Александр Старшинов - Смерть императора
Менений кивнул и исчез в толпе.
* * *Послание было вручено евнуху при дворце. Он взял запечатанный пергамент, поглядел на посланца Хатры, что так и остался сидеть в лектике, в то время как послание вручил сопровождавший носилки всадник.
– Возможно, царь царей, сопричастник звезд, брат Солнца и Луны, примет благородного посла Хатры во время большого приема… Тебя известят… Куда прислать ответ?
– В греческий квартал, дом с тремя оливами, что принадлежит Селевку, – ответил Кука.
– Что-то не слишком радостно нас тут принимают… – заметил Кука по дороге назад. – Мы, римляне, привыкли, что двери нам открывают, как только мы подойдем к дому…
– Или мы открываем двери сами… – хмыкнул Приск.
Трибун и его друзья остановились в доме дальнего родственника Дионисия, мелкого полненького человечка, который умел с бешеной скоростью считать в уме и почти весь день проводил в конторке, где что-то записывал то на вощеные таблички, то на папирусный свиток, то в записные книжки из обрезков пергамента. Считал и пересчитывал. Вписывал в свои расходные книги, пока на заднем дворе разгружали тюки с китайским шелком. Хозяина звали Селевком, предки его пришли на эту землю вместе с Великим Александром.
Вручая хозяину поддельное письмо покойного Дионисия, Приск мысленно усмехнулся. Ах, если бы мы точно знали, когда знакомец наш или родственник умирает, когда безжалостная Антропос перерезает нить жизни… Но нет. Человека и нет уже, а мы все еще шлем ему письма, скрепленные печатью, снятой с руки умершего. Упрекаем его в мыслях или надеемся на поддержку. Ищем взглядом в толпе, надеясь на встречу. Порой кажется, что они все еще спешат на встречу с нами – только дороги их стали невидимы.
Поддержка покойного Дионисия оказалась вполне действенной: нежданным гостям Селевк предоставил в доме две большие комнаты и не потребовал платы. А лошадей и мулов поместил на конюшню и велел кормить и холить.
Менений вернулся в дом Селевка сразу же вслед за Приском.
– Этот человек в темной хламиде живет тут совсем недалеко. Дом маленький, но совершенно без окон. И внутрь пробраться можно, только если спуститься по веревке во внутренний двор.
– Почему ты решил, что нам надо забраться внутрь? – изобразил удивление Приск.
– Да потому, что этот тип подозрительный. Я подобрался к твоему Амасту и его спутнику так близко, что услышал обрывок фразы… – Менений сделал значительную паузу. – Неизвестный человек говорил Амасту: «Пакор слишком мешает…»
– Ты точно это расслышал? – нахмурился Приск. – Не выдумываешь, чтобы мне понравиться.
– Точно… потом они разошлись, а я выследил Амаста.
– Сможешь сегодня после заката забраться к нему в дом?
– Попробую. Задача трудная, но я такое умею… – Менений потупился и не стал объяснять, где именно он научился подобным фокусам.
– Если все получится как надо, быть тебе римским гражданином… – пообещал Приск. – Клянусь Юпитером.
* * *Бывший вигил отправился на разведку на закате. Прошел час, другой… До дома Амаста было четверть часа ходу.
Римляне несли караул по очереди и готовились к самому худшему – что парня уже схватили и пытают, а уж в том, что Амаст знает толк в пытках, – в этом Приск убедился на собственной шкуре. Так что трибун даже подумывал – не отправиться ли им спешно на рассвете искать новое пристанище, дабы избежать встречи с Амастом.
Но с первыми лучами солнца Менений вернулся.
Выяснилось, что он просто все осматривал и ожидал момент, когда хозяин покинет таблиний, чтобы стащить футляр со свитками. Дело в том, что Менений без труда забрался в таблиний и стал выискивать что-нибудь интересное, но тут послышались голоса. Парень быстро отыскал удобную нишу, слегка отодвинув стоящую там статую и спрятавшись за ней без труда. Хозяин вошел в таблиний вместе с гостем – пожилым аристократом в длинных парфянских одеждах, с накрашенными по местному обычаю глазами и завитой бородой.
Разговор их Менений услышал слово в слово.
Человека с бородой звали Синатрук, и был он в каком-то родстве с правившим ныне в Ктесифоне Хосровом, в каком именно – Менений не понял. В столице уже знали о том, что римская армия выступила из Антиохии, но, когда она появится у Ктесифона, было еще неизвестно. Синатрук опасался, что Пакор, претендовавший на парфянский трон несмотря на преклонные года, захочет воспользоваться ситуацией и свергнуть Хосрова – причем свергнуть с помощью римского оружия.
Амаст слушал гостя, кивал, подтверждая, что и сам опасается того же. Менений, притиснутый статуей в нише, чувствовал, как затекают ноги, и не ведал, сколько еще он выдержит в своем закутке.
– Пакор стар и может умереть сам… – предположил посланец Хосрова.
– Многие на это надеются уже лет десять… – отозвался Амаст.
– Я привез тебе письмо Хосрова… – На стол перед хозяином лег запечатанный свиток.
– Разверни сам! Помнится, в прошлый раз из письма Хосрова высыпалось штук двадцать скорпионов, – язвительно заметил Амаст.
Такое сообщение слегка озадачило гостя. Он осторожно взял запечатанный пергамент, потряс, заглянул с торца и лишь затем распечатал. При свете масляного светильника стал читать…
«Я, Хосров, царь царей, сопричастник звезд, брат Солнца и Луны, сообщаю, что Амаст из Селевкии отныне получает царские мои милости и треть сокровищ из сокровищницы Пакора…»
Остальное Менений разобрать не сумел – так как думал лишь о том, чтобы не сверзиться в своем углу вместе со статуей.
Однако ему повезло – и статуя не упала.
– Сколько же золота может подарить Хосров за радостное известие, что Пакор ему более не будет мешать? – расслышал внезапно Менений.
– Миллион серебряных римских денариев, – ответил, ни на миг не запнувшись, гость из Ктесифона.
– Золотыми монетами… – уточнил Амаст. – Римской чеканки.
Когда эти двое, наконец, покинули таблиний, Менений буквально выполз из своего закутка. Долго сидел, растирая руки и ноги, потом тихонько поднялся. Масляную лампу Амаст унес с собой, так что пришлось пробираться во двор, который здесь именовали айваном, и искать что-то способное осветить комнату. На счастье, на скамье в айване Менений нашел оставленный кем-то из рабов фонарь, лампа внутри которого еще теплилась. Спешно вернулся он в таблиний, нашел – хоть и не сразу – присланный Хосровом свиток…
А уж потом выбрался наружу так, как и забрался, – наверх на крышу и оттуда вниз – по веревке.
Приск, получив свиток, долго его изучал. Как будто взвешивал каждое слово.
– Так я получу римское гражданство? – спросил осторожно Менений, наблюдавший за переменой лица трибуна.
– Непременно… – отозвался тот.
* * *Пакор был почти слеп.
Евнух, что прислуживал во дворце, заранее получал просьбу о посещении и назначал встречу. Он же вводил посетителя в царский дворец. Или почти царский – потому что низложенный царь продолжал жить с прежней роскошью. Одним богам да еще ростовщикам было известно, как ему это удается. Посетитель – уж коли его допускали – должен был поклониться царю чуть не до земли и сделать вид, что целует Пакору руку. Простираться ниц необязательно. Только если уж очень хочется. Затем непременно надо было передать царю свой дар, и его принимал получатель подарков. Всю эту процедуру евнух объяснил гостю из Хатры в маленькой комнатке перед залой приемов.
Впрочем, сегодня Приск, изображавший посла Хатры, был не один – к Пакору явились как местные торговцы из Селевкии, в основном потомки греков и македонян, так и какие-то пришлые личности в нарядах весьма колоритных. Были тут серы[51], о которых римские сочинители рассказывали истории баснословные, были смуглые пришельцы с берегов Инда, были парфяне, но явно не представители семи главных домов – судя по тому, что им не оказывали особого почтения.
Когда посла Хатры ввели в залу, старик сидел в кресле с высокой спинкой, поставив подагрические ноги на золотой табурет с ножками в виде бычьих копыт. По обе стороны от кресла (которое Пакор наверняка считал троном) стояли серебряные курительницы на высоких ножках – внутри на горшочки с древесным углем помещался фимиам, аромат проникал через прорези, а воздух в комнате казался сиреневым. Золотое кресло (или все же трон?) было инкрустировано драгоценными камнями и слоновой костью. Ножки трона заканчивались львиными лапами. Пакор все еще считал себя царем, он упорно цеплялся за власть скрюченными подагрическими пальцами, не оставляя надежды вновь сесть на трон в Ктесифоне.
Приск обвел залу взглядом и отметил, что Амаст присутствует – на этот раз не в темной хламиде, а в длинных одеждах, расшитых золотой нитью. Как видно, Пакор считал его одним из своих приближенных, причем из самых что ни на есть доверенных, потому как Амаст стоял почти что возле трона.
