Господин Тарановский (СИ) - Шимохин Дмитрий
Я обвел их взглядом.
— Чтобы в степи был мир, пока идет великая война, чтобы не случилось братоубийства между соседями, я предлагаю простое решение. Дайте мне гарантии. Гарантии вашего нейтралитета.
Я сделал паузу, глядя в глаза Эрдэни.
— Отдайте мне под защиту ваших старших сыновей. Они пойдут с нами в обозе, в почете и уважении, как гости, до самого конца похода. И не препятствуйте тем из ваших воинов, кто захочет пойти с нами по зову лам. Вот и всё. Простой обмен: безопасность ваших сыновей в обмен на безопасность наших спин.
Слова повисли в воздухе. Нойоны переглядывались, но никто не спешил отвечать. Изя и Хамбо-лама сидели неподвижно, как статуи, лишь изредка обмениваясь со мной многозначительными взглядами. Они знали, каким будет ответ. Я знал, каким будет ответ. Но он должен был прозвучать здесь, вслух.
Наконец, тяжелое молчание нарушил Эрдэни. Он поправил халат и заговорил. Его голос был спокойным, лишенным эмоций, но в нем звучала железная логика выживания.
— Белый Нойон, — произнес он, глядя на огонь. — Ты чужеземец. Ты храбр, но ты не знаешь наших законов. Ты предлагаешь нам выбрать медленную смерть вместо быстрой.
Он поднял на меня глаза.
— Отдать тебе сыновей — значит открыто встать на сторону мятежников. Для Пекина нет разницы, пошли мы воевать или отдали заложников. Если вы проиграете… а война — дело переменчивое… цинские каратели придут сюда. Твои люди будут далеко или мертвы. Они не защитят нас. Каратели вырежут наши роды под корень за пособничество врагу.
Остальные нойоны мрачно закивали, соглашаясь с каждым словом.
— И даже если вы победите, — продолжал Эрдэни, и в его голосе проскользнула горечь, — даже если Найдан сядет на трон в Урге… Цинский император объявит нас изменниками. Кто бы ни сидел на троне в Китае, нас все равно покарают. Твое предложение для нас неприемлемо, Белый Нойон. Это ловушка. Добровольно отдать сына — значит собственноручно подписать смертный приговор своему роду. Ни один отец, ни один нойон на это не пойдет.
Он замолчал.
Все взгляды были устремлены на меня. Эрдэни озвучил то, что было у них на уме. Моя логика «цивилизованного заложничества» разбилась о железную логику степной круговой поруки и страха перед Империей. Казалось, переговоры провалились. Казалось, сейчас они встанут, сядут на коней и растворятся в ночи, и мы останемся врагами.
Я смотрел на Эрдэни. На его лице было написано мрачное торжество правоты.
И тогда я усмехнулся. Спокойно, почти весело.
— Ты абсолютно прав, нойон Эрдэни, — сказал я, кивая. — Твои слова полны мудрости. Я услышал тебя. Добровольно отдать заложников — это самоубийство. И я, как честный человек, никогда не посмел бы просить вас об этом. Это было бы бесчестно.
Я увидел, как на их лицах появилось недоумение. Они ожидали угроз, уговоров, торга. Но не согласия.
Я выдержал долгую, театральную паузу, обводя их тяжелым взглядом поверх пламени костра.
— Но кто сказал, — произнес я тихо и вкрадчиво, — что вы должны отдавать их добровольно?
Тишина стала звенящей. Эрдэни нахмурился, не понимая.
Я снова усмехнулся, глядя на их озадаченные лица.
— К счастью для всех нас, я знаю выход. Выход, который спасет и вашу честь, и ваши жизни перед лицом Пекина. И при этом… даст мне то, что мне нужно.
Глава 14
Глава 14
Той же ночью, в глухой час от нашего лагеря отделился темный конный отряд. Сорок всадников, лучшие из моей русской штурмовой роты, под командованием Скобелева. Их лица были вымазаны сажей, оружие обмотано тряпьем, чтобы не звенело… Они бесшумно растворились во тьме, уходя в сторону стойбища нойона Эрдэни.
Операция была рассчитана по минутам. Двое казаков, скользнув тенями вперед, точными, тяжелыми ударами рукоятей револьверов по затылкам бесшумно сняли сонных часовых. Путь был чист.
По резкому свисту отряд, как стая волков, ворвался в спящее стойбище.
И тишина взорвалась. Загремели сразу десятки выстрелов из ружей и револьверов. Со всех сторон раздались дикие, яростные крики. Это был управляемый, с режиссированный хаос, рассчитанный на максимальный шумовой эффект. Из юрт донеслись испуганные женские визги, и тут же им ответил оглушительный, панический лай сотен сторожевых псов. Все должно было выглядеть как жестокий, внезапный налет.
Основная группа подлетела к большой, богатой юрте нойона Эрдэни. Не тратя времени, Скобелев лично полоснул ножом по войлочной двери и с криком «Вперед!» ворвался внутрь.
В тусклом свете догорающего очага они увидели перепуганного нойона, пытавшегося схватиться за саблю. Короткий удар — и он отлетел в сторону. Его жена истошно закричала. Бойцы, не обращая на них внимания, нашли того, за кем пришли — молодого, лет шестнадцати, парня. Это был сын нойона и его наследник. Он пытался сопротивляться, но все было тщетно. Ему на голову тут же накинули грубый холщовый мешок, скрутили руки и выволокли наружу, волоча по земле.
Вся операция заняла не больше пяти минут.
Так же внезапно, как и начался, шум стих. Отряд, увозя с собой брыкающегося пленника, вырвался из стойбища и растаял в ночной тьме. За их спинами остались крики, плач и вой собак — идеальная картина разграбленного и униженного улуса.
Это была блестяще разыгранная партия. Налет не был настоящим. Он был до мелочей согласован с самим Эрдэни-нойоном во время ночной встречи у костра, после того как я озвучил свой план.
«Вы не можете добровольно дать мне заложников, — сказал я тогда. — Но никто не сможет обвинить вас в измене, если я заберу их у вас силой».
В течение той же ночи еще два таких же отряда «атаковали» стойбища других колеблющихся нойонов, «похитив» их наследников.
Теперь у цинского амбаня не будет к ним никаких претензий. Все в степи знали, что нойоны стали жертвой внезапного и неотвратимого нападения.Теперь в глазах Цинов нойоны не были предателями: их стойбища разграблены, их сыновья в плену у безжалостного, не знающего пощады Белого Нойона. Теперь у них было идеальное, оплаченное показным унижением алиби, позволявшее им ничего не предпринимать, когда начнется большая война.
На следующий день я не стал ждать, пока Найдан-ван позовет меня. Я пришел к нему сам. В его большую юрту-ставку я вошел не один. Меня сопровождали Изя, совершенно сроднившийся со своей новой ролью буддийского монаха, и невозмутимый хамбо-лама Джамьян-гэгэн.
Найдан-ван сидел в окружении своих военачальников, их лица были мрачны. Они все еще обсуждали вчерашний провальный военный совет.
— Нойон, ты говорил, что боишься удара в спину, — начал я без предисловий, и все разговоры тут же стихли. — Этой угрозы больше нет.
По моему знаку двое моих казаков ввели в юрту молодых монголов. Это были сыновья Эрдэни и других «нейтральных» нойонов. Найдан-ван и его нойоны вскочили, их руки легли на рукояти сабель. В глазах читался шок.
— Я передаю их под твою защиту и твою ответственность. Теперь их отцы не посмеют и шелохнуться. Они будут молиться за нашу победу, потому что отныне судьба их родов — в твоих руках.
Пока Найдан-ван, ошеломленный такой дерзостью совершенного, пытался осознать произошедшее и решить что-либо, я приказал внести второй свой аргумент.
— Тащи! — коротко бросил я казакам у входа.
Четверо дюжих бойцов, кряхтя, внесли в юрту и с глухим, тяжелым стуком опустили на ковер окованный железом дорожный сундук. Я подошел и одним движением откинул тяжелую крышку. В тусклом свете, проникавшем сквозь дымовое отверстие, юрта наполнилась тусклым, тяжелым, маслянистым блеском золотых слитков.
Глаза всех присутствовавших монголов устремились к этому зрелищу.
— Война требует денег, — мой голос звучал ровно и деловито. — На содержание твоего растущего войска, на наем новых воинов, на провиант. Вот. Здесь триста тысяч рублей золотом. Это мой заем нашему общему делу. Деньги ты вернешь с процентами. После победы. Тут достаточно, чтобы привлечь к себе новых воинов и устроить поход!
