Я – Товарищ Сталин 5 (СИ) - Цуцаев Андрей

Ханс поднялся и вышел. В коридоре он остановился, прислонившись к стене, чтобы собраться с мыслями. Приглашение Хансена не было случайным. Полковник был лоялен Канарису, но его лояльность фюреру была не менее очевидной. Ханс знал, что гестапо усилило давление на Абвер после смерти Гейдриха, и Хансен, возможно, получил задание выискивать слабые звенья. Вопрос был в том, насколько глубоко он подозревает Ханса.

Вернувшись в кабинет, Ханс попытался сосредоточиться на работе, но мысли метались. Он перебирал отчёты, делая заметки, но каждый скрип половицы за дверью заставлял его вздрагивать. Он представлял, как гестапо входит в его кабинет, как их холодные глаза изучают его, как их вопросы становятся всё острее. Он знал, что должен подготовиться к возможному допросу, но как? Каждый отчёт, каждый разговор с коллегами казался проверкой, и Ханс чувствовал, как его нервы натянуты до предела.

К полудню он решил проверить архив. Ему нужно было добыть документы, которые требовала Москва, но каждый визит туда был риском. Мюллер с его педантичностью фиксировал каждое движение, и Ханс знал, что повторный визит так скоро после последнего может привлечь внимание. Он взял папку с отчётами, чтобы иметь повод, и направился на третий этаж.

Архив был холодным, с запахом старой бумаги и пыли. Мюллер сидел за столом, его очки поблёскивали в тусклом свете лампы.

— Зейдлиц, опять вы? — сказал он, не поднимая глаз от бумаг. — Что на этот раз?

Ханс улыбнулся, стараясь выглядеть непринуждённо.

— Нужно уточнить данные по Вильнюсу, герр капитан. Хансен требует деталей.

Мюллер кивнул, но его взгляд был цепким.

— Уточняйте быстрее. У меня и без того дел полно.

Ханс прошёл к стеллажам, чувствуя, как спина покрывается потом. Он нашёл нужную папку, но его цель была в соседнем шкафу — документы по польским операциям. Он сделал вид, что перебирает бумаги, и, убедившись, что Мюллер занят, быстро вытащил тонкую папку. Его пальцы дрожали, когда он прятал её под пиджак. Он знал, что камера, спрятанная в его кабинете, ждёт, но каждый шаг с этой папкой был как шаг по минному полю.

Вернувшись в кабинет, Ханс запер дверь и достал камеру. Он сфотографировал документы, стараясь не думать о том, что будет, если его поймают. Закончив, он спрятал плёнку в тайник под половицей и вернул папку в архив, молясь, чтобы Мюллер не заметил её отсутствия.

Остаток дня прошёл в напряжённой рутине. Ханс переписывал отчёты, проверял каждое слово, каждую цифру, чтобы не дать повода для подозрений. Но мысли о встрече с Хансеном не отпускали. Он представлял, как полковник будет задавать вопросы, как его взгляд будет искать слабые места. Ханс знал, что должен быть готов ко всему, но страх разоблачения был сильнее.

К семи вечера Берлин окрасился золотистыми оттенками заката. Улицы наполнились людьми, спешившими домой или в пивные. Ханс шёл к «Золотому орлу», небольшому бару в двух кварталах от Тирпицуфер. Его мундир сменила штатская одежда — тёмный костюм и пальто, — но напряжение не отпускало. Он мысленно прокручивал возможные сценарии разговора, пытаясь предугадать, что хочет Хансен.

Бар был уютным, с деревянными панелями и тусклым светом ламп, висевших над стойкой. Внутри пахло пивом и сигаретами, а за столами сидели клерки, рабочие и несколько офицеров в штатском. Хансен уже был там, в углу, за столиком у окна. Он поднял руку, заметив Ханса, и тот направился к нему, стараясь выглядеть непринуждённо.

— Рад, что пришли, Зейдлиц, — сказал Хансен, когда Ханс сел напротив. Полковник был в тёмном пиджаке, его лицо казалось менее суровым, чем в кабинете, но глаза оставались насторожёнными. — Что будете пить?

— Пильзнер, — ответил Ханс, улыбнувшись. — После такого дня это то, что нужно.

Хансен заказал два пива, и вскоре перед ними появились запотевшие кружки. Полковник сделал глоток, откинулся на спинку стула и посмотрел на Ханса. — Тяжёлые времена, не так ли? — начал он, его голос был лёгким, почти дружеским. — После этого взрыва с Гейдрихом все как на иголках. Гестапо роет, Канарис требует отчётов, а фюрер… — он сделал паузу, словно подбирая слова, — фюрер ждёт результатов.

Ханс кивнул, осторожно подбирая слова.

— Да, герр полковник. Атмосфера в Абвере напряжённая. Все чувствуют давление.

Хансен усмехнулся, но в его улыбке не было тепла.

— Давление — это часть нашей работы. Но скажите, Зейдлиц, как вы справляетесь? Вы всегда такой спокойный, даже когда всё вокруг кипит.

Ханс почувствовал, как его сердце пропустило удар. Это был первый намёк на проверку. Он сделал глоток пива, чтобы выиграть время.

— Стараюсь сосредоточиться на задании, герр полковник. Если думать о давлении, можно потерять голову.

Хансен кивнул, но его взгляд стал острее.

— Верно. Но знаете, в такие времена важно понимать, кому ты лоялен. Абвер, фюрер, Германия… Иногда эти вещи могут расходиться.

Ханс напрягся, но постарался сохранить расслабленную позу. Хансен говорил ненавязчиво, но его слова были как мины, замаскированные под обычную беседу.

— Я служу Германии, герр полковник, — сказал Ханс, глядя ему в глаза. — И выполняю приказы, которые мне дают.

Хансен улыбнулся, но его глаза не отрывались от Ханса.

— Хорошо сказано. Но Канарис, он… сложный человек, не так ли? У него свои методы, свои взгляды. Иногда кажется, что он играет в свою игру, а не в ту, которую ждёт фюрер.

Ханс почувствовал, как холод пробежал по спине. Хансен явно пытался прощупать его, понять, где его лояльность. Он сделал ещё один глоток пива, стараясь выглядеть непринуждённо.

— Адмирал Канарис — гениальный стратег, — ответил Ханс осторожно. — Его методы могут казаться необычными, но он всегда действует в интересах Рейха.

Хансен кивнул, но его улыбка стала чуть шире, словно он уловил что-то в тоне Ханса.

— Возможно. Но знаете, Зейдлиц, в Абвере много глаз. Гестапо, СС, даже наши собственные коллеги. Все наблюдают. И если кто-то оступится… — он сделал паузу, глядя на Ханса, — это будет конец.

Ханс выдержал взгляд, хотя внутри всё кипело. Хансен явно намекал на что-то, но не переходил черту. Это была игра, и Ханс знал, что должен быть осторожен.

— Я понимаю, герр полковник. Поэтому я стараюсь делать свою работу безупречно.

Разговор перешёл на более нейтральные темы — операции в Литве, слухи о новых назначениях в Абвере, — но Ханс чувствовал, что Хансен продолжает наблюдать за ним. Полковник рассказывал истории о старых операциях, о том, как Абвер работал до прихода Канариса, но каждый его вопрос возвращался к лояльности.

— Скажите, Зейдлиц, — начал Хансен, когда вторая кружка пива опустела, — вы когда-нибудь задумывались, что будет, если Абвер начнёт отклоняться от курса? Фюрер требует абсолютной преданности, а Канарис… он иногда слишком независим.

Ханс почувствовал, как его горло сжимается. Хансен явно пытался вывести его на откровенность. Он сделал паузу, глядя на кружку, словно обдумывая ответ.

— Я верю, что адмирал действует в интересах Германии, — сказал он наконец. — Но если кто-то отклоняется от курса, это их выбор. Я выполняю приказы и служу Рейху.

Хансен кивнул, но его взгляд стал ещё острее.

— Хорошо сказано. Но знаете, Зейдлиц, в нашей работе нет места для сомнений. Гестапо не любит тех, кто колеблется. Они видят предательство в каждом шаге.

Ханс заставил себя улыбнуться.

— Я не даю повода для сомнений, герр полковник.

Хансен заказал ещё пива, и разговор продолжился. Полковник стал говорить о своей карьере, о том, как он начинал в военной разведке ещё до прихода национал-социалистов. Но каждый его рассказ казался Хансу частью проверки. Хансен упомянул несколько случаев, когда офицеры Абвера попадали под подозрение гестапо, и каждый раз его взгляд задерживался на Хансе, словно ожидая реакции.

— Помню одного майора, — сказал Хансен, потягивая пиво. — Хороший офицер, но слишком много вопросов задавал. Гестапо решило, что он ненадёжен. Его отправили на восток, в какую-то глушь. Семья осталась без него. Жалко, конечно, но долг есть долг.