Лев Соколов - Последний брат
— Здоровья и долголетия, приказывающий. — Ладный воин отвесил короткий поклон Хунбишу.
— Здравствуй, Нэргуй, — легко кивнул в ответ Хунбиш. — Ты и твои люди готовы?
— Готовы выступить хоть сейчас. Мы засиделись здесь.
— Нам еще нужно переправить, телегу. Новости?
— Есть, — кивнул Нэргуй и полез в мешок у пояса. — Ямская служба доставила письмо, которое я должен передать тебе.
Хунбиш кивнул и, взяв письмо, осмотрел печать.
— Ладно… — свиток исчез в отвороте халата, — прочту позже.
Мугол с брюшком, стоя чуть в стороне, усиленно таращился, пытаясь прогнать дневную сонливость и придать себе распорядительный и расторопный вид. Видимо, присутствие на его берегу воинов и Нэргуя основательно взбодрило его. Но когда он увидел знак, висевший на цепи на груди у Хунбиша, то вообще съел обе щеки и старался уже не отпускать пузо от позвоночника.
— Все в порядке, Хунбиш-Бильге? — спросил с парома Амар.
Хунбиш-Бильге с улыбкой повернулся к тем, кто оставался на пароме.
— Все в порядке, тайши Амар. Воины для твоего эскорта здесь. Сделай шаг и ступи на землю, принадлежащую твоему брату.
Амар взял узду потверже и подошел к краю парома. Поколебавшись, он ступил на пристань. За ним пошли остальные. Трофим и сам с облегчением ступил на твердую землю. Вторая часть путешествия — по чужой земле — началась.
* * *Менялась местность, шли дни. Остались позади пределы Ромейской державы, и уже много стадионов прошли их кони, с тех пор как они вступили во владения Мугольского улуса. Продвижение их, впрочем, не замедлилось, порядок и дисциплина чиновников на землях муголов, как успел убедиться Трофим, ничуть не уступала ромейской. Все отличие было в том, что теперь вместо императорской грамоты Хунбиш-Бильге показывал на почтовых станциях свой нагрудный металлический знак, увидев который, почтовые чиновники начинали бегать как ошпаренные.
Двигались почти прежним порядком. Только теперь впереди ехал Хунбиш с сотником Нэргуем, а замыкали небольшой отряд вместо этериотов тяжеловооруженные мугольские воины. Их было немного — всего три арбана, то есть три десятка. Впрочем, больше было и не нужно для проезда в двух невоюющих государствах с отлаженными почтовыми службами. Юлхуш сказал, что эти воины из Хэтбэ-хешихтен[33], - личной стражи мугольского владетеля. Посмотрев в дороге на их повадки и ухватки, Трофим решил, что не хотел бы столкнуться с такими в бою. Щиты, закинутые за спину, тяжелые железные пластинчатые кольчуги с разрезами для посадки на лошадь, изогнутые сабли, большие саддаки и налучья, длинные копья — с таким эскортом можно было не опасаться нападения случайных дорожных разбойников. Почти у всех муголов на шлемах были личины — железные маски, изображавшие отвратительные жестокие рожи. Тит бурчал, что не понимает, зачем муголы их носят, — все равно под личинами у них лица без малейшего выражения. Тит преувеличивал, но ненамного, мугольские воины вели себя сдержанно. Развлекались они в пути немудреным способом, известным с незапамятных времен, — они пели. Их длинные песни были не лишены своеобразной красоты. Трофим, еще во время учебы донимавший Амара и Юлхуша, чтобы узнать их родной язык, теперь с радостью заметил, что почти все понимает. Редко ему приходилось обращаться за пояснением к мугольским друзьям, чтобы перепросить про то или иное слово. Фока тоже немного нахватался мугольской речи у товарищей. Для бытовых разговоров его знаний хватало. В песнях он понимал не все, но они его и не волновали. Улеб знал наречье муголов еще до школы и тоже относился к песням вполне терпимо. Зато Тита песни эскорта раздражали, возможно, именно потому, что он не мог понять в них ни бельмеса. Муголы пели — Тит кривился. А поскольку муголы пели постоянно, Титу скоро пришлось сменить гримасу на стоическое выражение лица.
Вместе с раздражением Тита, однако, терзало и любопытство. Он одолевал поочередно Трофима, Улеба, Фоку, Амара и Юлхуша, вопрошая: о чем поют? Те сперва пытались переводить, но поскольку навыка одновременного перевода, как толмачи, не имели, то начинали опаздывать, а песни все длились, и теперь переводчики на вопросы Тита просто пытались отмахнуться от него, передав всю суть в паре предложений. Муголы пели.
Дважды тот человек был рожден.
Дважды родиться был принужден.
Первый раз матерью и отцом.
Ну а второй раз своим языком.
Был рожден человеком, раз, да.
Ну а язык породил мне врага.
Лучше б язык он себе оторвал.
Лучше б воронам его отдал.
Тяжки две жизни, давит гнёт их.
Он не осилит жить за двоих.
Так я решил, так подумал, да.
Я отличил моего врага.
На южной опушке растет лес прямой.
На южной опушке напитан смолой.
Хороший лес для нижних основ.
Нашел я себе сосну без сучков.
Эта пойдет, я подумал, да.
И вспоминал моего врага.
Нашел березу для верхних основ,
Нашел черемуху для концов,
Срубил и сушил древесину три дня.
И радость на сердце была у меня.
Ровно сохнет, заметил я, да.
И вспоминал моего врага.
У дерева нрав, нагнешь — оно встанет.
У дерева нрав — но гибало заставит.
Гибало гнет, после сушит костер,
И часто смолой я основу тер.
Добрый изгиб, я подумал, да.
И вспоминал моего врага.
Я рыбу добыл для кишок с чешуей.
Я рыбу добыл — крепок рыбий клей.
Ладно я склеил свою кибить.
А сверху тонкого корня нить.
Так не разойдется, сказал я, да.
И вспоминал моего врага.
Оленя добыл я ради спины,
Оленя добыл — сухожилья сильны.
Оклеил снаружи я жилой кибить.
Сушить, снова клеить, и снова сушить.
Так будет гибко, смеялся я, да.
И вспоминал моего врага.
Я тура добыл, был он очень здоров.
Я тура добыл ради полых рогов.
Усилил внутри мягким рогом кибить.
Чтоб прочность и гибкость соединить.
Красиво и прочно, думал я, да.
И вспоминал моего врага.
С березы кору аккуратно снимал
С березы кору я водой пропитал.
Оклеил дугу я округ берестой.
Оклеил, чтоб шов был под тетивой.
Сказал, и луку кора нужна, да.
И вспоминал моего врага.
Сплетал я жильные нити шнуром,
Сплетал и скручивал их потом,
Плотнил жилы я и полировал,
Сквозь чурку в отверстие их пропускал.
Добра тетива, я подумал, да.
И вспоминал моего врага.
Острым ножом я планку строгал.
Острым ножом древко я вырезал.
Выемку сделал с глубоким дном,
Чтоб черешок вошел с винтом.
Ровное древко, был рад я, да.
И вспоминал моего врага.
За плату кузнец-харалуг помогал.
За плату я сам наконечник ковал.
Трехгранный острый блестит металл.
Напильником долго его изощрял.
Хвалил изумленный кузнец меня, да.
А я вспоминал моего врага.
Ради перьев добыл я орла.
Ради маховых, с края крыла.
Клеил к древку и нитью крепил.
Чтобы в стреле дух орлиный жил.
Попробовал, точная вышла, да.
И вспоминал моего врага.
Гадюку в степи по весне я добыл.
Гадюки я яд с зубов нацедил.
Высушивал яд и думал я,
Отведай змей сам, как жалит змея.
Язык твой змеиный, вот яд тебе, да.
Так я вспоминал моего врага.
До нового лета мой лук высыхал.
До лета силу вбирал, а я ждал.
Достал я свой лук из высохшей стружки.
Достал тетиву и надел за ушки.
Друзьям и врагам все лучшее, да.
Проведать пойду моего врага.
Напряг плечи я, тетиву выбирая.
Напряг плечи лук, себя выгибая.
Ударилась о браслет тетива.
Орлиная точно летит стрела…
До дому шел, думал, добрый лук, да.
И не вспоминал моего врага.
— О чем это они поют? — вопрошал в очередной раз Тит.
— Двое поссорились. Один другого из лука застрелил, — меланхолично отвечал Улеб.
— И?
— Чего и?
— И дальше что?
— Да ничего. Застрелил, и все.
— И они об этом столько пели?!
— Ага.
Тит замолк. По глазам его было видно, он подозревает, что многое от него утаили. В конце концов он нашел способ себя развлекать. Стоило муголам сделать краткий перерыв в пении, как Тит сам запевал, хоть и неблагозвучно, но громко и с душой. Муголы старания Тита разнообразить репертуар оценили, и когда Тит начинал горланить, замолкали.
