Ник Перумов - Волчье поле
— Меня не переживешь, не надейся!
— Что ты, боярин… Что ты… Не гневи Господа…
Георгий с бесстрастным лицом перехватил повод чужой лошади. Феофан мог бы гордиться спокойствием ученика, хотя сегодняшним замыслом наследник Афтанов был обязан иным наставникам. Феофан предавать не учил. В отличие от Фоки. И от Болотича.
Терпило молча трясся в седле, посверкивая пайцзой, его речистость иссякла. И хорошо. Когда предсказанный евнухом стратег свернет шею Итмонам, их холуи тоже онемеют, а после кинутся лизать руки новому хозяину. Дед был мудр — он обезглавил перебежавших к нему лизоблюдов, и во Дворце Леонида сразу стало чище.
Воздав должное предку, Георгий невольно ухмыльнулся несвоевременности государственных дум. Терпило, не спускавший со спутника песьего взгляда, расплылся ответной улыбкой.
— В Тверени ты замутил? — Если спрашивать, то теперь, хотя и так все ясно. Давно, еще с Лавры…
— Не я, — отчаянно зашептал Терпило. — Я у владыки на подворье был… Хоть кого спроси.
— Зачем спрашивать. Куда тебе саптар бить… Твое дело собак спустить было и донести, если б свидетелей не осталось. Так?
— То Гаврила Богумилович велел… Болотич… Ох тяжко мне было волю княжью исполнять, но куда мне, человеку маленькому… Один я, как перст, идти некуда, плюнешь — и нету. Не то что ты, боярин…
— Верно, куда тебе. — Что Роския, что Севастия, что Авзон, люди везде одинаковы и нелюди тоже. Леонид хотел править без грязи, на обломках его мечты вырос сперва один Авзон, затем второй. Анассеополь пока стоит, а залесский эфедр уже замахнулся на третий… — Болотич будет в аду, — зачем-то пообещал севастиец, — и ты с ним.
Толмач согласился и с этим. Загудела муха, на сей раз настоящая, севастиец отмахнулся, сбив черную пакость на лету. Опасность отточила чувства, словно ножи. Георгий ощущал себя зверем, что, сдерживая жажду крови, крадется дурным, полным врагов местом. Где-то блеяли ханские бараны, ржали ханские лошади, готовились к бою ханские воины. Пахло дымом и чем-то еще, чего не бывает в севастийских и роскских лагерях. Кислое кобылье молоко? Дурно выделанные кожи? Безволосые, годами не мытые тела? Анассеопольские трущобы, в которые порой заносило брата василевса, тоже не благоухали розами, но этот смрад сразу же забывался. Юртайская вонь стояла поперек горла до сих пор, хотя дипломаты Итмона и воины Гроба Господня глотали ее с той же готовностью, что и Болотич. О том, что не пахнут не только деньги, но и сила, и власть, Георгий узнал еще в Анассеополе, но простирающиеся ниц перед ханом послы василевса — это слишком! Если б у Василия Итмона было в голове хоть что-то, он бы искал союзников в лесах, а не в степи…
Встречные саптары приглядывались к едущим на восток роскам, видели пайцзу и пропускали. К Култаю так просто не подберешься, но Култай сегодня Георгию Афтану без надобности, а завтра — как повезет.
В траве мелькнуло что-то светлое. Сперва сбоку, затем — впереди, и севастиец, остановив коней, с удивлением уставился на заступившую дорогу волчицу. Ту самую… Ее спутника рядом не было.
— Сгинь, — выдавил из себя Терпило, — сгинь, пропади, к другому иди!
Волчица чуть слышно заворчала, приподняв губу. Она чего-то ждала или чего-то хотела. Севастиец обернулся — никого, только позеленевший от ужаса толмач тянет к губам Длань. Нож у брюха напугал мерзавца меньше.
— Чего тебе надо? — спросил зверя Георгий, ища взглядом старика.
Волчица опустила морду к земле, обошла лошадей и рыкнула, словно приглашая свернуть к не столь уж и дальнему лесу. Георгий не отказался бы очутиться на лохматой опушке, но путь преграждал немалый ордынский разъезд.
— Нет, — сказал севастиец, — здесь нам не пройти. Саптары.
Зверь ответил ворчанием.
— Это она! — выдохнул за спиной Терпило. Он больше не боялся человека. — Вдова… Боярин, Вдова это!
— Вдова? — Черт бы побрал роскские сказки, никогда не знаешь, что правда, что — нет. Волчица попятилась, и лошади потянулись следом. Спокойно, даже весело. Ни храпа, ни прижатых ушей, ни покрывшего шеи пота. Шаг сменился рысью, степняки впереди забеспокоились. Один, по виду главный, махнул плетью, указывая на росков. Приближаться к лесу ближе, чем на полет стрелы, нельзя. Даже с пайцзой. Об этом Георгий помнил, а вот Терпило позабыл.
— Это смерть, боярин! — сипел толмач, глядя не на лучников, на волчицу. — Смерть наша! Несуженая, негаданная, подлыми людьми накликанная… Сгинь… Изыди… Сыном Господним… Отпусти душу на покаянье!..
Волчица усмехнулась черной пастью и сгинула, ровно и не бывала, а лошади все убыстряли ход. Георгий попробовал придержать рыжего, но отменно выезженный конь продолжал рваться к лесу.
— Смерть, говоришь? — С жеребцом справиться не штука, как бы тот ни упирался, но давешний странник приходил неспроста. Лесной зов что-то да значит, а стрелы пролетят мимо, не впервой. Смерть не раз обходила Георгия Афтана, обойдет и сегодня. Севастиец сощурился на караулящих у кромки леса кочевников, прикидывая расстояние. Что ж, пайцза больше не нужна. Ничего не нужно, кроме удачи. И Терпило тоже не нужен…
Толмач умер сразу. Георгий выдернул из раны нож и прогнал чужого коня. С десяток алых капель ягодами упали на вдруг показавшуюся серой траву. А теперь — вперед! Ты хотел скакать, рыжий, так скачи! Что есть духу! Эти стрелы не про нас, слышите, вы, абии?! Не про нас!
Севастиец не оглядывался и не видел, как поле за его спиной стремительно седеет. Серебристая волна катилась к выбежавшим на опушку рябинам, но схватившихся за луки ордынцев это не волновало. Возбужденно вопя, степняки слали стрелу за стрелой в мечущихся по полю волков. Саптары стреляли, пока звери не сбились в кучу и не бросились в глубь лагеря. Охотники кинулись следом, не сразу заметив возникших словно бы из ниоткуда росков — воина и слугу, — мирно трусящих к залесскому стану. Кочевники гнали добычу, им было весело, пока шальная стрела не вонзилась роску-слуге в грудь. Вздыбилась и заржала лошадь, освобождаясь от мертвого всадника. Волки разом взвыли и сгинули. Второй роск хлестнул коня, помчался к шатрам залесского князя и тоже пропал, только упало в седые травы одинокое птичье перо.
Озабоченно переговариваясь, стрелки окружили убитого. Старший спешился, ухватил под уздцы храпящую лошадь, успокоил. Другой нагнулся над мертвецом, поднял обломок стрелы, досадливо покачал головой. Повернулся к убитому роску, пригляделся и удивленно вскрикнул — второго обломка, с наконечником, в теле не было. Озадаченные степняки склонились над мертвецом. Затерявшегося среди рябин воина на рыжем коне не заметил никто, кроме недобро усмехнувшегося старика и клонящегося к западу солнца.
Глава 2
Облачные стада ушли за Кальмей и истаяли. В очистившееся светлое небо вцепился коготок месяца. Бледный, почти прозрачный. Смеркалось, но Георгия это мало тревожило, ведь его вели. Последние сомнения в этом отпали, когда перед сосредоточенно разглядывавшим лесную тропу севастийцем возникла все та же волчица и знакомо вывалила язык. Может, серый зверь и был погибелью, как говорил Терпило, но наследника Афтанов это не пугало. Его позвали, его прикрыли от саптарских стрел, значит, он нужен, а смерть… Что ж, без нее все равно не обойтись, а в волчьем обличье она куда приятней, чем в виде скелета с песочными часами и косой. Конь тоже не возражал, хотя ему и следовало покрыться потом, прижать уши и постараться удрать.
— Ты меня отведешь? — подмигнул серой спутнице севастиец, хотя тянуло спросить совсем об ином. О старике, дважды встававшем на пути. Волчица, само собой, промолчала. Развернулась и побежала меж живых зеленых стен, судя по мху на стволах, на восток. Почему Георгий уверился, что его ведут к твереничам, он вряд ли смог бы внятно объяснить, но уверенность была непоколебима, как Ифинейские горы, до которых так и не дошел Леонид.
Впереди возникло мертвое дерево, такое толстое, что при немалой высоте казалось приземистым. У похожих на щупальца морских тварей корней тропа раздваивалась. Волчица свернула направо, огибая могучий ствол. Прямо над дорогой протянулась засохшая ветвь, на которой по всем законам следовало сидеть какому-нибудь чуду вроде птицы с ликом девы. А еще мертвый сук казался вратами в царство ночи, из которого не выбраться. Конь мотнул гривой, порываясь идти вперед, но Георгий отчего-то придержал жеребца, с сомнением вглядываясь в тропу, превращенную вечером в змеиную нору.
— Чего ты ждешь, чуженин? — раздалось сзади. — Иди.
Севастиец рывком обернулся. У ствола стояла женщина.
Еще молодая, простоволосая… Тяжелые серьги, светлое платье, вроде роскское, а вроде и не совсем. На грудь стекают две толстые косы, спокойный, отчего-то знакомый взгляд…
— Иди, — повторила женщина, — и придешь.
