Василий Звягинцев - Скорпион в янтаре. Том 1. Инвариант
Глава восьмая
После «тайной вечери» в сверхузком кругу (даже Лихарев был к столу не допущен, что могло быть как признаком некоторого охлаждения вождя к своему верному порученцу, так и желанием Сталина поговорить с новыми соратниками действительно с глазу на глаз) Шульгин был склонен считать, что первая стадия операции проведена и завершена успешно.
Нет, само собой, полной уверенности у него не было, однако элементарный опыт и знание истории подсказывали, что до сих пор Сталин чересчур резко своих решений не менял. Даже обреченным на заклание персонам давалось какое-то время, обычно в виде перемещения на другую должность, «вверх», «вниз» или «вбок». И за этот срок скорее всего судьбы и решались. Человек незаметным и непонятным для него образом ставился в некую «тест-ситуацию», режиссура которой принадлежала исключительно Хозяину, и то, как проверяемый себя показывал в «предложенных обстоятельствах», определяло окончательно, будет ли большой палец принцепса[32] поднят вверх или опрокинут вниз.
Сашка ощутил себя в роли персонажа рассказа Шекли, которому для спасения требовалось только одно – «не политурить». Только что это означает, он выяснить не успел. Ну, сейчас несколько другое положение, там речь шла о защите от существ сверхъестественных, а здесь следует опасаться всего лишь пожилого человека, пусть и всевластного, но будущую историю и свою собственную судьбу знающего недостаточно.
Лихарев, судя по всему, в своей основной ипостаси тоже заинтересован в благополучии Григория Петровича, значит, как нибудь да остережет в случае настоящей опасности, если, разумеется, не получит иной команды.
Когда возвращались обратно, в третьем часу ночи, Заковский несколько раз предлагал заехать к нему домой или в другое надежное место, посидеть по-хорошему, обменяться мнениями, вообще снять напряжение, которого уж очень много накопилось, но Шульгин отказался. Не только потому, что опасался сталинского недовольства несанкционированным продолжением вечера (а тот, кстати, на самом деле не любил, чтобы соратники близко общались помимо него), просто ему хотелось побыть одному. Мало ли чем завтра придется заниматься.
На Столешников к Валентину он идти тоже не захотел, попросил забросить его домой, на Земляной Вал. По-человечески и в рассуждении политической маскировки самое правильное решение.
Постелил себе на тахте в гостиной. Не был он подвержен интеллигентским предрассудкам, а все же в кабинете, где не так давно лежала под ковром куча трупов, ночевать по-прежнему не хотелось.
Ветер завывал за полуоткрытой форточкой, шевелил портьеры. От близкого Курского вокзала доносилось постукивание вагонных колес и свистки маневровых паровозов. Он включил приемник, подождал, пока нагреются лампы и замигает зеленый глазок, нашел европейскую станцию, чисто передающую джаз, лег, подоткнув с боков тонкое верблюжье одеяло.
Теперь можно чайку с лимоном отхлебнуть и покурить не торопясь. Здесь наверняка никто его не потревожит. Не потому, что снаряд два раза в одну воронку не попадает (еще как!), а просто помещение достаточно надежное, на открытый штурм никто не решится, НКВД в том числе, даже если там по-прежнему кое-кому нарком Шестаков как кость в горле.
Что же касается «третьей силы»…
С Буданцевым, сходившим по его просьбе посмотреть на место покушения, они поговорили поздней ночью, по «столешниковской» телефонной линии, не имеющей ничего общего с нормальной городской, отчего можно было не стесняться в выражениях и подробностях.
Даже через провода и мембраны ощущалось, что сыщик если не напуган, то возбужден не по-хорошему.
– Никак не связываю одно с другим, Григорий Петрович, но любая прикосновенность к вашим делам сопровождается такими непонятками… Лучше б мне вправду было остаться в прежнем качестве.
– Увы, не в нашей воле, Иван Афанасьевич, бывшее сделать не бывшим, – успокоил его Шульгин цитатой из древнего классика. – Давайте поконкретнее…
…Проникнуть к месту происшествия старому сыщику труда не составило. Муровское удостоверение позволило пройти мимо выставленных с обеих сторон проходного двора постовых беспрепятственно. Там уже работали коллеги, и Буданцев маскировался в тени, пока не убедился, что ребят из его бригады здесь нет. Приехали опера из третьей, знакомые, конечно, но понятия не имевшие о перипетиях последних дней. Тогда подошел.
– О, Иван, а ты чего здесь? – удивился, увидев его, старший уполномоченный Дискин.
– Не поверишь, просто мимо шел, смотрю – машина наша, и народец в подворотне толпится… Опять мокрое?
– А то нас на другие вызывают. Присоединишься?
– Упаси бог. От своих не знаю куда деваться. Я лучше побегу. Кого тут? – Он кивнул в сторону двух оперов и эксперта, при свете фонарей осматривающих протоптанные дорожки и нетронутый снег между ними.
Дискин поманил его рукой, включил свой фонарик.
Рядом с проломом в заборе, отделяющем этот двор от соседнего, валялись (иначе не скажешь) два трупа в нелепых позах. Да этим-то не удивишь, настоящие свежие покойники на месте происшествия выглядят совсем не так, как в гробу или в кино. Дело в другом – были они явно «не отсюда». Не из социалистической Москвы начала третьей пятилетки, а будто из буйных двадцатых, тамбовских или махновских. Неопрятно бородатые, одеты в бекеши или казакины, юфтевые домодельные сапоги. У одного пулей разбит лоб и черная кровь лаково залила щеку, второй лежит ничком, вокруг выходного отверстия ниже лопаток торчат клочья ваты. Длинно вытянутая рука касается приклада винтовочного обреза.
– Ну, здорово… – протянул Буданцев. – Из лагерей беглые, что ли? Так как же они через всю Москву сюда добрались? И кто их? Из чего? Почему?
– Ты, Ваня, в прокуроры собрался? Ах, нет? Тогда кончай ваньку валять. А то смотри, брякну сегодня Плескачеву, что ты этим делом сильно интересуешься, он его тебе и перекинет…
Это было шуткой, конечно, но Буданцев почувствовал, что уже наговорил лишнего. В памяти товарища этот разговор застрянет, а потом где-то и всплывет. И пошла писать губерния…
– Брякни, брякни. У меня тоже есть чего тебе подкинуть. Баш на баш. Хочешь – «брюсовское» отдам. В обмен на это?
Оба рассмеялись одновременно, хлопнули ладонью о ладонь. Закурили. Вроде стер Буданцев у коллеги повод специально запомнить проявленный интерес, а то и вообще факт встречи. Сейчас у него такая запарка пойдет, да на фоне прочих вчерашних и завтрашних дел и пересечений…
– А бахнул их уж не знаю кто, но мастак, мастак. Тут же все как на ладони, – продолжил Дискин, слегка рисуясь своей проницательностью. – Они вот тут сидели, ждали. Он по тропинке шел. Они начали, он ответил. На снегу все нарисовано. Как в тире положил и дальше пошел…
Их прервал эксперт, тоже знакомый, опытный сотрудник, проработавший в должности лет десять, если не больше:
– Товарищ старший уполномоченный, прошу прощения, но творится что-то совсем странное. – Голос его ощутимо подрагивал.
– Что еще странного может случиться, если трупы – вот они и других пока не предвидится?
– О трупах и речь, Иосиф Наумович. Они гниют…
– Удивил. Небось не святые мощи.
– Они БЫСТРО гниют, на глазах разлагаются, кости уже показались…
– Да ты что? Свеженькие, часа не прошло, и на морозе?
– Сами посмотрите.
Подошли, посмотрели. От увиденного Буданцева замутило. Была у него такая слабость – не выносил лежалых покойников. Отчего в эксгумациях старался участия не принимать, а тут как раз тот самый случай. Будто в лесу из-под кучи валежника их достали, по весне, а убили и спрятали прошлой осенью. Не для слабонервных картина.
– Вообще такие случаи известны, – продолжал эксперт, – например, при отравлении некоторыми ядами распад начинается немедленно после смерти, так откуда ж здесь яды? Чистый огнестрел…
– Ладно, ребята, вы разбирайтесь, а я побежал, некогда. На днях загляну, расскажете, что накопали…
На душе было, попросту говоря, погано.
Стоило лишь в уме, прощаясь с наркомом, подумать о чертовщине, как она проявила себя незамедлительно и вызывающе наглядно.
Повинуясь почти забытому с детства чувству, сыщик свернул по Сретенке налево, дошел до маленькой, по-прежнему действующей, несмотря на все богоборческое двадцатилетие, церквушки. Поздним вечером там не было ни одного человека, только в полумраке горели лампадки перед несколькими иконами, лики которых были почти неразличимы.
Вид у Буданцева был самый затрапезный, никак не намекающий на его положение и должность. Зажав цигейковую шапку под мышкой, он несколько раз перекрестился, привычно осматривая пространство вокруг, почти не поворачивая головы.
«Свечку бы поставить, – подумал он, – так где ее взять?»
Откуда-то сбоку, из маленькой двери вдруг появился священник, удивительно похожий на самого Буданцева, только в облачении и с бородкой.
