Джессика Соренсен - Одиночество Новы
Я неловко стою в стороне, а эти двое делают вид, будто не замечают друг друга. Тристан подходит к кулеру, достает пиво и смотрит под ноги, перекатывая бутылку в руке.
– Извини, друг, – бормочет он, и из груди у него вырывается вздох. – Я не хотел.
– Не важно, – отвечает Куинтон, не глядя на него. – Я заслужил… еще и не то заслужил.
– Нет, не заслужил.
– Да.
– Я считаю, ты не виноват.
– Виноват.
– Нет. С кем угодно такое дерьмо могло случиться, а я повел себя по-свински, потому что… в общем…
– Потому что я это заслужил.
Тристан подтаскивает стул поближе к Куинтону и садится рядом.
– Не будем спорить. – Он наклоняет свою бутылку в сторону Куинтона.
Куинтон вздыхает и чокается с ним бутылкой.
– Было бы понятнее, если бы ты вел себя со мной так же, как твои родители. Или как мой отец.
– Мои родители – безмозглые идиоты, – сообщает Тристан. – А твой отец всегда был засранцем, еще до того.
Куинтон не отвечает, протягивает Тристану сигарету, и наступает молчание. Я стою у них за спиной, сжимая в руке бутылку пива, и думаю: не уйти ли, раз у них тут такой задушевный разговор. Мне неловко. Ведь я никакого представления не имею, о чем речь, и мне кажется, это что-то очень личное.
– Нова, ты там жива? – спрашивает Тристан, не оборачиваясь.
– Жива, – отвечаю я, допиваю пиво и выбрасываю бутылку в мусорный ящик возле палатки.
– Хочешь посидеть? – Тристан оглядывается на меня через плечо. Уже темнеет, и его голубые глаза кажутся сапфировыми. – Или предпочитаешь тусоваться в толпе на земле? – Уголки его губ приподнимаются, и все делается по-прежнему, будто никакой ссоры и не было.
Я обвожу глазами тесное пространство между палатками.
– Да ничего. Все равно стульев больше нет.
– А почему ты на земле сидела? – Куинтон бросает на меня взгляд, в первый раз с тех пор, как появился, и меня охватывает безумный порыв – обнять его и попросить прощения за то, что не смогла его найти, но ничего этого я не делаю.
– Я тебя искала, – пожимаю я плечами. – А потом там все с ума посходили, когда группа начала играть.
– И ты взяла и села на землю? – спрашивает он, ошарашенно глядя на меня. – Прямо в толпе, на концерте?
Я снова пожимаю плечами:
– Что поделаешь, раз я такая необычная.
Они оба ошалело смотрят на меня, а потом начинают хохотать. Я чувствую себя довольно глупо, но все беспокойства и тревоги отступают, когда я понимаю: они, должно быть, за сумасшедшую меня считают. Может, сделать вид, что мне срочно понадобилось в туалет, или просто нырнуть в палатку?
Смех немного стихает, Куинтон вытирает слезы и манит меня пальцем:
– Иди сюда.
Немного поколебавшись, я придвигаюсь к нему.
– Я же тебе говорила, на концертах слишком шумно. У меня от них крышу срывает.
Куинтон ставит пустую бутылку в углубление на подлокотнике и вытягивает руку в сторону, чтобы дым не шел на меня.
– Ты что, правда меня искала?
– Да, – киваю я, – у тебя был расстроенный вид.
Я чувствую на себе взгляд Тристана, хотя он вроде бы разглядывает толпу.
Куинтон смотрит мне в лицо, затем нерешительно поднимает руки и обхватывает мои бедра. Усаживает меня к себе на колени, убирает мне волосы от уха и тянется к нему губами:
– Со мной все в порядке. Не беспокойся за меня.
Потом отстраняется и убирает руки с моих бедер.
Я не знаю, чего он хочет: чтобы я осталась сидеть у него на коленях или встала? И чего я хочу: сидеть, где сижу, или удрать со всех ног?
– А я беспокоюсь, – говорю я, и мы обмениваемся взглядами, смысла которых сами до конца не понимаем.
Я знаю одно: во мне что-то меняется. Не могу сказать, хорошо это или плохо – все так незнакомо, неожиданно, поразительно и ново. Мне страшно. Кажется, будто я падаю в пропасть и неизвестно, когда долечу до дна. И долечу ли.
Глава 13
Еще минуту назад все было хорошо, но вот прозвучало вполголоса несколько честных слов, и я сразу вспоминаю, кто я есть. Тристан имел полное право сказать это, но меня он все равно разозлил, ведь сказал он только потому, что я обнимал Нову. Он к ней неравнодушен, и я понимаю, что мне надо бы отойти в сторону, уступить – ей с ним было бы лучше. В какой-то мере. Честно говоря, ей было бы лучше со мной прежним – с тем, который готовился поступать в колледж, открыть свою художественную мастерскую, рисовать, фотографировать и когда-нибудь завести семью. План скучный, но мне так хотелось, только все это погибло в тот день, и вот я здесь – слоняюсь по земле без всякой цели и жду, когда же все закончится.
Сбежав ото всех, я брожу вокруг задумавшись, чуть не плачу, когда прошлое грызет меня изнутри и кажется, будто я истекаю кровью, как тогда, на обочине, после аварии. Если бы я пролежал там чуть-чуть подольше, если бы «скорая» ехала чуть-чуть помедленнее, тогда, может, меня и не удалось бы вернуть к жизни. Тогда мне не пришлось бы торчать на этом свете, жить такой говенной жизнью, которой мне и даром не надо, – и вообще жить. Я уже нашел покой в ту ночь, когда лежал рядом с Лекси, а его отняли у меня, и все, что случилось из-за меня, всегда со мной, лежит тут же и гниет, как будто меня закопали в землю вместе с ними, но ведь не закопали. А может быть, и стоило бы, я заслужил.
Слезы наворачиваются на глаза, и, чтобы их остановить, я глубоко затягиваюсь сигаретой с добавкой марихуаны. Это такой тайный способ курить травку на людях, хотя тут и так всем наплевать. Потом я натыкаюсь на Делайлу с Диланом, и Делайла опять начинает выносить мне мозг: говорит, чтобы я был поосторожнее с Новой, потому что она очень ранимая. Вообще-то, мне тоже так кажется.
– Не обижай ее, – говорит Делайла и сильно, до боли тычет пальцем мне в грудь. – Я серьезно. Она и так много пережила. У нее же парень покончил с собой, куда уж хуже.
Глаза у Делайлы опухшие, и я почти не сомневаюсь, что она обдолбанная в хлам. Я сам-то не видел, чтобы она этим баловалась, а вот за Диланом несколько раз замечал: только что он кайфовал, как все, а потом выйдет куда-нибудь, и готово – у него уже отходняк, уже злится на весь мир. Я знал одного парня, который постоянно этим дерьмом накачивался, с ним все точно так же было. Но он и жил в сарае, на заднем дворе у своих родителей, без работы, без зубов, и очень любил поговорить про всякие заговоры, но это у него побочный эффект такой был – паранойя. А зачем это такой девчонке, как Делайла, я не понимаю. Красивая, вроде бы неглупая. От чего она прячется? Или это Дилан так на нее влияет?
Но я ни о чем не спрашиваю и говорю то, что она хочет услышать:
– Я позабочусь о Нове. Обещаю.
Обещай… Обещай… Пообещай мне…
На глаза снова наворачиваются слезы. Я даю обещания Нове и нарушаю те, что дал Лекси, и какая-то часть моей души уже хочет их нарушить.
Дилан меня обнимает, а я еле удерживаюсь, чтобы не дать ему в морду. Потом они уходят, взявшись за руки и болтая со скоростью миллион слов в минуту. Когда я возвращаюсь к палатке, рубашка у меня вся мокрая, глаза опухшие, все мысли и сомнения улеглись, только шепотом что-то бормочут в голове. Нова у палатки одна, и мне даже хочется, чтобы ее там не было, особенно когда я снимаю мокрую рубашку и она таращится на мой шрам и татуировки.
Почти не замечая ее, я беру себе пива и сажусь, потом Тристан вылезает из палатки, и мы с ним миримся. И извинение, и примирение не очень искренние, но нам большего и не нужно, иначе можно нечаянно открыть еще какие-нибудь двери, за которыми скрывается горькая правда. В груди у меня разливается покой, а Тристан начинает флиртовать с Новой. Я не хочу ему мешать, но тут она говорит, что искала меня, и мое сердце вдруг снова оживает. Я не спрашиваю ее зачем, спрашиваю только, почему она сидела на земле – этот вопрос все-таки попроще. Нова отшучивается, мол, вот такая она необычная, а впрочем, я не совсем уверен, что это шутка. Не могу удержаться и хохочу, а вместе со мной и Тристан. У Новы делаются большие глаза, она озирается кругом – ищет, куда бы сбежать, щеки у нее краснеют, и я чувствую себя свиньей из-за того, что смутил ее. Хочется ее утешить, а травка в крови нашептывает, что можно и обнять – ну так, немножко.
Я подзываю Нову к себе и удивляюсь, как легко она слушается, особенно когда я усаживаю ее к себе на колени. Спрашиваю, зачем она меня искала, и она отвечает, потому что у меня был расстроенный вид. Если бы мое никчемное сердце не принадлежало другой, я бы отдал его ей прямо здесь и сейчас. Вместо этого я говорю, что волноваться не о чем – со мной все в порядке. Нова явно сомневается и говорит мне об этом. Я почти уверен, что сердце у меня в груди разлетается на осколки и она тайком прихватывает один из них.
Нова сидит у меня на коленях целую вечность, что-то болтает о музыке, а мы с Тристаном по очереди передаем друг другу сигарету. Нова немножко веселеет, если сравнивать с тем, какой она была недавно, и я счастлив, видя, что глаза у нее светятся, когда она говорит о песнях и о своих любимых группах.
