Александр Старшинов - Смерть императора
Приск попробовал встать. Его потащило в сторону, он упал на колени. Наконец все же поднялся. Постоял. Где-то внизу – так ему показалось – слышалось журчание воды. Он двигался скорее на ощупь, хватаясь за камни. Шел на звук. В самом деле ручей. Трибун споткнулся и свалился в воду. Воды-то, воды – на три пальца. Он так и стоял на четвереньках. Пил жадно – как зверь. Хлебал воду вместе с камешками и песком. Выплевывал. Где-то за плечом мелькнула тень – из темноты уставились два светящихся глаза – отраженный свет звезд в хищной радужке. Приск схватился за кинжал и невольно охнул от боли, что отдалась под лопаткой. Тень скользнула за камни и пропала. Приск отполз от ручья, поближе к скалам, улегся – с трудом найдя положение, при котором мог более или менее спокойно дышать. Надо поспать – неведомо, что будет утром.
* * *Утро принесло теплый ветерок – но мягкое его дыхание очень быстро сменилось нестерпимым жаром. С первыми лучами солнца Приск поднялся (боль не то чтобы отступила, но он с ней как-то свыкся). Огляделся – но вокруг были только скалы, заросли тамариска да каменистое русло, по которому сейчас вяло струился ручей. Возможно, через несколько жарких дней вода здесь вообще исчезнет.
Вдали угадывалось что-то похожее на тропу, справа меж скалами лежала вторая долинка. Ручей там тек куда бойчее, а вокруг росла уже начинающая буреть и подсыхать трава. Ив этой долинке пасся его Ураган. Приск не поверил своим глазам! Вот так подарок Фортуны! Жеребец не пропал… вот он – рядом – почти.
Приск спустился и было бегом понесся к своем жеребцу – но боль в груди и спине вновь вспыхнула. Какой там бег! Он тут же перешел на шаг.
Так что же произошло? И когда? Ничего не вспоминалось. Провал… муть…
Приск вошел (вернее, проковылял) в соседнюю долинку. Ураган поднял голову и заржал, признавая хозяина. Звякнул удилами. Рвать траву ему было ой как неудобно, хотя трибун использовал очень мягкие удила по сравнению с теми, что приняты были в римской кавалерии и рвали коням рты до крови. Осторожно Приск подобрался к своему красавцу, похлопал по шее, снял оголовье, вынул удила – пусть спокойно пасется. Все равно сейчас трибун скакать никуда не может. Да и куда скакать? Пришлось расседлать красавца.
Итак, что же на последней стоянке? Приск не помнил – вот же лысая задница! – где именно была эта последняя стоянка.
«О, боги… я же сказал, что найду любую дорогу назад… а я не знаю о последних днях ничего… Или о последнем дне», – уточнил для себя.
Он обыскал снятую с жеребца сумку, нашел там сухари, сыр, чернослив.
«Ну что ж… вроде как меня не ограбили, – усмехнулся про себя, – и то хорошо».
Пожалуй, стоит и самому освободиться от сбруи. Стеная и проклиная парфян и римлян и желая, чтоб все болезни мира покарали их тупого проводника, Приск стянул с себя хатрийскую тунику, а затем освободился от металлического нагрудника. Снял нижнюю тунику. Синяк на груди. От чего? Ясно, что от удара. Копьем? Стрелой? Приск стал ощупывать грудь, вроде как цел, но вот в боку… боль тут же торкнулась, напоминая о себе: осторожней. Скорее всего, ребро сломано. Тут без резких движений надо – чтобы осколок не проткнул легкое. Тогда конец – пойдет носом и ртом кровавая пена – видел трибун такое. Он многое видел. Что же с ним случилось? Может, напал кто? Может, ударили в грудь контусом? Тяжелым контусом катафрактария. Значит, на этом тайном пути им повстречался не кто-нибудь, а катафрактарий? Так? Ничего, никаких откликов в памяти… Или это погоня из Хатры настигла? Нет, не вспомнить с наскока…
Трибун сгрыз пару сухарей с куском сыра, напился во второй раз из ручья. Отдал пару сухарей жеребцу, стреножил Урагана и лег спать.
* * *«Стой!» – Приск обернулся.
На него несся закованный в броню всадник. Огромное копье метило точно в грудь… А он сидел верхом на Урагане и не мог ни пошевелиться, ни уклониться от удара. Он тоже держал в руке копье – но совсем иное – копье римского всадника. Оба нанесли удар почти одновременно… Ба-ах… сделалось больно – но как-то не слишком – ничего смертельного, хотя удар должен был прошить его насквозь. Он падал – долго и медленно – и никак не мог коснуться земли… будто ее и не было уже вовсе.
Приск проснулся весь в поту. Было это на самом деле? Или просто фантазия пытается подменить собой реальность? Говорят, сны случаются как пророческие, так и лживые, и никогда не понять, какой есть какой, – такое, наверное, только Тиресию, предсказателю, ведомо.
Приск поднялся. Дневная жара начинала спадать. Тени удлинялись, извиваясь, заползали в долину. Надо двигаться – но куда? Приск наполнил фляги водой. Потом поднялся наверх, на скалу. Принялся разглядывать то, что утром показалось ему то ли тропой, то ли дорогой. Теперь он заметил: там что-то лежит. Человек? Лошадь? С такого расстояния не разглядеть. Что интересно – ни одного стервятника над трупом – если это труп. Что-то белого цвета.
Кто-то из его друзей? Но кто? О, боги, нет, только не Кука! А Малыш? И не Малыш! И не Фламма! Он никого не готов был отдать безжалостной Гекате, на растерзание ее псам.
Приск вновь взнуздал жеребца. Осторожно взобрался в седло. Жеребец был на редкость покладист. С придурью, как любой жеребец, – но в нужную минуту не подводил. Вот и сейчас он покорно ждал, пока трибун вскарабкается ему на спину. Спасибо, приятель, век не забуду! Вернемся – буду кормить тебя лучшим овсом.
И Приск направился к странному пятну на тропе.
* * *Трибун не ошибся – на земле лежал павший конь – а неподалеку распластался всадник. Вернее, кости коня и кости человека… Скорее всего, человек и его скакун погибли давно – нигде не осталось даже частички мяса, а кости успели побелеть. Приск с облегчением перевел дух. Значит – кто бы ни был погибший – это не его старый товарищ. Приск спрыгнул на землю и внимательно оглядел кости. На лошади сохранилась толстая попона, а вот удила и оголовье исчезли. Человек же был раздет донага – вряд ли стервятники, пировавшие тут, могли сожрать сапоги, одежду, или кожаный пояс, или седло, не говоря уже об оружии. Убитого ограбили. После того как убили.
Какая-то банда…
Мысль пронзила и зацепила, как крючковатая дакийская стрела. Трибун вспомнил мгновенно.
Последняя стоянка. Ночное сражение. Погоня за ускользающим противником. Всадник, повернувший коня навстречу. Лук, нацеленный в грудь. И одновременно – удар в спину. Вот оно как – две стрелы одновременно. Кто-то из беглецов, видимо, соскользнул с коня и ждал, когда трибун промчится мимо. Расчет оказался верен. Не успел римлянин увернуться от стрел. Но доспех спас. А еще спас Ураган. Век тебя кормить, красавец, до самого последнего твоего дня. Самому не есть – тебе отдать корку хлеба. Приск потрепал скакуна по шее, и тот слабо всхрапнул, давая понять: понял, понял…
Он должен вернуться назад. Быть может, ему повезет, и он все же найдет друзей. Как отыскать путь? Приск теперь вспомнил, как нес его Ураган мимо скал по каменистому дну вади. Вспомнил, как выбрались они на дорогу – не такую уж и забытую – вопреки словам Тарука. Ее можно было найти без труда, пока трава не пожухла. Колея легко угадывалась среди зеленеющих долинок.
Трибун уже после полудня должен оказаться на последней стоянке. Вот только – найдет ли он там своих друзей?…
* * *С замиранием сердца подъезжал Приск к развалинам каменной ограды. Как показалось ему, сделалась она еще ниже, вокруг полно было раскиданных камней (их прежде не было – трибун с его удивительной памятью это запомнил) и пятен крови, что впитались в эти камни.
– Кука! – позвал трибун товарища. Не слишком громко, скорее, просяще.
Мало, однако, надеясь, что тот отзовется. Скорее всего – преторианец либо мертв, либо его связанным влекут на невольничий рынок. Человек он еще крепкий, продадут денариев за шестьсот. Ну за четыреста – староват уже, мало годов осталось для работы.
– А, вот и наш беглый трибун! – послышался из-за камней веселый голос.
Небольшая загородка из веток и кожаных шкур отодвинулась, и наружу выступил Кука:
– Как я рад тебя видеть!
– А уж как я рад! – Приск соскочил на землю и обнял товарища. Шагнул внутрь ограды и огляделся.
К нему навстречу спешили Фламма и Менений, Малыш, чуть приотстав, тоже двинулся следом. Голова фабра была обмотана тряпкой, но, судя по всему, рана незначительная, потому как Малыш почти догнал своих товарищей. Еще один из фабров Малыша лежал на земле и лишь приподнялся. Все кликали этого фабра Клещом – за удивительную цепкость пальцев. Канес занимался тем, что накладывал самодельный пластырь на круп лошади – он всегда обожал животных и ни за что на свете не смог бы, как Кука, вспороть живот скакуну. Проб сидел на камне, нога перевязана, и, чтобы встать, он оперся на самодельный костылёк.
Живы, живы – сердце трибуна радостно забилось. Э, кто сказал, что под руинами все тлен и прах? Мы еще все отстоим и все отстроим заново! Приск стиснул Куку в объятиях и невольно охнул – боль тут же вспыхнула в ребрах и затылке.
