Василий Сахаров - Казачий край
- Машинисты и половина экипажа останется, а остальных из наших наберем, - я посмотрел на остановившегося на месте есаула, который мне как-то рассказывал о своем огромном увлечении техникой, и задал ему вопрос, которого тот ожидал: - Командиром бронепоезда пойдешь?
Сделав вид, что задумался, Демушкин махнул рукой и сказал:
- Конечно.
- Тогда принимай механизм и формируй экипаж. На все тебе сутки. Завтра эшелонами выступаем в поход на Екатеринодар, и бронепоезд пойдет впереди.
- Есть! - козырнул есаул и направился на местную гауптвахту, где временно содержались артиллеристы, стрелки и машинисты бронепоезда. Он прошел метров пять, резко обернулся и спросил: - А как его назовем?
- "Кавкай".
- Хорошее имя, боевое, - ответил новый командир бронепоезда и продолжил свой путь.
Проводив есаула взглядом, я направился к местной управе и пока шел, вспоминал вчерашний день.
Из захваченной Тихорецкой, выдвинулись около пяти часов утра, все, как и планировалось заранее. Два эшелона, гаубица, три трофейных полевых орудия и восемьсот спешенных казаков. С войсками комиссара Одарюка мы встретились в четырех верстах от Романовского, и бой начался в чистом поле. Комиссар торопился отбить Тихорецкую, и я его стремление понимал, так как в ночь лично осматривал штаб товарища Автономова и шесть эшелонов скопившихся на путях. Добра там оказалось много, боеприпасы, снаряды, обмундирование и продовольствие. По сути, то, что мы захватили, это часть экспроприированного имущества Кубанской Рады, оставленное ей при отступлении в Екатеринодаре, и предназначалось оно к отправке на Ставрополь, Царицын и Москву. Одарюк, что бы про него не говорили, человек был неглупый, все же бывший учитель и офицер, и то, что за потерю эшелонов его поставят к стенке, понимал очень хорошо. Шанс вернуть под свой контроль станцию, эшелоны и штаб у него был, и он очень сильно надеялся на бронепоезд, который, должен был навести на нас страх.
Может быть, перед бронепоездом, если бы он был неожиданностью, казаки и отступили, но при выдвижении к Романовскому мы знали, на что шли, а потому, только впереди задымили чужие паровозные дымы, я дал команду остановиться и всем бойцам покинуть головной эшелон. Казаки сыпанули на грунт и частью, вместе со вторым эшелоном, откатились назад по железнодорожному полотну, а частью, вместе с орудиями на фланги. Возле головного паровоза остались только четыре десятка добровольцев. В основном те, кому в этой жизни терять нечего.
Прошло с десяток минут, появился "Коммунар" и эшелон с пехотой. Остановка. Враг насторожен, и не понимает, что на встречных путях делает еще один паровоз и десяток вагонов. Выдвигается разведка, но ее встречают огоньком из полутора десятков ручных пулеметов, и она откатывается назад. Головное орудие "Коммунара" делает выстрел, и метрах в ста от железнодорожных путей взлетает к небесам огромный ком земли. Больше выстрелов нет, большевики решили не рисковать повреждением путей, и перешли в наземную атаку.
Из следующего за "Коммунаром" эшелона появилась пехота и густыми нестройными цепями устремилась вперед. В лоб красных встретили пулеметы, а с флангов ударила артиллерия. Идущие в наступление дербентцы откатились назад, и вперед, стреляя из орудий по обе стороны от своего пути, покатил бронепоезд. Видимо, Одарюк надеялся пробить себе путь контрольной платформой и выдавить эшелон дальше по колее. Однако три трехдюймовки и гаубица не дали ему этого сделать. Наши снаряды рвались вблизи "Коммунара" и красный начальник Кавказского отдела решил временно отступить назад в Романовский.
Поступил Одарюк разумно, и мысль его была понятна. Он хотел подтянуть резервы и снова атаковать, вот только возвращаться ему было некуда, поскольку одним стремительным наскоком большой хутор Романовский уже был взят восставшими казаками, а железнодорожные пути оказались заблокированы подорванным железнодорожным полотном. Как итог, в чистом поле бронепоезд и эшелон, делай что хочешь, а более чем четыре версты железнодорожного полотна, ты не контролируешь. Был ли для комиссара Кавказского отдела хоть какой-то достойный выход из этой ситуации? Нет, не было, и все потому, что он находился на враждебной для себя территории, а ближайшие части Красной Гвардии, не знавшие, о его бедственном положении, были от него далеко.
Бронепоезд замер на месте и, пытаясь нащупать опасную для него гаубицу, только лениво постреливал из двух своих орудий. Как мы узнали позже, боевые расчеты других орудий и пулеметов, в это время митинговали вместе с уцелевшими дербентцами и решали, что же делать дальше. Солдаты и экипаж бронепоезда были склонны к тому, чтобы вступить с нами в переговоры, но власть комиссара все еще была сильна, и он, толкнув зажигательную речь, убедил бойцов, что необходима еще одна атака, и направляться она должна на наши спрятанные в балках орудия.
Новая атака красной пехоты, но в ней не было пыла и решительности, и солдаты откатились обратно к бронепоезду и эшелону. Затишье и новый митинг. К нам подходит еще пять орудий 6-й Кубанской батареи и около трехсот всадников, во главе которых, мой старый знакомец сотник Алексей Тимофеевич Жуков. Под ним чистокровный жеребец кабардинец, а сам сотник, как на праздник, в новой черной черкеске с серебряными газырями, и выглядит почище любого парадного генерала, строен, торжественен и горд. Он спрыгивает с седла наземь, и мы обнимаемся, сотник хлопает меня по плечу и говорит:
- Вовремя ты к нам на подмогу подоспел, Константин. Еще бы день-другой, и разогнали нас.
- Ничего, чай не чужих людей выручаю, а своих братьев.
- И все же, от всего отдела тебе благодарность.
- Дело еще не сделано, - я киваю на бронепоезд.
- Пустое, - отвечает Жуков. - Солдаты сейчас посовещаются меж собой и парламентеров пришлют, а нет, так всей своей артиллерией их расстреляем.
Сотник оказался прав. Прошло всего несколько минут после его прибытия к месту боя, и от бронепоезда показались три солдата, которые скорым шагом шли к нам, и махали над головой белой простыней. Стрелять в них никто не стал, лишняя кровь никому не нужна и вскоре солдаты начали сдаваться в плен. Наши условия к рядовым вражеским бойцам были просты, сдача оружия и бронепоезда, а взамен, жизнь каждому бывшему красногвардейцу. Все прошло на "отлично" и только Одарюк не появлялся. Наши казаки взяли под контроль бронепоезд и обнаружили его тело в командирской рубке. Он лежал на полу, в его руке был зажат "наган", а вся голова была залита кровью. Казалось, что комиссар покончил жизнь самоубийством, но это оказалось не так. Как выяснилось, красный командир хотел напоследок подорвать боеукладку одного из броневагонов, а артиллеристы, справедливо опасавшиеся, что поврежденного бронепоезда им не простят, не долго думая, пробили ему голову ломом. Такая вот судьба у человека, ну и Бог с ним.
К вечеру восстановили подорванную железную дорогу и с трофейным бронепоездом в голове колонны, наши эшелоны вошли в хутор Романовский. Выйдя из вагона, я направился в местный штаб, который временно располагался в управлении Владикавказской железной дороги, и имел возможность пройтись по хутору. Где-то на окраине все еще трещали одиночные выстрелы, а на площади, при большом скоплении народа, кого-то пороли.
- Кого наказываете? - спросил я тогда одного из знакомых казаков.
- Есаула Пенчукова, который у Одарюка правой рукой стал. Шкура продажная.
- И много ему прописали?
- Тридцать плетей.
- Может не выдержать, - кивнул я на стонущего под сильными ударами есаула, которого помнил еще по Кавказу, как вполне неплохого вояку и честного человека.
- Может, - согласился казак, - да только если сдохнет, то и не жалко.
- И что, много предателей среди казаков оказалось?
- Та ни, не много, человек с десяток кто рьяный, а остальные так, для отвода глаз красным улыбались.
Покинув площадь, я все же добрался к штабу восставших, но застал там только сотника Жукова. Более никого из старших командиров на месте не оказалось и, решив, что дело к вечеру, я отправился на станцию и занимался делами своего отряда.
И вот, новый день, новое утро, решен вопрос с бронепоездом, и мне пора возвращаться в Тихорецкую, откуда всем своим отрядом я, и направлюсь к Екатеринодару. Однако перед этим, следует уладить некоторые дела с командирами и атаманами Кавказского отдела. Служба службой, как говорится, но и про своих забывать не надо, ведь верна мудрость народная, что как ты к людям, так и они к тебе.
В здании местного правления Владикавказской железной дороги меня уже ожидали, пропустили как своего и проводили в комнату для совещаний. Здесь, за большим столом сидели пятеро казаков, и всех их я знал. Слева расположились, прибывший из родной станицы Расшеватской, атаман отдела полковник Репников, сотник Жуков и интендант восставших есаул Шниганович. Справа люди посерьезней, именно те, от чьего слова в среде восставших все и зависит. Первый, личность известная, командир 1-й бригады 5-й Кавказской дивизии полковник Георгий Семенович Жуков, а второй, один из явных зачинателей восстания войсковой старшина Ловягин.
