что на самом деле послужило причиной требования признания брака недействительным?!
Посланник развел руками:
– Увы, Ваше Величество, я и в самом деле… знаю слишком мало.
Правильно, хороший дипломат будет больше слушать, чем говорить. А она как раз поговорит: что возьмешь со слабой женщины, до которой долетают только отголоски сплетен? Правильно, такая слабая женщина будет просто эти сплетни пересказывать… потихоньку формируя нужное ей мнение. Пускай пока думает, что ее больше всего занимает личная жизнь европейских монархов.
– Говорят, король уже много лет имеет связь, что называется, «на стороне». С фрейлиной своей жены. Как же ее? – Хюррем пощелкала пальцами, словно вспоминая. – Ах да, Блаунт. И у него даже есть от этой Блаунт ребенок. Уже достаточно взрослый; полагаю, сейчас ему около восьми лет. Право же, странно, что вы об этом не слыхали. А еще говорят, что на самом деле он очень увлечен одной девушкой из семейства Болейн, с чьей старшей сестрой уже тоже состоял в преступной связи. Однако младшая не готова стать просто фавориткой, и король намерен на ней жениться. Именно это, говорят, и является истинной причиной высказанного им папе Клименту требования.
На самом деле король неистово желает сына, сына законного, которому, в отличие от бастарда, рожденного Блаунт, он сможет передать свою корону. Но это пускай посланник уже додумывает сам.
– Папа не пойдет на это, – еще раз сказал неаполитанец.
– Не пойдет, – согласилась Хюррем. – Но вряд ли это остановит короля Генриха. Судя по тому, что о нем известно, он все равно женится на своей избраннице.
– Но… каким образом?! Этот брак не будет признан церковью! Ни один священник не решится освятить его!
– И снова вы правы. Ни один. Ни один из католических священников. Но что, если этот брак будет освящен священником другой церкви?
– Другой церкви?
– Да, другой. В конце концов, почему бы Генриху не создать собственную церковь? Такую, которая будет подчиняться только ему?
– Но это… немыслимо! Такого еще никогда не бывало!
– Все когда-то происходит впервые. – Хюррем лицемерно вздохнула, опустив глаза. – Знаете, я ведь тоже была христианкой. Приняла ислам, поскольку посчитала, что мать должна быть одной религии со своими детьми. Но если то, что говорят о короле Генрихе, правда, то… Христиане почему-то считают врагами мусульман, а по-моему – никто не может нанести религии столько вреда, сколько наносят ее же собственные адепты, искажающие истинную веру. К тому же такой поступок может стать дурным примером, и тогда…