Дмитрий Дюков - «Рядом с троном – рядом со смертью»
Внимательно рассмотрев оба способа производства мыла, и с помощью поташа, и с помощью извести, точно установил, что никакого глицерина не образуется. Остаётся лишь вонючая подмыльная водица, которую всегда выливали как бесполезные отходы. Искать консервант для прививок стоило только в этой мутной жидкости.
– Давайте перегонять этот подмылок, – распорядился я своим спутникам. – Вместо вина в кубе курить будем.
– Княже, может, не стоит в чаны бражные помои-то лить? – осторожно поинтересовался Ждан.
– Это важнее, дядька, – объяснить, что вакцину надо законсервировать как можно быстрее, было сложно, и мне пришлось ограничиться директивным указанием.
– Посадские ямы для нечистот копать не хотят, да и на болотищах землицу гнилую копать отказываются, подмёрзлая, бают, труд, мол, напрасный, – поведал мне Тучков о проблемах с внедрением минимальной санитарии в удельной столице. – Те, кто побогаче, ямки вырыли для виду, а сами всё так же на зады выносят. И бают, мол, сроду таковое не вывозили, на то у нас холопей нетути, а самим непривычно.
Что все нововведения идут со значительным противодействием, мне было известно, но отказываться от прогресса в пользу косной привычки я не собирался. Внедрение хоть местной и вывозной, но действующей канализации обеспечивало некоторое снижение вероятности возникновения эпидемий.
– Рублём наказать надо лентяев, – использовал я идиому значительно более позднего времени, имея в виду лишь некоторый денежный штраф за неисполнение распоряжений по обустройству отхожих мест.
Нежданно-негаданно наступил день именин. Исполнялось князю Дмитрию Углицкому девять лет от роду. Странно, что с моими недетскими поступками окружение и дворня уже вполне сжились и, казалось, не замечали ничего необычного в деловито распоряжающемся мальце.
Неожиданностью для меня стало и то, что моё прямое имя, данное при крещении, оказалось Уар.
Духовный наставник Феодорит мало что мог рассказать об этом святом. Упомянув лишь, что жил мученик тот воином ромейским, начальником Хианинской спиры, и являлся единственным, кто мог заступиться на небе за умерших без таинства крещения.
По случаю праздника на торг выкатили несколько бочек пива и мёда для угощения всех желающих за здравие молодого княжича. С этой центральной площади всё и началось.
Собственно, я в этот день ничего праздновать не собирался и глубокомысленно осматривал кусок материала, притащенного одним из гончаров. Похоже, у него получился фаянс, плохонького качества, но лиха беда начало.
– Как же у тебя получилось? – поинтересовался я первым успехом.
– Яз мешал троекратно да перетирал подолгу, вот и получилось хоть что, – доложил горшечник.
Что ж, может, ключ к успеху и лежал в составлении смеси именно мельчайших частиц, которые позже сплавлялись, стоило проверить такой путь.
Прерывая мои благостные фантазии о расширении керамического производства, в палату вбежал запыхавшийся дворянин и, тяжело дыша, выпалил:
– На посаде чёрный люд бунтует. Кричат, что чинят им княжеские люди обиды великие. Требуют показать царевича, мол, ближние люди его взаперти держат и его именем народ мучают.
Собственно, встревоженный вид сына боярского заставил меня немедленно двинуть в сторону Николиных ворот. До самого подхода к выходу в город мне казалось, что всё происходящее просто недоразумение и к моему появлению оно будет улажено. Однако встретивший меня Афанасий сразу послал какого-то воина за любым малым доспехом для меня и напрочь отказался выходить в город для беседы с бунтующим народом.
– Буянистый там народец, вроде по чарке давали, а иные уж перепились, – сообщил он мне обстановку. – Тут крик поднялся, будто хмельное то из гноя отхожего, посадские и взбаламутились.
– Ерунда это, пустое дело, вина из дерьма сделать никак нельзя, надо всё объяснить, – пытался я объяснить глупость происходящего старому воину.
– Может, и пустое, а кабатчика насмерть прибили, да двух людей твоих писчиков, что дворы дозирали, – Бакшеев пребывал явно не в оптимистичном настроении.
Тут меня завернули в принесённый стёганый тягиляй, и мы поднялись на стену крепости. На прилегавшей к кремлю площади и ближайших улицах стояли кучки возбуждённых людей, изредка что-то оравших и махавших руками. С заднего двора кабака к торговым лавкам выкатывали бочки со спиртным, которое там же и потреблялось совершенно неумеренно.
– Орали, будто нечистое, а вона как на дармовщинку-то заливаются, – подивился рязанец, волей судьбы ставший осадным воеводой.
К нам подбежал стрелецкий голова и заорал:
– Первое дело – пищали низовые надо дробом снарядить, по сим карамольникам жахнуть!
– Ты иди пушкарей уговори по соседям своим палить-то, – притормозил его боевой задор Афанасий. – Лучше расскажи-ка, милый друже, с чего более половины твоих воев с бунтовщиками заодно колобродит?
Данила Пузиков начал растерянно озираться. Действительно, внутри кремля находилось едва ли полтора десятка стрельцов. Остальные радостно братались с мятежными горожанами. Ещё внутри нашлось четверо пушкарей, трое вратарей, семь человек сынов боярских да около пятнадцати сторожей и истопников, которые также выполняли охранные функции.
– С таковым войском стен не удержать, – резюмировал ситуацию Бакшеев. – Снаружи-то человек двести, у каждого если не рогатина, так кистень найдётся. Да у служилых переметнувшихся самопалы имеются.
– Они, наверно, в карауле стояли, когда народ заволновался, – оправдывался стрелецкий сотник.
– Хороши караульные, во всяком лихом деле первые заводчики, – попенял упустившему дисциплину Даниле уездный окладчик.
– А где Ждан? – удивился я отсутствию верного дядьки, всегда находившегося поблизости.
– На всё воля Божья, княже, – потупил взгляд Афанасий. – Дьяк Алябьев будто видел, что на копья его подняли воровские люди, сам еле жив убежал. Да, может, попутал, у страха очи велики.
Меня как будто кувалдой ударило под дых, дыханье запнулось, и подогнулись колени.
Глава 27
Показ бунтовавшему народу с крепостных стен малолетнего князя мятежа не прекратил. Не стрелял никто из посада по осаждённым, и то было уже хорошо. Предполагаемого штурма тоже не начиналось, посадские особого желания лезть на стены не выражали. В основном горожане бражничали запасами, вытащенными с кабацкого подворья, переругивались с защитниками угличского кремля да требовали выдать им на расправу всех обидчиков.
К вечеру угроза прямого нападения практически полностью пропала, поскольку количество трезвого народа среди восставших не превышало пары десятков человек. В трапезной дворца заседали на импровизированном военном совете все из оставшихся дворян да стрелецкий голова с двумя своими десятниками. Основное предложение имелось всего одно – снарядить ночью гонца к Москве, и уже дня через четыре можно было ожидать избавления. Такое развитие событий совсем мне не пришлось по душе, ведь суровость местных законов могла привести к полному опустошению посада. Однако предложить ничего лучше я не мог, так что просто помалкивал.
Выборы гонца в столицу прервал топот ног по лестнице, влетевший истопник поклонился собравшимся и вымолвил:
– Сквозь водяную калитку казначея Ждана от реки тащат. Излихо он поранен, преставиться может хоть сей миг.
Ноги сами понесли меня навстречу людям, несущим израненного воспитателя. Тучков являлся одним из наиболее близких княжичу людей, он пестовал его с младенчества и поэтому относился ко мне с отеческой заботой. Да и я, несмотря на то, что разумом был постарше, всё более и более ощущал его скорее старшим родственником, вроде двоюродного дяди, чем подчинённым и придворным. Потеря этого человека нанесла бы нам тяжелейший удар.
После первого беглого осмотра при свете десятка факелов во мне окрепла надежда, что Ждан выживет. У него обнаружили два колотых ранения, к счастью, не задевших важных органов и кровеносных сосудов, также присутствовала огромная рваная рана на голове, однако кости черепа у везунчика оказались целы. Все остальные повреждения являлись лишь ушибами да растяжениями.
– Черкес его от Каменного ручья притащил, от рва пристенного, – сообщил один из добровольных санитаров.
– Божьей помощью язычник тот прислан, – просипел раненый. – Думалось, помру уж в грязи той от хлада, берега-то склизки да крутёхоньки.
– Как же так вышло, дядька, кто на тебя напал? – я надеялся услышать имена бандитов.
– От двора Митьки-серебренника заваруха пошла, – цедя слова, начал рассказ Тучков. – Яз знал, что есть у него монета княжью пеню отдать. Он всё на бедность жалился, не платил, вот его ярыжки на правёж и поволокли к дьяческой избе. Ремесленный тот в крик, бабы его в плач, тут соседи Митьки тово понабежали, стали грязью в служивых кидать. Те такого непотребства терпеть не стали да плёткамикамчами чёрный люд отделали. Задире одному так око и выбили, а у того три брата, да все лесовики, зверя в дебрях промышляют, тем все кормятся. Пока к торгу через посадских пробивались, конями особо топтать не хотели, брательники окривевшего на нас с ослопами да рогатинами насели. Сабля ж токо у меня имелась. Яз к мосту через ручей прорвался, там меня кистенём какой-то вор сшиб с седла, прям кубарем в ров скатился. Пока силы водились, к Волге по бережку скрёбся, а уж тама выполз где положе, да уж помирать собрался, ан Господь уберёг.
