Лед (СИ) - Панченко Андрей Алексеевич

Глава 18

До наступления полярной ночи, которая началась на широте «Зимовья Александровского» двадцать первого апреля 1895 года, мы успели заложить пять продовольственных складов, которые устраивали на каждом градусе южной широты. Последний наш склад, куда было складировано почти четыре тонны провианта, из которых основную массу составляло тюленье мясо, был заложен на восемьдесят третьем градусе южной широты тринадцатого апреля. За эти три похода, в которых участвовали все собачьи упряжки и почти все члены экспедиции, была разведана дорога почти до границы шельфового ледника, за которым лежало Полярное плато.

Опыт как говорится не пропьешь, и с закладкой складов мы управились довольно легко, без особых сложностей.

Нам повезло с погодой — больших метелей в эти недели не случалось, и дорога, которую мы дополнительно помечали снежными пирамидами и флагами, каждый раз оставалась более-менее читаемой. Собаки привыкли к маршруту и шли охотнее, чем в первый выход. Главная трудность была не столько в закладке самих складов, сколько в том, чтобы не допустить перемешивания вещей и поддерживать порядок: часть грузов предназначалась для постоянного зимовья, часть — для будущих походов на юг, и если бы мы путали ящики, весной сами бы оказались в тупике.

Работа шла размеренно. Керосин мы экономили, почти всё тепло добывалось за счёт жира и жировых печей, так же как и прежде, вместо палаток мы возводили иглу, в надежде на то, что они переживут зиму и облегчат нам весенний поход на юг. Если честно, надежды на это конечно было мало, однако иглу помогали нам и сейчас, экономя время на разбивку лагерей при прокладке маршрута. Люди втянулись, по окончании дневного перехода уже никому не нужно было говорить, что ему делать: кто-то рубил и укладывал снежные блоки для иглу, для укладки вокруг вешек и складов, кто-то записывал данные в журнал, кто-то следил за собаками. К концу третьего похода мы уже действовали почти автоматически, и даже шутили по дороге.

К середине апреля все понимали, что большие выходы закончены, впереди оставалось лишь обустройство зимовья и ожидание долгой темноты. В лагере стало заметно спокойнее: никто не рвался куда-то идти, люди занимались мелкими хозяйственными делами, латали одежду, проверяли нарты, чинили собачью сбрую. Было ощущение, что мы поставили крепкий фундамент и теперь можем позволить себе передышку.

Полярная ночь вступила в свои права быстро. Уже через несколько дней после двадцать первого апреля стало казаться, что света мы вовсе не видели. Дневные сумерки были такие короткие и тусклые, что к ним относились скорее, как к удобному времени для выхода к складам или рубки льда, чем к настоящему дню.

Жизнь в зимовье вошла в размеренное русло. Каждый день начинался одинаково: топка печей, приготовление горячего чая и каши, кормёжка собак. Потом распределялись мелкие работы — кто-то заготавливал снег и лед для топки воды, кто-то шел на охоту, кто-то записывал в журнал метеорологические наблюдения. Благодаря стараниям Чарли, возле зимовья было устроено две метеостанции и астрономическая обсерватория. Прозрачность воздуха и месяцы темноты создавали хорошие условия для астрономических наблюдений.

У каждого теперь, появилась ещё и обязанность читать вслух книги и газеты, привезённые с «Веги» и «Фрама», а также вести лекции по тем темам, в которых были сильны члены экспедиции. Это занятие быстро стало привычным: вечером в зимовье собирались все, и кто-то из товарищей, по очереди, проводил занятия.

Мелочи стали важнее всего. Найденный в ящике кусок сахара — событие, затеянная кем-то шутка — предмет для обсуждения на целый день. Мы начали вести список анекдотов и историй, которые рассказывали друг другу; кто-то даже вёл счёт, сколько раз они повторялись.

Собаки жили рядом, в снежных загонах, и их лай и визг в ночи были постоянным фоном жизни. Без них было бы совсем тихо, и, может быть, даже тяжело.

Иногда выходили на лёд, в основном за мясом — ловили тюленей, если погода позволяла. После окончания походов это теперь стало делом всей команды, а не только инуитов. Даже небольшая добыча поднимала настроение, потому что это означало свежую пищу, и, главное, разнообразие.

Самое трудное оказалось — борьба со скукой и бессонницей. Не все могли спокойно переживать долгую тьму. Кто-то засиживался до глубокой ночи, просто глядя на фитиль лампы, кто-то, наоборот, ложился рано, но просыпался среди ночи. В такие часы слышно было, как кто-то тихо ворочается на койке или шепчет молитвы, стараясь не потревожить беспокойный сон товарищей.

Я часто вспоминал визит «Фрама» в нашу бухту. Легендарный корабль со своим экипажем пробыли у нас три дня. На второй день я встретился с Фритьофом Нансеном, прибыв к нему на корабль. Норвежский полярник и правда оказался болен. Нансен лежал с температурой у себя в каюте, и выглядел откровенно неважно. Его самочувствием и объяснялось то, что он не занимался обустройством своего базового лагеря, предпочтя остаться на «Фраме» до своего полного выздоровления.

С разрешения руководителя норвежской экспедиции я его осмотрел. По всем признакам у Нансена была тяжёлая форма гриппа, которым переболел в свое время практически весь экипаж «Фрама». Про себя я тогда порадовался, что Фритьоф не нашел всё-таки в себе силы высадиться на берег и побывать у нас в зимовье. Только эпидемии гриппа нам тогда для полного счастья не хватало! Сам же я, после визита на корабль, добровольно отправился в карантин, и пробыл в отдельно построенном для меня иглу три дня. Слава богу, ни каких признаков заболевания у себя, и у остальной команды в последующим я не выявил.

Разговор с Нансеном вышел странный. Слишком откровенный.

— Как вы держитесь? — спросил я, присев на деревянный стул рядом с его койкой.

Нансен повернул голову, губы сухие, голос сиплый:

— Держусь, как видите… Хотелось бы быть на льду, а не тут, но организм решил иначе.

— Грипп, — сказал я, ощупывая ему пульс. — Температура высокая. Вам повезло, что здесь тепло. На берегу это было бы куда хуже.

Он усмехнулся уголком рта:

— Знаете, иногда думаешь, что хуже уже некуда… А потом организм доказывает обратное.

Мы помолчали. Слышно было, как за переборкой скрипят доски и хлопает где-то снасть на ветру.

— Вы ведь идёте к полюсу, — вдруг сказал Нансен, глядя на меня. — Идёте серьёзно.

— А вы? — спросил я в ответ.

Он отвёл взгляд в сторону лампы.

— Тоже иду. Но если честно, иногда думаю — мы слишком самонадеянны. Лёд всегда сильнее человека. Если честно, я не готовился к походу в Антарктиду, «Фрам» должен был идти к Северному полюсу. Мы готовились к этой экспедиции несколько лет, и тут появляетесь вы, и практически без подготовки берёте эту вершину. И снова я думал: «хорошо, я не успел, но Южный полюс будет мой!». Я думал совершить к Антарктиде разведочный поход, исследовать местность, изучить метеоусловия, и только потом идти на покорение полюса, но вы снова не даёте мне времени. Мы даже собак с собой взять не успели, их у нас с собой было всего двадцать восемь штук, из которых во время плавания погибло семь! — Нансен немного помолчал и продолжил — Вы же понимаете, что все три наши экспедиции пойдут практически в неизвестность? Последние люди, что тут были, даже не исследовали материк, они только прошли вдоль льдов, и было это полвека назад! Вы знаете, что вы делаете? У вас есть план?

— Знаю — откровенность за откровенность, решил я — Я знаю, как и куда я пойду. Я и мои люди готовы. Со мной все те, кто ходил на Север. Когда мы выйдем я вам не скажу, однако можете быть уверены, что торопиться мы не будем. Морозы, что тут бывают, даже инуиты не выдержат. В минус шестьдесят по Цельсию, собаки не смогут спать на снегу, лыжи не будут скользить, а керосин придётся греть спиртом, чтобы разжечь. А ещё тут дуют ураганные ветры, что в сочетании с лютым холодом, делают условия практически невыносимыми. В таких условиях погибнуть легче, чем дойти куда бы то ни было. Прислушайтесь к моему совету, тоже не торопитесь.