Господин Тарановский (СИ) - Шимохин Дмитрий

Полог палатки откинулся. Внутрь скользнул Изя, а за ним, шурша шелками, степенно вошел Хамбо-лама Джамьян-гэгэн.

Я остановился, глядя на них.

— Вы вовремя, — резко сказал я…

Они сели за стол. Лама достал свои четки и начал неспешно перебирать их, его лицо было спокойным, как гладь озера в безветренный день. Изя же смотрел на меня с пониманием и легкой тревогой.

— Вы — мудрые люди, — я подошел к столу и уперся в него руками, нависая над картой. — Вы знаете эти обычаи. Скажите мне, как заставить этих нойонов сидеть тихо? Как гарантировать Найдан-вану, что они не ударят ему в спину?

Лама что-то тихо сказал по-монгольски.

— Хамбо-лама говорит, что страх — плохой пастух, но надежный сторож, — перевел Изя.

— Страх? — я усмехнулся. — Отлично. Тогда давайте используем страх.

Я выпрямился. В голове у меня уже созрел план, простой и жесткий, как вся имперская политика.

— Бывает когда правитель хочет обеспечить верность, он не просит клятв. Он берет аманата. Заложника. Обычно — старшего сына, наследника. Его держат при дворе, в почете, учат, кормят с золота, но… он — гарантия. Если отец дернется — сын ответит головой.

Я посмотрел на Изю.

— Переведи ему. Давайте сделаем так же! Пусть каждый «нейтральный» нойон, которого так боится Найдан, отдаст нам своего старшего сына. Мы возьмем их с собой, или оставим в монастыре под присмотром лам. И тогда Найдан будет спокоен за свой тыл.

Изя перевел. Я ждал, что лама оценит красоту и простоту этого решения. Это был веками проверенный метод степной дипломатии.

Но Джамьян-гэгэн, выслушав, лишь медленно покачал головой. Стук костяных бусин его четок в тишине палатки показался мне оглушительно громким.

— Белый Нойон, — заговорил он, и Изя тут же подхватил перевод, стараясь передать мягкую, но неумолимую интонацию старика. — Ты мыслишь, как правитель, который уже победил. А они — как люди, которые боятся проиграть.

Лама поднял на меня свои выцветшие глаза.

— Отдать сына в заложники тебе и Найдан-вану — это значит открыто принять вашу сторону. Это значит объявить войну богдыхану. Сейчас они сидят в своих юртах и говорят цинским послам: «Мы ни при чем, это безумный Найдан мутит воду». Но если они отдадут аманатов… Если ваше дело проиграет, цинские каратели придут и к ним тоже. Они не станут разбираться, кто был заложником, а кто гостем. Они казнят и нойона, и всех его сыновей, и вырежут весь род до седьмого колена.

— Но мы же не проиграем! — воскликнул я, ударив ладонью по столу. — Мы идем побеждать! Неужели они не видели, что стало с Улясутаем?

Лама грустно улыбнулся, словно ребенку, который не понимает, почему нельзя потрогать солнце.

— Даже если вы победите, Белый Нойон… — продолжил он. — Подумай сам. Отдавая заложников мятежникам, нойоны совершают государственную измену. Не только в глазах Пекина, но и в глазах закона, который правил здесь двести лет. Даже если Найдан-ван станет ханом всей Монголии, в Пекине останется император. И он может потребовать головы изменников.

Изя, видя, что я все еще киплю, решил добавить от себя, как «адвокат дьявола».

— Курила, послушай мудрого человека. Он дело говорит. Для этих князьков отдать сына — это сжечь мосты. Это поставить на кон всё. Это билет в один конец. Если они отдают аманата, они становятся преступниками. Сразу. Сейчас. А победа — она еще где-то там, далеко, в тумане. Никто из них не сунет голову в петлю добровольно, только ради того, чтобы Найдан-ван спал спокойно.

— Значит, заставим! — рыкнул я.

— И получишь войну, — спокойно парировал Изя. — Ты пойдешь войной на этих нойонов, чтобы взять заложников? Так это то же самое, что предлагает Найдан. Мы завязнем здесь до зимы.

Я замолчал.

Это был политический цугцванг.

Я не мог идти вперед, потому что Найдан-ван боялся за свой тыл. Я не мог обеспечить тыл, взяв заложников, потому что нойоны боялись Пекина больше, чем нас. Они боялись сделать шаг в любую сторону, потому что любой шаг для них означал смертельный риск.

Мы попали в патовую ситуацию. Степь, которая казалась мне простором для маневра, превратилась в болото, где каждый лишний шаг затягивал нас глубже.

— Проклятье! — я в бешенстве ударил кулаком по карте, так что подпрыгнула лампа. — Так что же делать⁈ Ждать⁈ Сидеть здесь и ждать, пока они решат, кто победит, и примкнут к сильнейшему? Но чтобы стать сильнейшими, нам нужно идти вперед!

В палатке повисла тяжелая, плотная тишина.

Лама беззвучно перебирал четки. Изя смотрел в сторону, не решаясь встретиться со мной взглядом. Они молчали, давая мне время.

Мой взгляд скользнул по лицу Хамбо-ламы. Старик сидел с закрытыми глазами, беззвучно шевеля губами. Он молился или просто ждал, пока я признаю поражение?

«Они боятся, что их обвинят в измене, — билась в голове мысль. — Они боятся, что Пекин узнает о добровольной сдаче заложников. Добровольной…»

И тут меня осенило.

Мысль эта была простой, циничной и блестящей. Той самой, которая могла разрубить этот гордиев узел одним ударом.

Я медленно поднял голову.

— Изя, — позвал я.

Шнеерсон встрепенулся, уловив перемену в моем голосе.

— Что, Курила? Есть идея?

— Есть, — я усмехнулся, и, судя по лицу Изи, усмешка эта была недоброй. — Мы пытаемся играть с ними по правилам чести. А надо играть по правилам выживания.

Я повернулся к Ламе.

— Почтенный, — сказал я. — Вы сможете организовать мне встречу с этими «нейтральными» нойонами? С Эрдэни и остальными? Сегодня же ночью. Тайно. В степи, подальше от чужих глаз. Без свит, без охраны. Только они и мы.

Лама открыл глаза и внимательно посмотрел на меня.

— Они приедут, Белый Нойон, если будут знать, зачем. Они напуганы.

— Скажите им, — я понизил голос, — что я нашел способ спасти их шкуры. Скажите, что у меня есть предложение, которое позволит им сохранить и верность Пекину, и дружбу с нами. И главное — сохранить жизнь роду.

Изя и Лама переглянулись. В глазах одессита вспыхнул знакомый мне азартный огонек — он почуял интригу.

— Ой-вэй, — пробормотал он. — Я таки не знаю, что ты задумал, но мне уже нравится этот блеск в твоих глазах. Мы все устроим.

Через час гонцы, переодетые простыми пастухами, растворились в степи.

Полночь застала нас в седле. Мы ехали молча — я, Изя, Хамбо-лама и десяток моих казаков, которым я доверял.

Место встречи было выбрано идеально. Глубокая, скрытая от посторонних глаз лощина в нескольких верстах от лагеря. Здесь не было ни юрт, ни шатров, ни лишних ушей. Только голая, земля, огромное, равнодушное звездное небо над головой и один большой костер, который уже развели мои передовые.

Мы подъехали к огню. Вскоре из темноты, со стороны степи, послышался глухой перестук копыт.

Они появлялись из мрака группами по трое-четверо. Всадники в богатых халатах, на хороших конях, но без знамен и свит. Это были те самые «нейтральные» нойоны, чье молчание и выжидание грозили нам ножом в спину.

Они спешивались, молча подходили к костру, приветствуя Хамбо-ламу почтительными поклонами, а меня — сдержанными кивками. Среди суровых, обветренных лиц я сразу узнал одно. Нойон Эрдэни. Тот самый, что отказал мне в начале пути. Он смотрел на меня прямо, без вражды, но с тяжелой настороженностью.

Мы расселись вокруг огня на кошмах. Пламя выхватывало из темноты блеск серебряных блях на поясах и рукояти ножей.

Я первым нарушил молчание. Мой голос звучал тихо, но в ночном воздухе каждое слово было весомым.

— Я собрал вас здесь, уважаемые нойоны, не для того, чтобы снова звать на войну. Я вижу ваши сомнения. И, буду честен, я уважаю вашу осторожность. Вы отвечаете за свои роды, за своих жен и детей. Это тяжелая ноша.

Они молчали, слушая перевод Изи. Эрдэни едва заметно кивнул.

— Мой союзник, Найдан-ван, скоро поведет войско на юг, — продолжал я. — Если вы не хотите идти с ним — не идите. Это ваше право. Но я прошу вас об одном: не мешать.