Лев Соколов - Последний брат
Амар подошел к стене и поднес поближе лампаду. На грубом белом камне темнел стилизованный силуэт рыбы со вписанными в него буквами. В мерцающем переливчатом свете лампады казалось, что рыба шевелится и плывет, лениво перебирая хвостом.
— Что за знак? — спросил Юлхуш.
— Наверное, он защищал рабочих от злых духов, — предположил Меша.
— Защищал, — кивнул задумчиво Тит. — Только не рабочих. К тому моменту как здесь нарисовали этот знак, каменоломня, скорее всего, уже была давно заброшена.
— Откуда знаешь? — спросил Трофим.
— Те, кто рисовал такие, прятались от людей. Эта рыба — знак первых христиан.
— А зачем им было прятаться? — спросил Меша. — Кто же мог посметь обидеть христиан в Романии?
— Могли… — пробурчал Амар. — Сами христиане и могли. Одни других. Нам, муголам, откуда люди слово о Христе принесли? Из Романии. Не по своей воле они отсюда бежали. Истребляли их тут. Были великие гонения.
— У нас на Руси старую веру отчичей и дедичей тоже теперь не жалуют, — вмешался Меша. — Я потому и пришел служить под руку ромейского василевса, что дедовскую веру чту. А василевсу все равно, какой веры воин, пока тот держит за него меч… Мы с христианами верим в разное, вот они и гнобят нас на Руси. А за что христиане христиан истребляли? Одной веры человеки.
— Когда это кому мешало? — хмыкнул один из этериотов. — Не зря говорят — из трех воинов двое в каганы метят. Небось, главенство делили.
— Всякое было, — сказал Тит. — И власть делили, и в вере сойтись не могли. Вера одна, а верят по-разному. Вот и спорили, одна сущность у Бога или несколько? У сына Его тело земное было, или только людям казалось? Как будто Бог им об этом рассказывал…
— Ну, Тит. По краю ходишь… — буркнул Трофим.
— Да ладно. — Отмахнулся Тит. — А вообще, кто эту рыбу нарисовал, скорее не от братьев во Христе прятался. В Романии ведь тоже старая вера была, и она первых христиан неласково встречала. Вот те и прятались, пока сил не набрались.
— А почему рыба? — спросил Меша. — У вас же, христиан, главный знак — столб с перекладиной, где сын вашего Бога распнут.
— То теперь. — Потер нос Тит. — А первые христиане, чтоб себя отличать, рыбу рисовали. Это в память о том, как Иисус повел за собой рыбаков, сказав «пойдемте, я сделаю вас ловцами человеков». Рыба символ того, что людей нужно уловить к Божьей правде.
— Ну да, к правде! — Снова фыркнул Меша. — Вот вылезем отсюда, я тебе одну историю расскажу…
Амар еще раз обвел комнату лампадой и вернулся назад к перекрестку. Людской хвост полз за ним. Ругнулся какой-то из этериотов — другой, не имевший факела, наступил ему сапогом на ногу.
— Ну чего? — спросил Трофим. — Поблукатим глубже?
— Нет, — сказал Амар. — Пошли обратно.
Они выбрались из пещеры и двинулись обратно к лагерю, где костер уже почти догорел. Люди однако еще не спали, лежали рядом с углищами вповалку, разглядывая, как переливается алый цвет, и негромко разговаривали. Хунбиш ласково пожелал Амару приятной ночи и с кряхтением поковылял к своему костру, где слуга уже раскинул ему небольшой шатер.
— Ну что, нашли сокровища? — поинтересовался Фока.
— Нашли и уже поделили, — задорно ответил Тит, приземляясь возле спящего Улеба.
Этериоты у соседних костров, услышав слово «сокровище», навострились, но поняв, в чем дело, снова отвалились на землю. У соседнего костра затянули на несколько голосов с подхватом.
Не пора ль нам братцы на работу?
Зададим себе заботушку-заботу.
В рощу пойдем, деревца найдем.
Снимем кору, сладим по веслу.
Сядем по местам, каждый знает сам.
И по реке пойдем налегке.
Только вдруг, остановим струг.
Послухать нужна, не плачет ли жена?
Коли плачет молода, вернемся тогда!
Назад воротимся, ласково простимся.
Прощевай молода, да не на-до-лга.
На един часок, на круглый годок!
Меня ждать-жди, любовь береги.
Назад приду, даров принесу.
Колец золотых, шелков непростых.
Для тебя, не печаль, ничего не жаль.
Да пуще, жена, мне воля нужна!
Э-эх!!!
— Эй, Меша, — окликнул уже отходящего к своему костру этериота Трофим. — Чего рассказать-то хотел?
— А… — Меша вернулся, подстелил походный плащ и легко присел возле костра. — Вот чего расскажу. — Он оглядел Тита, Трофима и степняков. — Мы, этериоты, в столице особняком живем. Казармы наши при дворце, случайные люди к нам не попадают. А повадился к нам приставать один христов слуга. Он нас на страже уловлял в доступных местах, ну и когда в город развлечься выходили. В городе, понятное дело, священнику ловить у нас нечего. Кому сдался его бубнеж, когда к девке идешь… Покажешь ему кулак — он и отстанет. А вот когда стоишь на окраинных постах и со скуки хоть помирай, так бывало его появлению даже радовались. Все какое-то развлечение. Встанет он где-нибудь рядом с нами, под стеной, и давай рассказывать! Про то, как ваш Бог мир сотворял… Как первые люди нехороший плод сожрали без спросу… Ну и про Иисуса, который Божий сын. Как он ходил, делал всякие чудеса, людям поучительные байки рассказывал. Как потом его к кресту приколотили, а он врагов обманул — помер, а потом вышло, что и не помер. Хорошо рассказывал — я аж, бывало, заслушивался. Один раз так заслушался, что появление сотника с обходом прозевал. Мне на следующую выплату жалование так обмельчили, что я себя снова щенком-сеголетком почувствовал. Лидул, как до него дошло, сказал: зачем тебе деньги, раз тебе нравится получать плату историями? Оно верно, конечно, нечего в карауле ушами хлопать. Мало ли кто мог на стену заскочить, пока меня говорун отвлекал…
Буза была большая, и Лидул же мне потом рассказал, что этого священника-баюна вроде как сам константинопольский патриарх присылал. Казалось ему — не дело, что всехристианского владыку нехристи охраняют, а василевс согласия, чтобы тот в наших казармах свои байки говорил, не дал. Был Лидул при их разговоре, и василевс так сказал: кто из этериотов христианин, сам к тебе в храм придет, владыко. А который в своей вере, так для дела державного так даже лучше… Почему так для василевса лучше, я со слов Лидула-то не понял, но что он нашу веру уважает и не неволит, это нам всем по нраву. Ну как бы то ни было, исчез священник-баюн, не ходил больше. Но кое-что из его историй я крепко запомнил, у меня память хорошая.
Время прошло. А потом повел нас василевс в дальние пределы державы мугольский набег отражать. Мы рады. Воин в мирное время ждет похода, а в походе ждет добычи. Пошли стряхнуть жирок… Когда войско из города выходило, патриарх души ваших воинов в поход налаживал. Василевса благословил, ополчение ваше, ну и нас до кучи, когда мы мимо проходили. У патриарха помощников много, все поют, знаками машут. Я-то мимо проходил, на патриарха смотрю. Странно, думаю, Иисус Божий сын бедность проповедовал, а на этом его слуге золота больше, чем в ином дворце. Вот бы, думаю, снять с него воротник, да те цветные камни ножом сколупнуть… — Меша мечтательно вздохнул. — В общем, благословил нас всех патриарх. А для того, чтоб его благословение со временем не ослабело, отправил с войском отряд попов — подновлять. Некоторые из них, кстати, потом оказались сведущи в лечении хвороб и ран — то большая польза.
Ну, пошли походом. Далеко уже ушли. Лазутчики наши проведали, что муголы рядом. Они тогда с нами сами встречи искали. Выбрал василевс с начальными удобное поле, и мы разбили стан, укрепились, разведали воду. Выставили караулы, а сами стали ожидать. Потому что выходило, что к завтра муголы уже подтянутся, и тогда быть бою. Когда уже устроились, подошел к нашим кострам один из попов, и принялся нам разговаривать. Которые наши немногие христиане, сами к нему подошли, он благословил. А потом стал и нас благословлять, которые не просили. Ингвар-то ему и говорит: чего тебе надо? Поп нам: пришел я, мол, отпустить вам грехи, чтобы с легким сердцем и устроенной душой встали вы завтра за дело правое… А мы ему: отстань слуга своего бога. Жалование нам сполна выплачено, так что завтра мы и так с устроенной душой на сечу пойдем. А он нам в ответ начинает что-то рассказывать, но так скучно что и не поймешь о чем. Бубнит, бубнит… будто затвердил он это, и привычно говорит, а не от души. Не сравнить его с нашим священником-баюном, что у дворцовых стен околачивался.
Вот как вспомнил я нашего баюна, так и его слова у меня на ум пришли. И говорю я этому попу в лагере. Ты скажи, Иисус, Божий сын, учил, что «не убий»? Учил, — кивает поп, обрадовался, что хоть кто-то внимание проявил. А я ему тогда свой загиб. «Как же, — я ему тогда говорю, — ты нас сейчас от его имени на убийство благословляешь? Или ты думаешь, что завтра на поле на кулачках драться будем до первой юшки из носа?» Святошу тут малость перекосило. Ну, потом головой покачал, будто на неразумность мою посетовал, и начал говорить, что не убий — это правильно. Но когда встаешь за святое дело, за защиту истинной церкви и защиты возлюбленной Христом Романской державы, то и убийство не грех, а подвиг во славу христова дела получается.
