ХОВАРД ФАСТ - ПОСЛЕДНЯЯ ГРАНИЦА
Через час он поднял людей, и они двинулись опять в ночь и мрак. Этой ночью они настигли убегающее племя и, обнажив сабли, дрались с арьергардом Шайенов.
Странная стычка в темноте кончилась ничем. Индейцы опять скрылись, а кавалеристы, соскользнув с седел, бросились на землю и, даже не разведя костров, уснули рядом с лошадьми.
Джексон, репортёр «Геральда», проехал долгий путь. Он устал, чувствовал себя одиноко, неуютно и вполне соглашался с каждым, кто выражал своё презрение или ненависть к Оклахоме. Его угнетало сознание, что он так далеко от всего, что любил: от мягкой постели, хорошего пива, интересных бесед, не похожих на те, которые ему приходилось теперь вести с миссионером-квакером и его женой, с учительницей или рабочими агентства. Правда, он забрался не так далеко, как Стенли, другой репортёр из «Геральда», который отправился в Африку на поиски доктора Ливингстона, но всё же заехал достаточно далеко. Однажды ему пришлось уже побывать на Индейской Территории, и теперь он удивлялся, как это он мог забыть о моральных и физических муках, причиненных ему шестидесятимильным переездом в дилижансе. Он сидел, откинувшись на спинку плетеного« стула, в гостиной агента Майлса в Дарлингтоне и слушал, что говорила тётушка Люси:
– Но право же, мистер Джексон, сейчас не так жарко. Это ведь уже бабье лето, середина настоящего лета гораздо жарче.
– Неужели ещё жарче? – переспросил Джексон.
– Тогда стоит сухая жара, – поспешно разъяснил Майлс. – Но она всё-таки легче, чем ваша восточная, приморская жара.
Джексон кивнул и вытер лоб. Это были такие ограниченные люди, такие жалкие в своём страхе перед нью-йоркской газетой, протянувшей к ним свои цепкие когти через пространство в две тысячи миль, что у него не хватило духу выложить им всю правду. Он уже давно пришёл к заключению, что отъявленных злодеев не существует. Глупость, эгоизм, мелочность, трусость – это он находил в избытке как под сводами конгресса США, так и повсюду. Но отъявленных злодеев? И он спросил себя: «А кого я ожидал встретить? Саймона Легри? Вот тут передо мной уже пожилая и недалёкая пара, получающая средства к жизни от агентства. Если они лишатся работы здесь, то погибнут так же, как погиб бы я сам, если бы меня навсегда лишили возможности написать хотя бы строчку».
– Жара летом очень тяжела, – заявила тётушка Люси в приливе откровенности, – вот почему у нас и бывает летом много неприятностей.
– Вероятно.
– Люди на востоке всегда готовы находить ошибки у других, – сказала она.
– Конечно, ведь они не представляют, как здесь живётся, – примирительно ответил он.
– Это нехорошо с их стороны. Мы не жалуемся, хотя могли бы на многое пожаловаться.
Он кивнул: конечно, у них есть оправдание…
– Но ведь не только жара вынудила индейцев бежать отсюда?
– Трудно понять причины, какими руководствуются в своих поступках дикари, – сказал агент Майлс. – Иногда они ведут себя совсем как дети.
– Вы действительно в этом уверены? – с любопытством спросил Джексон.
– Разумеется, – ответила тётушка Люси. – Я только вчера говорила Джону относительно окон. Видите ли, они не могут понять, что окна существуют для того, чтобы смотреть из них наружу, а не снаружи в комнату. Проходя мимо дома, они останавливаются и прижимают лица к стеклу. И никак не втолкуешь им, что это дурно.
– Они во многих отношениях просто дети, – повторил агент Майлс.
– Но всё-таки тут не одна жара, – мягко настаивал Джексон. – Ведь, в конце концов, они знают, что лето не продолжается вечно.
– Они упрямы. Некоторым индейцам ещё можно что-то доказать, но Шайены – народ упорный, высокомерный. Прикажите им сделать так-то, и они сделают наоборот. Прикажите им жить на юге, где правительство заботится о них, и они ответят: нет, мы хотим жить на севере.
– Но ведь они всегда жили на севере, верно?
– Да, но на севере жили и другие племена, а теперь они же переселились на Территорию.
– Послушайте, мистер Майлс, – сказал Джексон. – Я пытаюсь разобраться до конца в этом деле не для того, чтобы несправедливо обвинить вас, а чтобы разъяснить читателям моей газеты, почему одно из национальных меньшинств нашей республики не имеет права жить на земле, на которой оно прожило сотни лет. Разве вы не видите, что эта проблема глубже, нежели вопрос вашей или моей ответственности или ответственности этого агентства? Мы – нация, состоящая из сотен меньшинств. А все люди созданы политически равными, так что не будем обходить самую суть вопроса. В данный момент все вооружённые силы США, находящиеся в прериях, заняты одним делом – уничтожением индейского племени, единственное преступление которого заключается в том, что оно желает мирно жить в своей собственной стране.
– Не лучше ли, если вы поговорите об этом с индейским ведомством? – с тревогой сказал Майлс. – Я ведь только агент, и не моё дело решать, правильно или нет было переселять индейские племена на Территорию.
– Но я хочу знать, почему они ушли отсюда, почему они рискнули на этот безумный, невозможный побег в Вайоминг. Если всё, что вы говорите, правда, если вы кормили их и руководили ими…
– Они дикари, – тупо повторил агент Майлс.
– Тогда я должен попросить вас показать мне ваши бухгалтерские книги, – холодно произнёс Джексон, решив, что если нужно будет припугнуть Майлса, он это сделает. – Раз вы не желаете отвечать на самые простые вопросы…
Старик и старуха испуганно уставились на репортёра. Майлс устало покачал головой. Тётушка Люси, нервно стискивая руки, сказала:
– Но ведь вы же не допускаете, что…
– Я допускаю всё, что вынужден допустить. Я сказал вам: моя газета будет к вам справедлива, а мы располагаем влиянием, о чём хорошо известно и конгрессменам, и сенаторам, и даже президентам.
Наступило долгое молчание, нарушаемое только тиканьем стенных часов и коротким, отрывистым поскрипываньем качалки, в которой сидела тётушка Люси. Затем она пробормотала:
– Расскажи ему, Джон.
– Да, всё равно это выплывет наружу.
Тётушка Люси расплакалась:
– Я чувствовала, что это дурно. Но кто знает, что хорошо и что дурно! И я говорила Джону, но ведь так трудно разобраться…
– Простите, – сказал репортёр, – очень сожалею…
– Отсюда бежало трое индейцев, – сказал агент Майлс.
– Шайены?
– Да, из того же селения. Это против правил агентства, и я решил, что если их не наказать, тут никто не останется. Поэтому я послал за вождём и велел ему выдать мне десять человек, чтобы отправить их в тюрьму в качестве заложников.
– Но разве тех трёх нельзя было поймать и вернуть?
– Едва ли, – сказал Майлс.
– А тех десятерых в конечном счёте предполагалось отправить на Черепашьи Острова в тюрьму?
Майлс кивнул.
– Именно тогда они и ушли? – спросил репортёр.
– За теми десятью в их селение был послан отряд с гаубицей.
– И это всё?
– Почти всё, – вздохнул Майлс. – Остальное вам должно быть известно – недостаток питания, малярия, отсутствие хины, лекарств. Я должен был кормить только некоторых из них, выбирать. А разве хорошо заставлять человека делать отбор и решать, кого кормить, а кого обречь на голодную смерть?
Репортёр не отвечал. Он сидел сгорбившись, разглядывая полосы красной пыли, уже въевшейся в кожу его башмаков.
Майлс встал, подошёл к столу и взял одну из бухгалтерских книг.
– Здесь указано, чего мы недополучили, – сказал он: – мяса – семьсот тысяч фунтов, кофе – тридцать пять тысяч фунтов, сахару – семьдесят тысяч фунтов, бекона – тридцать тысяч фунтов, муки – триста сорок тысяч фунтов…
– Недополучили?
– Именно недополучили, – беспомощно подтвердил Майлс. – Если вы напечатаете всё это в вашей газете, меня уволят, а продовольственное положение лучше не станет.
– И всё-таки люди-то ведь умирали от голода, – холодно сказал репортёр.
– Некоторые умирали от голода, другие – от малярии, третьи отправились на охоту за бизонами туда, где бизонов давно нет. Но что я могу поделать? Мне приходится решать, кому есть, кому не есть. Я делал всё, что мог. Я должен был оказывать предпочтение крещёным индейцам, хотя и они полудикари, перед язычниками, которые причиняли только неприятности и беспокойство.
– Вероятно, вы были вынуждены это делать?
– Не судите нас слишком жестоко, – сказал Майлс, когда репортёр поднялся.
Тот кивнул и вышел, не оглянувшись на стариков.
ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ
Октябрь – ноябрь 1878 года
Генерал Крук ни на минуту не терял след индейцев, как его потеряли Мэррей, Фитцжеральд, Траск, Мастерсон. Ведь Крук сидел над картой, а на карте сотня миль равняется одному дюйму, и даже десять дюймов могли быть охвачены всё сближающимися кольцами, по которым двигалось его двенадцатитысячное войско. Крук напоминал человека, который сидит у себя во дворе и наблюдает за муравьём, делающим отчаянные усилия, чтобы спастись. Но муравей не может спастись, хотя он и живёт в своём собственном мире, ничего не ведая о человеке.
