Лед (СИ) - Панченко Андрей Алексеевич

— Спасибо за совет Иссидор. Я обязательно подумаю над вашими словами — Нансен зашелся в кашле, его лоб покрылся испариной — Извините, проклятая болезнь.

После этого разговор пошёл проще. Он расспрашивал про наш путь от Петербурга, я — про его планы на Север. Не было в том соревнования, скорее простое желание услышать, что думает другой.

— Скажу вам прямо, — сказал Нансен, когда я уже собирался уходить, — если дойдёте, не скрывайте, как именно. Многим это будет важнее самой вершины.

— Мы ничего скрывать и не собирались, — ответил я. — Ложь в полярных делах слишком дорого обходится.

Он кивнул, прикрыл глаза, и разговор закончился сам собой.

Всего мы поговорили около часа, а потом я покинул «Фрам», отказавшись от ужина. Расстроенным норвежцам я объяснил это боязнью подхватить заразную болезнь, и они приняли это объяснение как должное.

С Нансеном мы расстались если не друзьями, то точно не врагами. Я искренне сочувствовал норвежцу. И в той истории, что уже поменялась, и в этой, он так и не стал первооткрывателем полюсов, однако я его очень уважал. Именно его походы по Гренландии, путешествие и зимовки на «Фраме», в своё время стали толчком к исследованию крайнего севера и юга. Именно его наработками пользовались все успешные экспедиции, в том числе и мои. Норвежец был живой легендой. Наверняка он меня не послушает, и уйдет в поход, как только начнётся полярная весна, но я знал, что это путь в некуда. В моем времени Амундсен и его команда чуть не погибли, совершив ту ошибку, от которой я предостерегал Фритьофа. Тогда команда Амундсена потеряла много собак, а часть людей получили серьезные обморожения. Если у Нансена всего двадцать одна собака, то потеря даже одной будет для него трагедией.

На следующий день «Фрам» покинул Китовую бухту, и с тех самых пор мы остались одни.

Когда «Фрам» ушёл, в бухте стало тише. Казалось, даже ветер стих, хотя, скорее всего, это было лишь впечатление после трёх дней оживления и разговоров с чужим экипажем.

Вечером, после моего выхода из карантина мы снова собрались в зимовье.

— Ну что, — сказал Ричард, растягивая слова, — теперь точно никого, кроме нас, тут нет. Хоть песни пой, хоть драку устраивай. Никто всё равно не услышит.

— Песни ладно, — заметил Арсений, — а вот драки нам только не хватало. В тесноте и так все на нервах.

— А мы и без драки друг друга изведём, — буркнул кто-то с нары. — Я помню зимовку в Гренландии, мне иногда хотелось кого ни будь убить.

— Так-то верно, — сказал я. — Но давайте попробуем зиму пройти без глупостей. Никуда нам отсюда не деться, так что беречь нервы и друг друга — это единственное, что у нас есть.

После этого мы ещё долго сидели молча. Лампа потрескивала, кто-то лениво чесал бороду, кто-то перетягивал ремни на лыжных сапогах. Каждый думал о своем, а вот меня всё никак не покидала мысль о «Полярной звезде» и её пассажирах. За три дня я немного успокоился, и тем не менее сильно переживал. Меня волновала судьба экспедиции.

Жизнь вернулась в прежнее русло. Утром мы снова растапливали печи, кормили собак и брались каждый за своё дело. Чарли не унимался со своими наблюдениями, таскал приборы то к метеостанции, то обратно, и постоянно спорил с Паншиным, правильно ли он ведёт записи. Фомин больше времени проводил возле загонов, уверяя всех, что собаки у нас «главные работники» и за ними нужен глаз да глаз.

Вскоре начались действительно сильные морозы и метели. «Зимовье Александровское» быстро оказалось погребенным под тоннами прессованного ветром снега. Без крайней необходимости лагерь теперь никто не покидал. Развлекались мы рытьем снежных тоннелей к складам, хозпостройкам, собачим палаткам и жилищу инуитов. Вскоре над поверхностью бухты торчали только печные и вентиляционные трубы нашего дома, а вход в него начал напоминать лаз в пещеру. Под снегом всё пространство лагеря покрылось лабиринтом снежных ходов и залов.

Так мы и прожили до середины августа: кромешная тьма, рутинная работа, сон и прием пищи по графику, пока однажды нашу размеренную жизнь не взорвало событие, которого никто из нас точно не ожидал. До зимовья, в крайне изможденном состоянии и сильно обмороженные добрались трое выживших с императорской яхты!

Они появились ночью в прямом смысле слова. Мы услышали лай собак, а потом какой-то крик в темноте. Сначала подумали, что кто-то из наших задержался возле загона. Но, выйдя в снежный тоннель с фонарём, увидели три фигуры. Шли они медленно, держась друг за друга, словно слепые. Лица покрыты инеем и чёрными пятнами обморожений. На каждом из них было надето несколько слоев разномастной одежды. От парадных офицерских морских кителей, до матросских бушлатов, перехваченных полосами, вырезанными из теплых одеял. На ногах, поверх сапог, толстым слоем были намотаны те же одеяла. Вся их одежда и обмороженные лица буквально лоснились от копоти и жира.

— Свои… свои… — прохрипел один, едва мы добрались до странной троицы. — С «Полярной звезды»…

Я своим ушам не поверил, когда услышал это. Это шутка, что ли⁈ Нет, шутить тут некому. Подхватив под руки пострадавших, мы быстро привели их в зимовку, уложив прямо на нары. Горячий чай, что тут же налил им Паншин, они даже пить не могли — только держали кружки и пытались согреться. Один из выживших беззвучно плакал, лёд на его ресницах таял от жара печи. Нам с трудом удалось срезать с них лохмотья.

То, что предстало перед моими глазами, когда я увидел их обнаженные похожие на скелеты тела, заставило меня содрогнуться. У всех троих пальцы на ногах уже начинали гнить от гангрены, с руками картина была не лучше. Почерневшие носы и уши, были даже не в счёт. Всем троим требовалась срочная операция, чтобы хотя бы попытаться спасти им жизнь.

Когда мы их мыли и готовили к операции, когда они немного пришли в себя, мы услышали их историю.

Яхта попала в ледяной плен уже в начале зимы. По приказу Алексея, яхта шла в Китовую бухту, и почти дошла, однако Великий Князь не был великим полярником, и совсем не учел, что пройти к леднику возможно только летом. И самое главное, уверенный в своем роскошном крейсере, который только по недоразумению называли яхтой, он напрочь игнорировал предупреждения офицеров корабля. В итоге яхту сжало льдами. Паровые машины выработали последние запасы угля, а котлы потекли. Лёд давил со всех сторон, корпус трещал всё сильнее, пока однажды в июне корабль не разорвало — доски разошлись, и «Полярная звезда» ушла под лёд.

Экипажу и пассажирам пришлось спасаться наспех. Провиант удалось вынести частично, однако потом в пути многое пришлось бросить. Люди гибли один за другим, часть из них осталась на льду, потому что не могли идти дальше. Эти трое шли последними. Добрались чудом.

Мы слушали молча. Никто не перебивал, не задавал лишних вопросов. В словах, выживших и так хватало правды, от которой холодело внутри сильнее, чем от ветра за стеной.

Они рассказывали, перебивая друг друга. Сначала — коротко и сбивчиво, потом всё длиннее и связнее.

Когда «Полярную звезду» окончательно раздавило, первые дни люди метались. Одни предлагали ждать весны на месте, другие — идти к бухте. Решили идти: стоять среди льдов без топлива и тёплого жилья было равносильно самоубийству. Штурманы яхты сориентировались по звездам, определив, что до Китовой бухты осталось всего триста миль. Выжившие сделали нарты из обломков корабля и нескольких спасенных шлюпок, и по приказу князя нагрузили их всем, что он лично считали нужным. Взяли даже серебряную и фарфоровую посуду, музыкальные инструменты, какие-то сундуки — казалось, всё пригодится. Уже через три дня стало ясно, что большую часть этого богатства не утащить.

— Мы бросили сейф с кассой яхты прямо на льду, — тихо сказал один из них. — Сначала жалко было, а потом смеялись сами над собой, и жалели, что не взяли из него пачки с купюрами для костра.

Идти по льду, изрезанному трещинами и полыньями, через торосы, оказалось трудно. В день выжившие проходили едва ли несколько миль. Собак не было, тягловой силой выступали матросы и офицеры, князь и его окружение шли налегке. Люди недоедали, да и сил оставалось всё меньше. Вскоре невольные полярники стали погибать один за другим. Еда кончалась катастрофически быстро, теплой одежды на всех не хватало. Люди ели тюленей, но добыть их удавалось редко. Ссоры были постоянные. Одни требовали бросить почти всё и идти налегке, другие боялись остаться без еды и пытались тащить каждый ящик. Однажды дрались из-за мешка с сухарями.