Василий Звягинцев - Скорпион в янтаре. Том 1. Инвариант
Сильвия тоже ничего коварного не замышляла, раз сама известила «Шестакова» о его истинной роли и сущности, дала рекомендации и формулу возвращения домой.
Остаются два почти равновероятных объяснения.
Первое – личный авантюризм, наложившийся на кратковременное расстройство психики. Самопроизвольно возникшая копия его матрицы оказалась дефектной, хоть несколько нейронов перемкнуло не по схеме, плюс скачки нервного напряжения, вот вам и реактивный психоз.
Понятное дело, говорить всерьез о внезапно осознанном долге перед человечеством, желании разрушить коварные планы аггров, а может, и форзейлей, изменить, к общему благу, катящуюся в пропасть новой мировой бойни историю человечества, гуманизировать сталинскую политику – смешно. Ничего ты не изменишь, как ни старайся. Новиков с Берестиным уже попытались. Все будет так, как должно быть, даже если будет иначе.
Второе – внезапно охватившее его чувство страха перед возвращением, мысль о том, что, воссоединившись, он перестанет существовать в качестве нынешней самостоятельной личности, могла оказать свое влияние. Куда проще оставить все, как есть, нежели очертя голову кинуться «вперед» (или «назад»), рискуя развоплощением.
Только ведь подобная осторожность совсем не в его «настоящем» характере. Похоже на наведенную эмоцию. Опять же – кем? Здешней Сильвией, Дайяной, Антоном, пусть даже Лихаревым? Вряд ли. Если кто и способен на такое, так единственно Держатели.
Сходится. Переброс на Валгаллу и обратно в физическом облике, кратковременное совмещение с самим собой и «расстыковка» под силу только им, насколько известно. Причем знание о самом факте наличия Игроков получено им совсем недавно, и снова от себя же самого. Раз ему оставлена такая информация, значит, входит в условия? Что за гамбит?
И тут же он подумал – не так все очевидно. Вдруг здесь и проявилось то самое качество «кандидата»? «Они» хотели сыграть втемную, а он подсмотрел прикуп.
И, значит, что? Господин Шульгин получил возможность, о которой партнеры пока не подозревают. Значит, на том уровне, который доступен их восприятию, он должен блефовать. Причем так, чтобы поверить самому и внушить всем окружающим убеждение в том, что остался здесь из чистого авантюризма? Отчего бы и нет? История знает не один подобный случай.
Тяготился Сашка негласным, но для него ощутимым лидерством Новикова? Да, безусловно. И как же здорово будет потом деликатно ткнуть друга носом – ты вот в роли самого Сталина не так уж преуспел, а я сделал его со стороны, на голой технике.
Не видел особых перспектив в жизни в Замке, еще не зная, какие приключения ждут его и всех остальных после Исхода? Да, конечно.
Почувствовал вкус к самостоятельности, поиграв в роли Шестакова с Лихаревым и самим Сталиным? Тоже так. Отчего бы не попробовать себя в амплуа кукловода мировой закулисы?
А, может быть, его вдобавок увлекла возможность продолжить интересную связь с Зоей, женой наркома? Это, пожалуй, вряд ли, хотя полностью такой вариант тоже нельзя исключить.
Короче, доводов и поводов набиралось достаточно. Никак не меньше, чем у благополучных людей XIX века, вдруг бросавших налаженный быт и отправлявшихся искать истоки Нила, Антарктиду или изучать образ жизни туземцев Соломоновых островов.
Человек ты, одним словом, или тварь дрожащая?
С таким примерно настроением Александр Иванович Шульгин, он же Григорий Петрович Шестаков, проснулся поздним утром, не совсем понимая, что успел обдумать еще наяву, а что уже и приснилось, все-таки часов шесть он провел в постели, совершенно не заметив границы, разделившей то и другое.
Принял душ, сделал зарядку, почти невыносимую для тела наркома, хотя оно за последнее время здорово посвежело и избавилось от номенклатурного жирка. Но сейчас Сашка решил довести полученный во временное пользование организм до физического уровня своих тридцати двух, когда считал себя на пике тренированности и эффективности.
Сто раз отжаться от пола получилось, столько же присесть с дубовым креслом за спиной, а потом он понял, что можно и надорваться. И так он терзал реципиента целую неделю невозможными нагрузками, физическими и нравственными. Как еще до инфаркта не довел.
Надо бы и поберечь, а то ведь выйдет, словно с «Запорожцем», на который поставили движок от «Феррари».
И что же теперь делать? Законные сутки для отдыха у него есть. Отдых, конечно, понятие относительное. Люди нашей профессии никогда не отдыхают, сменил слегка род занятий – и уже хорошо.
Потому – продолжить прогулки по Москве невредно. Пешком. В целях рекогносцировки и привязки прежних знаний к местности. Шестаков-то о ней самое отдаленное представление имеет, о той, что располагается за пределами нескольких подходящих для проезда служебного «ЗИСа» улиц. Сам он (в роли другого Шульгина) успел изучить Москву двадцатых, назубок знал город с середины шестидесятых, а теперь предстояло все это соотнести с тем, что имелось в наличии. В эпоху осуществления грандиозного плана «сталинской реконструкции». Слава богу, что три дня назад пришлось носиться на «трофейной» машине по хорошо знакомому, сохранившемуся в неприкосновенности и в семидесятые годы району. Вот и натянул нос местным энкаведешникам, как прошлый раз переиграл аггров, гнавшихся за ним на «Мерседесе». Так это просто повезло. Если бы его отжали, к примеру, в Зарядье или за Таганку, там бы он вряд ли так сориентировался.
В целях соблюдения пиетета он позвонил Лихареву. Доложил, что с ним все в порядке, осведомился, не было ли каких значимых замечаний вождя после их отъезда. Валентин ответил подчеркнуто радостным голосом. Мол, все прошло прямо великолепно, и товарищ Сталин ушел отдыхать крайне довольным, несколько раз повторил, что только с такими людьми и нужно работать. Так что, Григорий Петрович, куем железо…
– Куйте, Валентин, куйте. А также и пилите…
– Это вы о чем?
– Это о романе «Золотой теленок». Я вам прямо сейчас не нужен?
Хорошо вовремя поставить человека на место.
– Похоже, что нет. Завтра с утра, наверное, следует быть наготове. А вы где сейчас?
– Будто вы не знаете. У себя на квартире. А Заковский где?
– Наверное, тоже дома. Еще не звонил.
– Вот и вы не звоните. Дай человеку опомниться и в себя прийти. Ему небось больше нашего пережить пришлось. Я сейчас по городу погуляю, потом позвоню или сразу зайду. Есть возражения?
– Да о чем вы…
– Значит, так и сделаем.
– Может, вам машину подать?
– Пока не надо.
Интересный разговор получился. Сначала Сашка думал, что переигрывает, допускает излишнюю развязность, присущую скорее Шульгину, даже может этим себя выдать, а потом, по ходу, сообразил, что здесь так и надо. На самом деле, с порога расстрельной камеры советский номенклатурный работник подскочил черт знает насколько выше исходного положения. С вождем ужинал, государственные проблемы обсуждал, намек получил на высокое продвижение. Как раз агент Шульгин должен был держаться скромно, маскируясь, а Шестакову только так себя и вести. Хам ведь он, раз добровольно пошел на службу к большевикам, в лучшем случае – эстет-хам, если учесть происхождение, образование и царскую службу.
Двери ногами открывать, порученцам или проигравшим место их законное с нужной степенью пренебрежения показывать. Никто ты теперь для меня, инженер Лихарев, и звать тебя никак. Если я только что Ежова свалил, Ворошилова, Молотова приткнул. А про вашу резидентскую сущность и истинное положение я не знаю и знать не могу.
В итоге правильно поговорили. Себя обосновал и товарища на положенное место поставил. Так ему и надо.
Оделся, неторопливо спустился по парадной лестнице, с интересом ожидая, не встретится ли кто-нибудь из соседей. Хотелось на реакцию посмотреть. Но увы, не встретился никто.
На улице по-прежнему мела поземка по непривычно свободным от потока автомобилей и пешеходов улицам. Разгар дня казался сумерками из-за набежавших с северо-востока многослойных туч, извергавших сухой и мелкий снег.
Через проходные дворы, бесчисленными глухими переулками, в том числе и пресловутым Кривоколенным, где располагался его наркомат и где он испытал себя в роли грабителя сейфов, по Мясницкой, через Лубянку и по Охотному ряду Шульгин спустился до Манежной.
Воспоминания насчет боев двадцать первого и двадцать четвертого года именно на этих площадях и улицах у него имелись. Как он принимал активнейшее участие в безумной (или аморальной) операции по установлению в РСФСР марионеточного троцкистского режима, а еще потом – подавлению попытки англо-большевистского контрпереворота.
Но происходило это не с ним. Как в хорошо снятом и оттого запомнившемся кино, вроде «Чапаева». Тем более что и не происходило здесь ничего такого, раз шел он все-таки по настоящей сталинской Москве тридцать восьмого года, явно расположенной на Главной исторической последовательности (или ее органолептически неразличимой копии), совершенно достоверной, где еще не успели проявиться начавшиеся несколько дней назад очередные изменения реальности.
