Шайтан Иван 7 (СИ) - Тен Эдуард

Суть была проста: Григорий закупал у горянок узорчатые ковры, формировал из них партии и отправлял на продажу в Москву и Петербург. Фомин, вкладывавший в это дело и казённые, и свои средства, доверял другу как себе и редко проверял его отчёты — всё всегда сходилось «тютелька в тютельку».

Удар пришёл откуда не ждали. Второй служащий приёмной конторы, случайно подсмотрев, сколько одна из мастериц получила на руки, заинтересовался и провёл своё маленькое расследование. Оказалось, Григорий систематически недоплачивал каждой горянке по полтине с ковра, проводя в книгах полную сумму. Разница оседала в его кармане. При оборотах в сотни ковров набегала очень приличная сумма. Горянки, наивно полагая, что так и должно быть, жаловаться не смели.

Егор Лукич, узнав о подлом деле, отказывался верить. Предательство брата било больнее, чем любая финансовая потеря. Всё ещё надеясь на ошибку или навет, он решил лично поговорить с Григорием и посмотреть ему в глаза.

— Здравствуй, Егор. Проходи в дом, — Григорий распахнул дверь, но сразу по лицу гостя понял, что визит этот неспроста. — Что случилось?

— Случилось, Гриша, — тяжело вздохнул Егор, проходя в горницу и садясь за стол. Он обвёл взглядом знакомую обстановку, будто ища ответа на полках, и упёрся суровым взглядом в глаза брата. — Сам покаешься, али нам иначе решать придётся.

— Ты о чём, Егор? — в глазах Григория мелькнула тревога, но он попытался сделать вид, что не понимает. — Чего не так?

— Значит, по-хорошему не выйдет? — тихо, но твёрдо спросил Егор, не отводя взгляда. — По-родственному?

Григорий не выдержал этого взгляда. Его глаза опустились, уставились в деревянную столешницу. Он молчал, сжав кулаки.

— И много успел прикарманить? — почти шёпотом спросил Егор.

Молчание стало невыносимым.

— С чего это ты вздумал меня вором называть⁈ — вдруг вспылил Григорий, срываясь на крик, в котором злость смешалась с отчаянием. — Подумаешь, отщипнул у вашего барчука копейки! Чай, не убудет с него! А то я не знаю, сколь он загребает с нашего горба? Прыгаете вокруг него, как шавки прикормленные, всё в рот ему заглядываете! Земли у него, имения, добра — завались! Не обеднеет он от моей доли малой! Решил попенять меня из-за этих жалких грошей⁈

Он тяжело дышал, сверкая глазами. Но под испытующим, спокойным взглядом Егора его пыл вдруг угас. Григорий сник, будто из него выпустили весь воздух. Голова его бессильно опустилась, плечи ссутулились под тяжестью внезапно нахлынувшего стыда.

— Ну вот он я… — прошептал он уже беззвучно. — Хошь зарежь… хошь под арест… Всё едино.

— «Шавки» говоришь? «Земли, имения»? — спокойно, но с ледяной холодностью в голосе начал Егор. — Быстро ты, Гриша, забыл, как мы перебивались с хлеба на квас до прихода нашего командира. Он сам, без роду и племени, желторотый щегол, выслужился в люди и нас за собой потянул! А ты… сучий потрох… — голос Егора внезапно сорвался в низкий, звериный рык. Он резко наклонился к брату, и тот инстинктивно отшатнулся. — Ты себя дерьмом вымазал и нас с Анисимом в эту грязь втоптал!

Егор выпрямился, смотря на брата с презрением.

— То, что командир богат и знатен то его заслуга! Кто тебе мешал тянуться к лучшему? Нет, ты решил воровать, ибо по скудоумию своему ничего путного придумать не смог! Дали тебе шанс — золотой шанс! Работай, честно зарабатывай, радуйся жизни. Ан нет! Зависть да жадность тебя сгубили. И кто ты теперь? Неблагодарная свинья, позорище казачьего рода!

Егор умолк, давясь собственной обидой.

— Ты даже не представляешь… какую занозу ты мне в душу вогнал. Мой собственный брат… Тебе ж плату хорошую положили — больше, чем ты за год в поле видел! В том-то и беда, Гриша, что ты за жалкие гроши свою казачью честь в грязь растоптал.

— Прости, братка… бес попутал… — по скулам Григория прокатились редкие, тяжёлые мужские слёзы. Он утёр лицо рукавом рубахи. — Что же теперича делать-то? Ежели ославлюсь — не жить мне в станице. И сам не пойму, как решился… Думал, никто и не заметит… — его голос звучал безнадёжно.

— «Не заметит»… — горько передразнил его Егор. — Дурья твоя башка! Ты что, думаешь, в пустыне один живёшь? Сколько ни хоронись, а лжа на правду выйдет. Сколько успел схитить? Смотри, не ври мне, Григорий.

— Сто целковых… — выдохнул Гриша, потупив взгляд.

— Жалованье твое — двенадцать рублей в месяц. Будешь каждый месяц отдавать по пяти. До последней копейки. И смотри у меня, Григорий… — Егор пригрозил ему пальцем, — не дай бог, ещё что сподобишься выкинуть…

— Богом клянусь, Егор! Никогда более! Спаси тебя Господи, брат… — истово перекрестился Григорий.

Уже возвращаясь домой в Пластуновку, Егор Лукич не находил себе места. «И как ему верить после этого?» — терзала его душу чёрная мысль. Он замял это дело лишь по одной причине, чтобы не уронить собственную честь. Ведь это он выпросил у командира доверить дело брату.

Рассказать командиру придётся. Как ни горько, а скрыть — нельзя. Потерять доверие Петра Алексеевича, этого Егор Лукич не мог себе позволить ни при каких обстоятельствах. Это было бы хуже любого позора.

Глава 23

Солнце клонилось к закату, и на базу, жившую своей размеренной жизнью, спускались мягкие сумерки. Их тишину теперь нарушали сдержанные крики воспитанников. Младшие, разгоряченные игрой в мяч, не в силах были совладать с эмоциями.

Ко мне приехал Азамат. Он по-прежнему числился в батальоне старшим урядником, но всё своё время отдавал сотне, собранной у отца. За год ему удалось невозможное: сколотить из вольных всадников настоящее подразделение, семьдесят четыре человека. Ежедневные тренировки и железная дисциплина сделали их грозной силой. Мне пришлось уступить и продать ему пятнадцать ружей и пистолетов первого образца. Теперь личная охрана хаджи Али и его лучший десяток были вооружены по-нашему.

— Командир, ты должен взять меня в боевой выход! — Азамат, разгорячённый, напористо стоял передо мной. — Я знаю, сотни готовятся. Прошу, хотя бы два десятка! Мои воины обучены, мы не подведём. Нам нужна не только тренировка, нужен настоящий бой, а не одни учения!

— Азамат, нельзя снимать защиту с тылов, — я пытался остудить его пыл. — Угроза набега с побережья никуда не делась. Абдулах-амин призывает черкесов к походу. Ты и станичные казаки — единственная сила, что прикроет ваше селение и Базар.

— Нет, командир! Наши лазутчики докладывают: прибрежные черкесы не горят желанием идти на нас, они тебя опасаются. Да и перевалы после прошлого раза так и не восстановили.

— Ну хорошо. Пойдёшь ты с десятком. Подчиняешься Косте, действовать будешь в разведке.

— Спасибо, командир, ты не пожалеешь. — Заулыбался довольный Азамат.

— Отец жалуется на тебя, Азамат. Говорит, что ты не хочешь жениться?

— Пожаловался тебе, — вздохнул Азамат. — Зачем мне жена, мне и так хорошо. Если совсем честно, командир. Та, кого отец с матерью выбрали мне в невесты, совсем некрасивая — понизив голос признался Азамат. — Что я с ней буду делать?

Я не смог удержаться и рассмеялся.

— Ну тогда я понимаю тебя. Насильно мил не будешь. Ну может быть у неё характер хороший и душа светлая? — попытался я смягчить приговор Азамата.

— Какой душа, командир⁈ — возмутился Азамат. — Она толстая и маленький ростом. Даже хороший характер и хороший семья, не заставят меня жениться на неё. — Перешёл на акцент возмущённый Азамат, с негодованием смотрящий на меня.

— Всё, молчу, — поднял я руки в знак примирения, — я выполнил просьбу твоего отца, попробовал уговорить тебя. Если, конечно, ты не врёшь, я тоже навряд ли женился на такой. Даже если бы хорошее приданое давали.

— Вот, командир, себе красивую жену взял, приданое хороший взял. Почему меня уговариваешь на такой жениться?

— Успокойся, не женись, если душа не лежит. Довольно об этом.

Дверь приоткрылась, появился Аслан.

— Командир, тэбя приказный из пэрвой сотни, Заур Галоев, принять просит. Говорит, дело нэотложный.