Барин-Шабарин 4 (СИ) - Старый Денис

— Может, мы обойдёмся без грубости и принуждения? — спросил я.

— Нет уж, господин Шабарин, будьте любезны угрожать! — с вызовом отвечал редактор, ткнув даже пальцем то ли в меня, а то ли в папку. — Есть чем?

Нравятся мне, конечно, люди с характером, но сейчас не время меряться харизмами. Кое-что у меня на редактора действительно было. От того компромата, с которым я входил во власть, хоть кое-что, но осталось. Там, безусловно, мелочь, но в умелых руках и муха может превратиться в слона. Редактор не пренебрегал тем, чтобы брать деньги от Кулагина, и в неофициальной части газеты, как, собственно, и в первой части, официальной, критиковал одних производителей, хвалил других, подчиненных бывшему вице-губернатору.

Это вполне нормальное дело, если не учитывать того, что Кулагин в своё время скрупулезно записывал даже разговоры с редактором в свой блокнот. Однако этим не повлиять на издателя. Тут нужно другое. Так, был у него очень скользкий момент… Блюменфельд позиционировал себя как немца, лютеранского вероисповедания. Это открывало ему двери для карьерного роста, позволяло без проблем занимать пост главного редактора «Екатеринославских губернских ведомостей» — крупного новостного издания.

Вот только Соломон Блюменфельд почти никогда не брал деньги буквально из рук вице-губернатора Кулагина. Все расчёты шли теневым образом, через еврейскую общину, как пожертвование иудейскому молельному дому. Так кто же он? Самуэль или Соломон? Причём, если выяснится, что он иудейского исповедания, а лишь только создаёт видимость, что лютеранин, то это очень сильно может ударить по экономическому благополучию всей семьи Блюменфельдов.

Он — мещанин, при этом имеет немалый участок земли, куда посадил добропорядочных арендаторов. По сути, Блюменфельд — помещик. Казалось бы, что такого в этом? Но ведь иудеям запрещено владеть землёй! Таковы законы Российской империи, введенные еще Екатериной Великой, когда она она определила «черту еврейской оседлости».

— Прочитали? — спросил я, когда Соломон Блюменфельд отложил листы бумаги.

Он явно был озадачен хотя, это было видно, и старался скрыть свою обеспокоенность.

— Да, — спокойно, мне даже показалось, что благожелательно отвечал редактор.

— И каков ваш будет положительный ответ? — с улыбкой спросил я.

— Интересная игра слов… — сказал Блюменфельд и посмотрел на бумаги. — Я могу это прямо сейчас сжечь? И не подумайте, что чем-то меня напугали. Я лютеранин, а то, что отношусь к иудеям без пренебрежения, так во мне ещё немало осталось немецкого. Это вы, русские, евреев ненавидите.

«Гитлеру расскажешь про достойное отношение к евреям со стороны немцев!» — подумал я, но при этом только улыбался.

— Вы оторваны от родины. Евреев не любят в Европе не меньше, чем в России. Но не отвлекайтесь! Тексты мои должны быть напечатаны! Дайте редакционное задание господину Хвастовскому, аккредитуйте его военным корреспондентом… — диктовал я условия.

— Хорошо… Но… Прошу вас, позвольте откланяться, — сказал обреченно издатель, когда я озвучил и свои требования, и то, чего хочу от редактора.

Злоупотреблять временем Соломона Блюменфельда я не стал. И так уже опаздывал на тренировку, которые не пропускал. Тем более, что сегодня собирался тестировать новое оружие.

— Бах-бах-бах-бах! — звучали нескончаемые выстрелы в двух верстах от Екатеринослава, на стрельбище.

— Деривация ноль три, — кричал я на разрыв голосовых связок.

Да, десять бойцов из ста двадцати, которые сейчас тренируются со мной, знают, что такое деривация. Признаться, я не был уверен, есть ли подобное определение в этом времени. По крайней мере, Тарас, бывший унтер-офицером, не знал о деривации, Матвей Иванович Картамонов, аж казачий подполковник, также считал, что слово «деривация» — это ругательство. А это такой термин, который определяет отклонение при стрельбе из нарезного оружия. Из чего следует, что мы тренировались стрелять из этого самого нарезного оружия — и нужно было определять точность попадания.

Винтовки собирали по принципу «с миру по нитке — голому рубаха». То на Луганском заводе договоримся, чтобы изготовили хотя бы с десяток винтовок, то у военных купим. Это поразительно, но такое тоже можно было провернуть. Если револьверы у нас получалось изготавливать, то винтовок мы только три штуки сделали, пробные экземпляры, и те не под унитарный патрон. Хотя работа в этом направлении у нас ведётся.

— Ну что, Фёдор Алексеевич? Не хотите ли сами пострелять? — спрашивал я у Семёнова.

— Увольте, Алексей Петрович, я далек от оружия! — отвечал курский помещик.

— Тот, кто изобрёл оптический прицел, далёк от оружия? — усмехнулся я.

Поиском человека, который смог бы сделать оптический прицел, я занялся буквально сразу после первого моего суда, когда удалось отстоять поместье. Оказалось, что в России даже нет ни одного завода по производству подзорных труб, не говоря уже о том, чтобы что-то изобретать в области оптики. Был Завод зрительных труб, но тот двадцать лет назад сгорел, а других и не ставили. Кстати, это ещё одна статья импорта из Европы, от которой мы сильно зависим. В случае войны может возникнуть дефицит. Правда, я ничего не встречал, когда читал о Крымской войне, по подобной проблеме.

Вот только, как и во все времена бывало, земля русская полнится своими Кулибиными и Левшами. Порой, если человек способен к свершениям, достаточно только сильно хотеть, можно освоить и целую науку, даже если о ней раньше и не знал. Вот таким человеком и был Фёдор Алексеевич Семёнов.

Строго говоря, никто не называл его изобретателем. Изготовлением оптических приборов помещик Семёнов увлёкся благодаря другому своему увлечению — астрономии. О Семёнове говорили, как о чудаке, который спускает немало денег на то, чтобы часами смотреть на звёзды. Мол, хозяйством никак не занимается, живёт чуть ли не впроголодь, но всё тратит на зрительные трубы. Дела, конечно, обстояли не совсем так, но с устройством поместья ему можно было бы действительно и помочь.

Вот такой человек и нужен мне, тот, кто живёт не для заполнения живота своего, а во имя идеи. Только такие люди не станут довольствоваться уже имеющимся, а будут стараться сделать что-то своё, не похожее на прежде изобретённое. Чудаки двигают нашу цивилизацию. Чудак был Тесла, чудил Ломоносов, да и многие великие.

Я не знаю, есть ли сейчас в английской или во французской армиях оптические приборы. Подозреваю, что нет, хотя к пониманию о возможностях стрельбы с помощью оптики должно всё приходить с появлением оружия, способного бить далеко и точно. Такое оружие сейчас массово появляется в Англии и Франции. Но и у нас три такие винтовки есть! У меня, вернее.

— Позволите? — несколько шутливо спросил я у Семёнова, перехватывая у Тараса заряженную винтовку.

— Безусловно, — ответил Семёнов.

Конечно же, винтовки с оптикой уже пристреливались, были и доработки, так что не в первый раз это оружие извергает из нарезного ствола пулю. Но в первый раз это сделаю именно я. Только кое-что нужно учитывать, когда прицеливаешься ружьем с пулей Минье — она может даже выпасть, если направить ствол вниз. Потому стрелять сверху крайне проблематично. Но в остальном…

— Бах! — ружьё ощутимо лягнуло меня в плечо.

— Надо же, вы попали в мишень! — восхитился Семёнов, наблюдая результат моего выстрела в зрительную трубу.

Произведя ещё четыре выстрела, я даже мысленно посочувствовал всем, кто будет отрабатывать обращение с такой винтовкой. Возможно, даже стоило бы соболезновать самому себе. Наверняка и мне придётся стрелять, и неоднократно, из такого оружия. А плечо ныло уже сейчас.

Однако есть результат. Я стрелял на шестьсот пятьдесят шагов, то есть примерно на пятьсот пятьдесят метров, и пусть и не в «в яблочко», но в мишень попал. А в бою такой результат сегодня — это колоссальное преимущество. Даже с учётом того, что оптика оставляет желать лучшего, и приближение не более чем трёхкратное, более того, подкручивать чёткость изображения не получается, а нужно сразу определять расстояние до цели. Это задачи решаемые для хорошего стрелка.