Картограф (СИ) - Москаленко Юрий "Мюн"

Сержант на меня аж глаза выпучил:

– Дык, эта… знамо дело, разбойники. А хто ж ищщо?! Добрые-то люди, оне жа вот эдак-ту не нападают, а так, чтобы до смерти кого поубивать, так это уж и вовси… Разбойники, вашзрятство, как есть разбойники!

– Данилыч! То, что они разбойники, понятно. Ты вот что скажи: они местные или пришлые?

Тот снова поглядел на меня непонимающим взглядом:

– А не один ли чай хрен? – и сразу рот ладонью закрыл: – Звиняюсь, вашзрятство, само вырвалось!

Поручик, который в принципе-то разделял мнение своего сержанта на предмет однохренности территориальной принадлежности лихих людишек, и полагал её параллельной и фиолетовой, даже ультрафиолетовой, так вот этот самый поручик соорудил у себя на лице чрезвычайно сердитое выражение и раздражённо прикрикнул:

– ПРОКОПОВ!!! Ты смотри у меня! Ты с офицером разговариваешь, а не с торговкой на базаре!

– Виноват, вашзрятство! – сержант вытянулся по стойке «смирно». – Само как-ту вырвалось. Виноват. Ни сдиржалси.

– Смотри у меня! – прошипел поручик и очень грозно постучал пальцем по столу.

Сочтя экзекуцию законченной, я продолжил:

– Господин поручик считает, что это беглые каторжники, а я боюсь, как бы они степняками не оказались. Алексей Николаевич тоже полагает их беглыми, а ты что скажешь? Степняки это, или всё-таки беглые?

– Да не-е-е! Каки оне степняки?! Степняки оне… оне бы, вашзрятство, не оттоль бы пошли. Оне бы со степей бы и нагрянули. Да и чего им, степнякам-то, обоз-то ентот? Оне бы деревушку каку обнесли бы. Ту ж Балабановку. Аль Милютовку, – потупившись, он замотал головой: – Не-е-е! Балабановку! Она к йим ближее будет. Не степняки это. Да и мужичёнка йентот сказывал: лихие, стал быть, людишки. А ежели бы степняки были бы, он бы, мужичёнка-то йентот, значится, так бы и сказал. А раз не сказал, стал быть, не оне.

Значит, это не татаро-монголы? Уже хорошо. А то я тут сам себя всяческими Мамаевскими полчищами запугиваю, а это и не они совсем. Тогда получается, шахтёры восстали. Прямо из забоя.

Вошла хозяйка и принесла ещё две миски и ещё одну ложку.

Возникла неловкая пауза. Похоже, и Старинов, и Раков, и сам Прокопов осознавали, что сержанту не место за одним столом с офицерами. Хозяйка этого, скорее всего, не понимала и невольно поставила всех в затруднительное положение. Мне было жутко любопытно, как же всё разрешится?

– А Вы отчего ж, пообедать не садитесь? – простодушно спросила хозяйка у Данилыча. – Простынет всё.

И без того неудобная ситуация осложнилась ещё сильнее, потому что надо было что-то ответить. Я бы поступил просто: пригласил бы сержанта за стол, но это я, а Старинов такие широкие жесты совершать не спешил. Наверное, у него имеются свои, неведомые мне, резоны.

Но сержант сделал, на мой взгляд, довольно ловкий ход конём:

– Вашзрятство, – обратился он к поручику. – Дозвольте я плошечку-то с собой возьму? А уж апосля-то возверну. Всё честь по чести мытую чистую. А ложка-то у меня своя иметца.

Старинов милостиво разрешил:

– Вон хлеба ещё возьми.

Вошёл сам староста. Он принёс бутылку зелёного стекла, похоже, нам к обеду. Кто угодно мог догадаться, что в ней было налито.

– Чего ж так-ту? – сокрушённо спросила хозяйка у собирающего со стола выделенное ему продовольствие Данилыча.

– Так дела ж у меня, заботы. Служба, она ж такая, за всем пригляд мужон. Не гоже ежели солдатики без пригляду остаются. Оне ж народец такой, йих однех оставлять, некак не след. Вот я, значится, пойду, пригляжу, а господа офицеры… оне вот тут как раз… и отобедают. А я, стал быть, пойду, пригляжу.

Провожая сержанта взглядом, староста обратился к жене:

– Ты вона тоже иди, пригляди там за блинами-та, а то, не ровён час, подгорят.

Хозяйка, всплеснув руками, выбежала.

– Вы, вашблагородия, на старуху-то мою шибко-то не серчайте. Ей жишь что солдат, что генерал, всё едино. Одно слово – баба. Откушайте вот, не побрезгуйте, – проговорил староста, ставя бутылку на стол.

Елизарыч неодобрительно посмотрел на зелёную ёмкость, но явного запрета на употребление спиртного от него не воспоследовало.

– Для аппетита, я думаю, можно? – предположил я. – На один палец налить, и хорош.

– Отчего ж прямо с рук-то пить? – удивился староста. – Я сейчас кружки подам. Они хошь и из глины, а всё одно ж сподручней, чем с рук.

И он удалился за кружками.

– Действительно, – поддержал его Раков. – Для чего на пальцы наливать, коли посуда какая-никакая имеется? Или это так на пластунский манер по-походному?

– Нет, – вздохнул я. – Налить на палец – это не на сам палец налить, а в стакан налить на палец… да вот прямо сейчас и покажу.

Подождали старосту. Он принёс нам три кривоватые глиняные кружки и уже собрался уходить, но я его остановил:

– Ты подожди, отец. Вопрос у нас к тебе имеется.

Староста с почтением склонил голову.

– Мы вот тут с господами офицерами всё гадаем, кто бы это мог так здесь у вас разбойничать? Ты вот что скажи: давно ли они тут у вас орудуют? На кого раньше нападали? И что вообще о них слышно?

Василий Герасимович потупился, почесал в затылке, вздохнул и изрёк:

– Да так-ту пошаливали и раньше. Не без того. А токма раньше-то не шибко, значитца. Да и подале от наших-то мест. Туды, стал быть, ета… к пустошам-те поближе… А так, чтобы здеся, значитца, так-ту вроде как и нет.

Он, видать, ещё что-то припомнил:

– Оттель людишки-то бегут с рудников-те, дак их ловють. Оно так-ту быват, забредёт какой беглый-та… Коли миром чего попросит, дык по доброте на бедность-то отчего бы и не дать, коли не жалко. Ну а, коли худое чего удумает, курицу стащить, или ещё чего… так его и дубьём мужики попотчуют. А чтобы обоз… да всех до смерти перебить… это уж я и не припомню…

Получается, раньше беспорядков такого масштаба не происходило. Тогда что у нас получается? Если это не татаро-монголы и не беглые шахтёры, то кто тогда? И не рано ли я вообще расслабился?

Может, староста, если с ним повдумчивее поговорить, на какую-нибудь мысль натолкнет? А вот прямо сейчас и узнаем:

– Василь Герасимыч, мы тут всё голову ломаем, что у этих разбойничков на уме? Куда они дальше пойдут грабить да убивать? Я сам думаю, они на Дон пойдут. Роман Елизарыч, что к степнякам повернут. А Алексей Николаевич полагает, что в Пермь подадутся.

Далее каждый кратко аргументировал свою точку зрения. Главным доказательством служили слова: «А чего им тут делать?»

Послушав наши рассуждения, староста высказал свою до жути оригинальную мыслишку. По его словам, выходило, что это ни много ни мало – речные пираты, братки в стиле Стеньки Разина. Плавают ребятишки по Волге-матушке вверх-вниз и шерстят прибрежные поселения.

Эта версия вполне бы сошла за правдоподобную, если бы расстояние от Волги до места описываемых событий было бы раз в пять поменьше. А так это какой-то уж очень глубокий рейд. Кроме того, близость Самарского гарнизона делала подобное мероприятие занятием крайне рискованным.

– Пойду я, пожалуй, – усталым голосом то ли сообщил, то ли попросил разрешения староста. – Деревеньку огляжу, людишек успокою.

Он поклонился и ушёл, по сути, так ничего не прояснив. Хотя, если пораскинуть серым веществом по округе, получается довольно бесхитростная картина. Шахтёрам настоиграло ковыряться в своих забоях, и они решили немного поправить материальное положение на большой дороге.

Ключевое слово «немного». Вряд ли колхозники перевозили золотые слитки, а того, что перевозили, шахтёрам надолго не хватит. Значит, они попытают счастье ещё раз. Но не здесь.

Во-первых, здесь ничего нет. Ну, почти ничего. Золота точно нет. Во-вторых, куда бы они не направлялись, Самара им не по дороге. И ещё, в ней, в Самаре, две тысячи злобных драгунов, которые из охреневших горняков настругают мелкий-мелкий фарш, а потом ещё и его покрошат. Это, в-третьих.

Какой вывод?

Сидим здесь и не дёргаемся до прибытия правительственных войск.