Юрий Корчевский - Боярская честь. «Обоерукий»
В мое окно тоже угодила стрела. Я осторожно приподнял голову над подоконником. Во дворе – никого, но это не значит, что татары ушли.
– Федька, заряжай арбалет, думаю – они сзади, в избу пробраться хотят. Да стол переверни, прикройся им со стороны лестницы. Я – на второй этаж, гляну там.
Я опрометью кинулся наверх, в нашу комнату. Зарядил пистолет, сунул его за пояс. Так надежнее. Осторожно выглянул из окна. Никого, только смутно сереют сараи.
О! Треск какой-то из противоположной комнаты. Никак – гость незваный через окно лезет?
Я улегся на пол, прячась за дверным косяком, достал пистолет, направил его на дверь. Дверь тихо стала отворяться. На пороге возник вислоусый татарин.
– Сдохни, собака!
Я спустил курок. Грянул выстрел. Враг схватился за грудь, упал, ноги его в конвульсиях засучили по полу. После свинцовой пули в тридцать граммов в грудь он не жилец – можно и не проверять.
Снизу заорал Федька, и я рванул по коридору к лестнице. Но холоп уже бежал мне навстречу. Что за ерунда? Проем лестницы, ведущей вниз, осветился неровным светом.
– Беда, боярин, факел в трапезную зашвырнули.
Дальше можно было не объяснять. Полы деревянные, пропитаны жиром от дичи – вспыхнули мгновенно.
– Суки, живьем хотят нас из избы выкурить. Ты что, боярин, еще одного замочил? – вскричал Федька, обнаружив новый труп.
– Ага, через окно влез. А ты своего убил?
– Нет, там он не один – еще человека три. Соврал, значит, татарин.
Времени у нас немного – как, впрочем, и у татар. Изба скоро полыхнет вся. Татары подождут немного, когда мы сами из нее выползем, дабы свершить месть, а потом уйдут. Пожар ведь будет виден издалека. Конечно, пожар – еще не повод для тревоги: избы горели часто, но побоятся вороги у горящей избы задерживаться.
Дым валил по лестнице вверх – видимо, разбитые окна второго этажа создавали тягу.
– Самострел захватил?
– Взял, да только в нем – последний болт.
– Собирай вещи, надо выбираться из избы.
Федька забрал из комнаты свою переметную суму, затем я положил в свою суму три тяжелых мешочка с деньгами. Не след оставлять деньги в горящей избе.
Дым становился гуще, начало щипать глаза. Как бы изба, бывшая для нас защитой, не стала ловушкой, а может быть, и погребальным костром.
– Вот что, Федя. Давай подловим татар на живца.
– Это как?
– Ты с самострелом спрячься здесь, у разбитого окна. Я отойду на три комнаты, разобью окно. Татары шум услышат, ринутся посмотреть. Тут уж ты не промахнись.
– Однако, боярин… Татарва стреляет метко – даже в темноте и на голос.
– Ты можешь предложить что-нибудь другое?
– Тогда поберегись, боярин. Удачи!
Я пробежал по коридору, заскочил в комнату, полную едкого дыма, обернул руку полой ферязи и локтем ударил в окно. Затрещали, ломаясь, переплеты, посыпалась слюда. Я отпрянул от окна. Вовремя! В окно ударила стрела, едва не задев меня и впившись в стену. Следом раздался щелчок самострела, и татарин во дворе повалился наземь. Татарин был ранен, скорее всего – тяжело, встать не мог, только стонал. К нему метнулась тень. Не иначе как сотоварищ раненого вытащить хочет.
Я прицелился, с трудом поймав на мушку центр спины, спустил курок. Окно заволокло дымом. Я перебежал в комнату Федьки, осторожно выглянул в окно. На земле темнели два тела.
– Ну что, Федя, теперь можно выбираться, вроде всех побили.
Федя выбрался из окна на выступ бревна, я передал ему его переметную суму, затем – свою и выбрался сам.
Спрыгнули. Тишина, только в избе огонь трещит, да окна красным светятся.
– Федор, беги к лошадям, седлай. Только будь осторожен.
Я же побежал вокруг постоялого двора, сжимая в руке саблю. Конечно, с пистолетом было бы удобнее, но он разряжен и заткнут за пояс.
Нигде никакого движения. И только я выбежал из-за угла, как прятавшийся там татарин нанес удар саблей поперек моего живота. Я ощутил сильный удар, боль и на рефлексе вонзил свою саблю ему под подбородок. Провернул, выдернул. Татарин рухнул мне под ноги. Твою мать! Федьку предупреждал, а сам так глупо попал под удар.
Я огляделся, вокруг – только трупы. Этот-то откуда взялся?
Я придвинулся к окну – от пожара здесь было светлее. Рубашка была рассечена, в крови. Я поднял рубашку. Что за диво? Удар был сильный, а на мне – лишь порез. В глубине раны был виден только подкожный жир – даже мышцы живота не задеты.
Объяснение нашлось быстро. При взгляде на пистолет оказалось, что удар пришелся по нему: ствол согнут, замок разбит. Повезло! Удар пришелся именно по пистолету, изуродовав его. Я с сожалением выбросил бесполезное оружие. Пользоваться им уже нельзя – к чему тогда возить лишнюю тяжесть?
От конюшни к воротам вырвалось несколько лошадей. Что там происходит? Я выглянул из-за угла. Федька выгонял из конюшни всех лошадей постояльцев. И то – не сгорать же безвинным животинам?
Федька споро оседлал лошадей, затянул подпругу, перекинул переметные сумы. Увидев меня, всполошился:
– Как же это, боярин? Где зацепило?
– Недобиток один за углом был, вот и достал.
– В седле удержишься? Уходить отсюда надо.
Только мы сели в седла, как пламя с ревом вырвалось почти из всех окон, охватив крышу. От жара запахло паленым, начали трещать волосы на голове.
– Ходу!
Мы вынеслись со двора – лошадей и понукать не надо было, сами спешили убраться подальше от пожара.
Мы неслись по ночной дороге, рискуя упасть и сломать себе шею. Через полчаса скачки остановились. Теперь огня видно не было, а дым в предутреннем полумраке неразличим.
– Боярин, дай рану перевяжу.
Федька соскочил с лошади, порылся в переметной суме.
– Снимай рубаху.
Я скинул рубаху, вытер ею живот – все равно порезана, да и в крови вся. Забросил ее в кусты. Федька посыпал на рану размельченного мха, перевязал чистой холстиной. Ратники всегда имеют мох и холст для перевязки ранений. Мох кровь останавливает, не дает ранам гноиться.
– Как себя чувствуешь, боярин?
– Пока нормально, утром, посветлу, рану посмотрим. Сейчас едем.
Мы поднялись в седла, но дальше ехали шагом. Не хватало убиться, коли лошадь споткнется в темноте. И так повезло нам – Федька врага вовремя услышал, опять же – татар всех положили, из пожара спаслись. Чем не везение? Надо будет по приезде домой свечки поставить святому Георгию и святому Пантелеймону. Не иначе – они помогли. Ведь хреновая ситуация была.
Начало светать. Мы подъехали к мостику, остановились. Напоили лошадей, обмылись сами. Лица наши были в копоти, мой живот – в подсохшей крови. Нечего людей пугать своим видом.
Тронулись дальше.
Впереди показался постоялый двор.
– Вот что, Федя. Езжай на постоялый двор, купи у хозяина рубаху. Не в таком же виде мне заезжать.
– Ах ты, беда какая, и у меня запасной рубахи нет. И вправду – невместно боярину голышом на людях показываться. Я сейчас, я быстро!
Федька ускакал. Я же спрыгнул с лошади, размял ноги. Порез саднил, но сильно не досаждал. Вскоре вернулся Федор, в руке он держал свернутую рубаху. Я надел. М-да, одно достоинство – что чистая. Многажды стиранная, непонятно какого цвета. Ладно, до первого торга доедем – там себе новую одежду куплю, а пока сгодится и эта.
Мы тронулись дальше. К полудню въехали в село – большое, на церкви – звонница. Остановились на постоялом дворе, поели сытно – физические упражнения да верховая езда нагуливают аппетит. Федька перенес обе переметные сумы в комнату, а я отправился на торг. Быстро подобрал себе рубаху, немного подумал и взял еще одну. Места много не займет – пусть лежит.
Вернувшись на постоялый двор, я снял холстину, которой был перевязан. Рана уже не кровила, края были чистые, без воспаления. Федька снова подсыпал свежего мха и туго перевязал меня чистой холстиной.
– Ну что, боярин, отдыхать будем или поедем?
– Поедем, Федя, до дома не так уж и далеко осталось.
Дальнейшая дорога проходила без приключений, и на четвертый день мы въезжали в Вологду.
– Ты это, Федя… Про царапину мою никому не сказывай. Лена, супружница моя, переживать будет.
– Нешто мы не понимаем?
Домашние встретили нас с радостью, да и я по ним соскучился. По-быстрому накрыли стол. Хорошо после дороги поесть домашнего, чувствуя себя в полной безопасности.
– Ну, какие новости? – спросил я Лену.
– В городе – никаких. Андрей, приказчик твой, несколько раз наезжал, спрашивал – не вернулся ли ты.
– Значит, нужен, иначе не заезжал бы. Сегодня отдыхаем, а завтра в деревню съезжу. Распорядись, чтобы баньку истопили.
– Сказала уже.
Когда подоспела баня, Лена решила идти со мной.
– Лен, я бы с Федором сходил – оба с дороги, обмыться надо.
– Воды много, после нас помоется.
Когда я разделся в предбаннике, Ленка охнула, дотронулась пальчиками до повязки.
– Где это тебя?
– На постоялом дворе, случайно.
Лена заглянула мне в глаза.
