Василий Звягинцев - Скорпион в янтаре. Том 1. Инвариант
– Пригласите его сюда… – сказал он официанту. Тот с готовностью кивнул. «Хозяин – барин».
Подошел к писателю, прошептал ему что-то доверительно, кивком головы указал в сторону наркома.
Тот посмотрел внимательно из-под полуопущенных век, скривил губы, буркнул нечто.
Явно Шестаков ему не понравился. Да и то: солидный, плотный дядя номенклатурного облика, «крепкий хозяйственник» или «командир производства». О чем с таким говорить? Абстинентный синдром, слегка пригашенный несколькими глотками водки, еще не возобладал над гордостью. Для чего его приглашает этот незнакомец? О чем станет говорить и что ему отвечать?
Ход мысли литератора-неудачника был Сашке совершенно ясен. Профессионально и исторически.
Ну, не хочет, и не надо. Без него есть чем заняться. Сашка еще выпил, медленно, не торопясь, не глядя больше в сторону литератора. Продолжил созерцание медленного полета снежинок и плавного движения редких автомобилей с Горького на Моховую, с Манежа на Охотный и со всех трех направлений – на Красную площадь Историческим проездом. Тогда (сейчас) она была открыта для движения по выделенной полосе вдоль ГУМа, который тоже являлся не магазином, а средоточием массы государственных контор и учреждений.
Смешнее всего то, что легковые машины, которых здесь было меньше, чем на одном-единственном перекрестке сорок лет спустя, двигаясь со скоростью тридцать километров в час, сигналили почти непрерывно, прохожим, друг другу, просто так, наверное, чтобы отметить свое существование. В каком, бишь, году запретили сигналы? В шестьдесят первом, кажется.
Но все попытки по-настоящему отстраниться от текущих забот ни к чему не приводили. Действительно, хоть соглашайся на предложение официанта насчет девушки. Так она ж наверняка на НКВД работает, и рассеяться все равно не получится. Наоборот, придется на ходу биографию и сценарий общения придумывать… Разве что без лишних разговоров – сразу в койку. Говорят, товарищ Сталин к таким шалостям сотрудников толерантно относится. Говорят… Как захочет, так и отнесется, если донесут. Ни к чему осложнять партию в самом начале.
Так что придется и дальше терзаться «проклятыми вопросами». Что, в общем, полезно. Продумать все возможные варианты, пока есть время, чтобы впредь иметь мозги свободными для оперативных решений.
Предположительно, возвращаться назад он не собирается. На текущий момент. ТАМ их и так уже двое. Зачем третий? Им – наверняка незачем. А ему лично? Остаться здесь навсегда в чужом теле, устроиться очень неплохо, доделать то, чего не успел Новиков? Вообще-то можно. Так люди уезжали в поисках счастья и приключений в никуда, за океан, «за тридевять земель», становились правителями держав и территорий, никогда больше не вспоминая о покинутой родине. Можно, почему нет?
Лихарева себе на службу поставить не так уж и сложно, есть способы. Надоест Россией править, в Аргентину уехать можно, в Африку на поиски копей царя Соломона. Жаль, конечно, если друзей больше повидать не удастся. А почему нет? Формула перехода при нем, на Валгаллу всегда вернуться позволяющая. Там и встретимся. Кто в каком качестве – отдельный вопрос, не сегодняшнего дня.
Так что грустить причины нет. Никак не больше, чем когда он, простившись с друзьями, уезжал на Дальний Восток, то ли на три года, то ли навсегда.
А вот каким образом самоопределиться здесь – нужно думать и думать. Заняться переделкой реальности исключительно под себя или двинуться к некоей великой, «общечеловеческой» цели? А что это такое? Какую цель можно назвать таким образом? Чтобы счастье всем, и пусть никто обиженным не уйдет? Не бывает. Даже в самом простом варианте – понятие о счастье и справедливости у заключенных в тюрьму по уголовному делу и претерпевших от них граждан отличается коренным образом. Одни мечтают выйти на свободу, другие – чтобы супостаты оставались там как можно дольше. И вся внутренняя и внешняя политика характеризуется тем же. Потому следует думать исключительно о том, что кажется правильным и справедливым именно тебе.
Если Сталин не передумает и не будет сильно мешать, вполне можно предположить, что они с Шестаковым сумеют за два примерно года переориентировать внешнюю и военно-техническую политику в стране в духе их с Антоном стратегических фантазий. Тогда Вторая мировая, которая и так, и так неизбежна, пойдет совершенно по другому плану, в противоположной геополитической конфигурации.
Только вот еще один неразрешимый, несмотря на массу якобы убедительных доказательств, вопрос – находится он сейчас в псевдореальности, как выходило по полученным через Гиперсеть схемам, или, с какого-то момента, этот тридцать восьмой – настоящий? Как следствие событий на аггрианской базе, где они взорвали «информационную бомбу». Отчего не предположить, будто, ликвидировав тот вариант, они «расконсервировали» новый, пребывавший ранее в латентном состоянии? И, может быть, точно так же вновь «запустился» вариант новиковского сорок первого года, и там сейчас снова действуют Андрей, Алексей, Воронцов. Скажем, Игроки решили устроить честное соревнование – какая в итоге окажется убедительнее и жизнеспособнее, той и позволено будет стать новой «Главной исторической».
Еще одна гипотеза (или дополнение к первой) – пусковым механизмом послужило как раз письмо Сильвии к самой себе. Раз оно сумело пересечь барьер между реальностями без всяких технических ухищрений, то либо барьера вообще не было (или вдруг не стало, что говорит в пользу первой гипотезы), либо письмо сработало своеобразным тараном.
Пожалуй, в этом что-то есть. Иначе как же могло случиться, что отправлено оно было из уже изменившейся, но не успевшей «затвердеть» реальности в лондонский банк, продолживший существование в прежней, неискаженной. Настолько-то Сашка основы хронофизики представлял.
Осознание того, что живет он не в химере и не внутри Ловушки Сознания, каким-то образом прибавило оптимизма. Хотя, казалось бы, какая в принципе разница?
Тут писатель поднялся из-за своего столика, подошел, гордо держа перед собой рюмку с жалкими каплями алкоголя на дне. В левой руке дымилась папироса с изжеванным мундштуком. Дернул головой сверху вниз, изображая намек на поклон.
– Вы меня хотели видеть? А зачем? И кто вы такой?
– Присаживайтесь, Юрий Митрофанович. Меня Григорий Петрович зовут. Инженер. Когда-то я присутствовал на одном из ваших выступлений. Книги, само собой, читал. С большим удовольствием. И вдруг увидел вас здесь. Естественное желание – познакомиться поближе со знаменитым человеком. Коллегой…
– Каким коллегой? Я на юридическом учился.
– Как же? «Инженеры человеческих душ»… Не я придумал.
– Да уж знаю…
Говорил писатель отрывисто, несколько брюзгливым тоном, словно человек, по пустякам оторванный от важного дела, причем личностью малоинтересной, а то и неприятной, только «прежнее» воспитание мешает послать невежу прямым текстом туда, куда он заслуживает.
Лишь взгляд выдал, искоса брошенный на графин Шестакова, на тарелки, полные закусок.
– Ну ладно, раз уж так случилось… За знакомство. – Первый протянул рюмку, чтобы чокнуться, сглотнул. Дернулся плохо выбритый кадык над слегка засаленным узлом галстука в горошек.
– А вы что, действительно простой инженер? – осведомился, глядя подозрительно.
– Не понял. Инженер – это образование и образ мысли. А уж простой или сложный – не мне судить.
– Я не то хотел сказать, – слегка растерялся писатель, которого Сашка приткнул на его поле, – я в смысле, рядовой исполнитель или начальник…
– Эх, Юрий Митрофанович, занятие чисто словесным трудом никак не способствует… Какая разница, лично ли я придумал паровоз и его построил или при этом направлял деятельность еще десятка людей, способных на то же самое, но обделенных некоторыми организационными способностями?
– Да-да, я вас понял, – ответил писатель, слегка ошеломленный не совсем привычным ему способом ведения дискуссии. – Так, может, лучше выпьем по этому поводу?
Особого повода Шульгин не заметил, но вел тему именно к такому предложению. Искусство – заставить человека первым сказать то, что от него требуется. А Сашке требовалось именно это – раскрутить известного и безусловно талантливого человека на интересный, необязательный разговор, в ходе которого он и сам отдохнет, и сумеет узнать нечто такое, чего от других здешних знакомых не узнаешь. Он даже начал подумывать, что, оказав писателю незаметную, но мощную поддержку, через него можно внедриться в круги готовой к переменам интеллигенции. Ничего сложного, кстати. Затруднение могут представить только первые шаги.
Естественно, Шульгин распорядился накрыть стол уже по-настоящему. Подкормить оголодавшего, напоить, но в меру, а дальше уже по обстановке, благо знаниями нужными он располагал. Чьи имена упоминать с пиететом, кого обозвать грубым словом, а где, наоборот, воткнуть «размышлизм», изобретенный сорок лет вперед.
