Степан Разин. 2 (СИ) - Шелест Михаил Васильевич

Тогда я вспомнил, что во время революции крестьяне жгли и громили первыми не помещичьи усадьбы, а хозяйства своих зажиточных односельчан. И при любом удобном случае «мир» ущемлял права слабых, нисколько не помогая им выжить.

Так было и у меня. Я тоже начинал с ошибок. Некоторые мужики, получив копеечные «подъёмные», просто пропили деньги. Народ, чаще мужики, пил очень сильно, а через это страдали их семьи, умирали малые детишки, старшие ежедневно ходили, просили «Христа ради».

«Подъёмные» я давать перестал. Тогда они стали пропивать вещи, которые им выдавали, так как некоторые ходили в совершеннейшей рванине — особенно дети — а путь был не близкий и иногда зимой. Отцы пропивали всё, что можно было продать, хотя бы за полкопейки. Тогда мы стали шить вещи из рванья.

Мужики стали воровать у попутчиков. Таких я приказал вешать за шею, а их семьи брать на поруки колхоза.

Пьянство — была беда общенациональная. Существовали царские указы, запрещающие варить пиво в любые дни, кроме отвезённых. Однако существовали и царские или помещичьи кабаки, куда люд уносил последние деньги, пропивая последнее имущество.

Эта же болезнь поразила и мои поселения. Поначалу народ попытался пить, но у меня были казаки и непьющие крестьяне. Казакам я пить не запрещал, но заставил их контролировать трезвость поселенцев. Суды первые несколько лет работали в круглосуточном режиме, назначая «общественные порицания» в виде порки у позорного столба. Совсем «трудных» мы банально продавали персам, как рабов. Многие, поняв, что из «рая» легко угодить в персидский галерный ад, бросили пить самостоятельно.

Трудно мне было, но я со своими переселенцами особо не церемонился. Если что, то я в своём мире работал на производстве в тяжелейших постперестроечных условиях. И если была бы возможность, я бы и на нашем судостроительном заводе ввёл подобную «палочную» дисциплину. Но, во-первых, переселенцы подписывали кабальный договор, во-вторых, — у меня были: закон, суд и неотвратимое наказание. И бежать они не могли, так как поселения были окружены казаками, охраняющими границу от калмыков, а поселения от побегов. А из Кабарды не убежишь.

Всё было очень жёстко первые лет пять. Даже некоторые «старцы» взвыли. Но ничего. Пообвыкли потом. Поначалу из «штрафников» создавались «штрафные роты», которые работали под казачьими присмотром и некоторое время проживали в специальных поселениях. Теперь такая форма воспитания себя изжила. Единичные «штрафники» отбывали повинности на тяжёлом труде.

Народ жил как в колхозах при СССР. Принудительно, но добровольно, ибо куда ещё деваться? Но жили, по меркам окружающей действительности, очень даже прилично. По крайней мере, не голодали, так как выращенную еду я у поселян не отнимал. Ну-у-у… Почти не отнимал. Казаков они содержали. Но казаки считались частью колхоза.

Советско-колхозная форма хозяйствования была применена к переселенцам из Московии. И они уже на третий год, смогли часть еды продать на ярмарке. Голландцы и другие немецкие и русские фермеры были обложены умеренным оброком. Сначала в товарном, а через пару лет — и в денежном выражении.

Теперь уже никто никуда из поселений не бежит. Алкоголь, кто может, тот пьёт, но в меру и по выходным, остальные от пития воздерживаются по различным причинам. Поселенцы стали хорошо и добротно одеваться, обзавелись личным и хозяйственным имуществом, небольшим подсобным хозяйством в основном в виде кур, уток, гусей и полисадников с ягодой и фруктовыми деревьями. И то, в основном, подсобное хозяйства заводили «пенсионеры», которые на общественных работах проводили по минимальной планке, но работали не за трудодни, как колхозники, а за трудодни, или деньги.

Пенсионная система у нас была ещё не вполне отработана, но мы старались и каждыйгод выдумывали что-то новое. Во основном пенсионеры либо обучали молодёжь, либо приглядывали за малышами, либо выполняли посильную работу. А с тем сельскохозяйственным инвентарём, которым пользовались мои колхозники, можно было и в полях полоть сорняки, окучивать картофель и помидоры, пахать и боронить, косить и жать. Хороший у нас был инвентарь. Правильный. Крепкий и острый.

На ровных логах-покосах и на ровных полях ржи и пшеницы мы стали использовать косы-литовки, которую русские крестьяне почти не знали. В основном использовались косы-горбатки, удобные для сложных лесных и болотистых покосов.

Очень понравились крестьянами острые стальные тяпки для прополки, когда в основном пропалывали руками. А про окучивание и не знали, пока не показали и не объяснили зачем и для чего. Картофель и помидоры, очень хорошо прижились и урождались на Ахтубе и очень понравились моим крестьянам. А подсолнухи — были моей и поселенцев гордостью. Их ни и высаживали в основном в своих полисадниках. И для красоты и для удовольствия. Правда, никто не щелкал семечки прилюдно. Снедать что-то прилюдно считалось зазорным. Зато в хатах… Особенно зимой дух жаренных семечек расползался по посёлкам.

В Симбирске с разрешения государя я прикупил небольшой клок земли в сто гектар: чисто под посадку картофеля и под овёс для лошадей. Обрабатывали эти сто десятин сорок семей пленённых в последней русско-польской войне поляков. В том году с Симбирской земли сняли примерно двести пятьдесят центнеров картофеля и примерно сто тонн овса. В этом году планировали взять чуть-чуть больше.

Переговорив со старостой посёлка и записав все его просьбы в особую книжицу, я проверил всходы, как храниться инвентарь и лошади, похвалил за качественную обработку полей картофеля и за порядок и отбыл из Симбирска в Царицын. Там тоже были дела.

Так я и катался уже десять лет по реке Волге, ведя контроль и учёт своего хозяйства, а попутно — боевые действия на Кавказе. Ух! Как белка в колесе. Ага! Боевая белка в колесе времени…

Глава 18

С казаками была такая же проблема, что и с работниками. Но я не торопился и сначала пользовался авторитетом отца, потом умением обращаться с саблей и пикой, а потом, набрал тех, кто поверил в меня, как в лидера. Повторю… Я не торопился, так как знал, что время ещё есть. Да и жилось нашим казакам и раздольно, и сытно, а потому многие стремились попасть в наш круг, но не всех мы брали. Теперь нужно было разобраться с Василием Усом. Спросить с него за потраченную казну и за несанкционированный поход на Москву, про который, кстати, Алексей Михайлович не спросил с меня. Видимо, занят был иными заботами.

— Где, вот, сейчас искать этого Ваську? — думал я.

Поручение разыскать Уса есаулы получили и разбрелись из Астрахани в разных направлениях, однако Васька мог уйти и на Хортицу, что сейчас после окончания войны снова укрепилась, став одним из рубежей Руси, а мог и на Хопре в камышах затихориться.

После Русско-Польской войны России отошли украинные земли левобережья Днепра и Киев. Васька Ус мог уйти и туда. Говорят, что у него остался отряд «всего» в двести сабель. Всего… Я ещё не решил, как наказать «волюнтариста», да и наказывать ли? За одного битого двух не битых дают. Глядишь, этот поход инаучил чему-то атамана?

В Царицыне у нас проверили транзитные «пломбы» и пропустили. Караван тронулся дальше, а я остался. На красном Яре стоял ещё один царский таможенный пост, где проверят пломбы и сопроводят груз до Каспия. Далее пушки, свободные от таможенного контроля, поплывут на Яик и поднимутся по нему до Оренбурга уже, как товар из Персии, который пошлиной не облагался.

Оренбург, в старой истории, был заложен почти сто лет вперёд, а мы заложили крепость в тысяча шестьсот шестидесятом году, договорившись с Келмембетом — казахским батыром из рода Шомекей ветви Алимулы племени Алшын, пытавшимся контролировать верховья Яика, но не справлявшимся с набегами калмыков.

Крепость поставили в месте впадения в Яик реки Сакмары. Место мне понравилось тем, что здесь водился огромных размеров хариуз, которого я любил ловить на удочку с поплавком. Вот и сейчас я планировал заняться именно этим, но чуть позже.