Ленька-гимназист (СИ) - Коллингвуд Виктор
Лето шло своим чередом, жаркое, пыльное, пахнущее нагретой землей, рекой, неизменным навозом и дымом печных труб. Дни текли, похожие один на другой: утренняя помощь матери по хозяйству, потом вольные часы на берегу Днепра или на нашем «тренировочном пятачке», а вечером — снова домашние хлопоты и разговоры взрослых, день ото дня становившиеся всё тревожнее.
Как-то раз отец вернулся с завода позже обычного, усталый, лицо серое от въевшейся металлической пыли. Молча поужинал, а потом, закуривая самокрутку на крыльце, сказал матери, но так, чтобы и я слышал:
— Гонят нас, Наташа. Торопят с бронепоездом. Мастер говорил — приказ сверху. Деникин, говорят, сильно давит под Лозовой, к Синельникову подходит. Нужна большевикам «Советская Россия» на рельсах как можно скорее. Сроку дали — неделя. Не управимся — головы полетят. С остальных цехов, кроме вагоноремонтного, всё вывозят подчистую — боятся, Деникину достанется!
Он затянулся глубоко, и огонек самокрутки хищно блеснул в сгущающихся сумерках. Мать только вздохнула и быстро перекрестилась. Никто не хотел новой смены власти в городе. Красные, несмотря на запрещение торговли на базаре и постоянные мобилизации, имели свои достоинства: после гайдамаков и григорьевцев красноармейцы производили впечатление очень дисциплинированных бойцов. Я же, к своему стыду, понятия не имел — возьмёт ли Деникин Екатеринослав, Каменское, или будет остановлен на подступах, а значит, мы не знали, к чему и готовиться…
Вскоре по городку поползли тревожные слухи. То в очереди за хлебом кто-то шепнет, что белые взяли Павлоград, то мужики, вернувшись из Екатеринослава, расскажут о панике в городе, о том, что красные отступают, а под Киевом действуют банды атамана Зеленого. Над Нижней колонией нависло ожидание беды. Все так или иначе участвовали в жизни города на стороне красных: кто-то ходил на первомайскую демонстрацию, кто-то, как мой отец, работал на заводе.
Мы с ребятами продолжали наши тренировки на песке, но прежнего азарта уже не было. Мы возились молча, сосредоточенно, словно выполняя какую-то важную, но невеселую работу. И вот однажды, примерно через две недели после того разговора с отцом, Гнатка на нашу встречу не пришел.
Мы с Костиком подождали его с полчаса, попинали старый тряпичный мяч, но без Гнаткиной неуемной энергии игра не клеилась.
— Может, заболел? — предположил Костик.
— Не похоже на него, — покачал я головой. — Он и хворый прибежал бы. Пойдем проведаем!
Дом, где жил Гнатка с младшими братом и сестрой, ютился на самом краю Нижней колонии. Это была маленькая, покосившаяся мазанка под камышовой крышей, много беднее нашего дома. Дверь была приоткрыта.
— Гнатик, выходи! — прокричал Костик, но ответа не было. Толкнув скрипучую калитку, мы вошли в темные пахнущие кислой капустой сени, заглянули внутрь.
Гнаткина мать, Оксана, сидела на табуретке возле печки, уронив голову на руки. Плечи ее вздрагивали. Гнатик стоял рядом, обнимая ее. Услышав наши шаги, он поднял голову. Чумазое лицо его всё было в слезах, а глаза — красные и злые. Таким я его еще никогда не видел.
— Что случилось, Гнатка? — осторожно спросил я, подходя ближе.
— Батьку… — голос его сорвался. — Батьку забрали…
— Куда забрали? Кто? — Костик испуганно замер у порога.
— Красноармейцы! Утром пришли. Прямо у проходной и схватили. Сказали — мобилизация. Всех рабочих, говорят, мобилизуем в рабочий полк. Собрали таких же, как он, больше тыщщи, и эшелоном — в Синельниково… — Гнатка сглотнул. — Говорят, там окопы уже вырыты… Деникина встречать.
— Так он же, это, на военных работах? Чего забрали-то его, — поразился Коська.
Игнат покраснел от злости.
— Да он им кричал, что на заводе работает, бронепоезд строит! Что ему под мобилизацию никак нельзя! А они ему и говорят, мол, социалистическое отечество в опасности, все на защиту революции! И увели… Всё, винтовку в руки сунули — и в строй. Даже шинели не дали, так, в рабочем и ушел…
Я почувствовал, как жар разливается по телу. Вот чорт! Отец Гнатки, Трофим Новиков, прекрасный мастеровой из кузнечного цеха. Хоть и не такой незаменимый специалист, как мой отец, но все же…
— Надо что-то делать! — воскликнул Коська. — Надо бежать на завод! Найти Малиновского, товарища Бойко, или самого предревкома Арсеничева! Может, он сможет его вернуть!
Не успел он договорить, как мы выскочили из хаты и со всех ног помчались к заводу. Мы бежали по знакомым улицам, мимо играющих детей, мимо женщин, развешивающих белье, мимо всего того, что еще полчаса назад казалось обыденным и незыблемым. Заводские ворота, гул цехов, запах раскаленного металла — все это теперь воспринималось иначе, как последняя надежда.
Мы нашли отца в цеху, возле огромного клёпанного корпуса почти готовой бронеплатформы. Он стоял, склонившись над чертежом вместе с мастером Степаном Лукичом Малиновским.
— Слышь, бать! — задыхаясь, выпалил я. — У Игната отца забрали! Мобилизовали! Сказали, в Синельниково отправляют!
Отец выпрямился, нахмурился. Мастер тоже обернулся, внимательно глядя на нас.
— Новикова? Трофима Иваныча? — переспросил он. — То-то он сегодня не пришёл! Но как же его забрали? Он ведь на заводском учете…
— А вот так! Пришли и забрали! — Гнатка снова покраснел от гнева и сжал кулаки. — Сказали — приказ, да и весь вам сказ!
Отец переглянулся с мастером.
— Погоди, Илья Яковлевич, — сказал мастер отцу. — Я сейчас до управителя сбегаю, узнаю, что за дела. Не могёт такого быть…
Он быстро скрылся в дверях конторы. Мы остались ждать, напряженно вслушиваясь в грохот цеха. Отец положил руку Гнатке на плечо.
— Держись, хлопец. Может, обойдется…
Мастер вернулся минут через десять. Лицо у него было растерянное и злое.
— Вот же сволочи… — пробормотал он, вытирая пот со лба. — Все верно. Был декрет из Екатеринослава — срочная мобилизация рабочих для обороны станции Синельниково. Хватали всех, кто под руку попался, списков толком не составляли… Управляющий звонил на станцию — эшелон с мобилизованными уже ушел. Минут двадцать назад. Наспех формировали: кого там погрузили, кого нет — один чорт и разберет…
Гнатка помрачнел.
— Значит… все? — мрачно произнёс он, глядя в стену.
Мастер развел руками.
— Пока не ясно, был ли твой отец именно на этом поезде. Но… если и был, вернуть его сейчас… сам понимаешь. Никто не будет тормозить эшелон из-за одного человека. Война…
Он тяжело вздохнул и посмотрел на моего отца.
— У управителя был, у Яна Иоанновича. Говорит, комиссары сейчас лютуют. Всех подчистую гребут — и на фронт. Он им: «Что же вы делаете, зачем берете рабочих? Это же ваши главные сторонники, а вы их — на фронт. Вот перебьют их, и что делать будете? Ведь крестьяне — они сплошь за Махно и за зеленых». Нет, ничего не слушают! Был бы еще Арсеничев, может, и уладили бы дело, да он сам на фронт отбыл, а заместители — сам знаешь, никто ни за что не желает отвечать! Ну, навроде договорился с ними: зампредревкома, Харитонов, распорядился немедленно всем ключевым рабочим, кто на бронепоезде занят, выписать бумаги о брони. Прямо сейчас! Ну и, сейчас в правлении завода списки составляют, чтобы в ревком передать, а там заверят своей печатью и выдадут всем бумагу о брони. Чтобы больше ни одна сволочь без спросу никого не тронула. Где-то на 600 душ список будет. Идем, Илья Яковлевич, твою фамилию первой впишем!
Отец кивнул, еще раз сжал плечо Гнатки и пошел за мастером в контору. Мы остались стоять посреди гудящего цеха. Грохот молотов, шипение пара, лязг металла — все эти звуки сливались в один тревожный гул, который отдавался в ушах и сердце.
Бронь… Бумажка, которая могла спасти жизнь. Одним она спасет жизнь, другие же, такие же рабочие, уже ехали в неизвестность, навстречу казачьим шашкам и пулям деникинских «добровольцев» потому что кто-то решил, что они нужнее там, в окопах под Синельниково.
Гнатка молчал. Слезы высохли на его лице, оставив грязные разводы. В глазах застыло новое выражение — не злость, не отчаяние, а какая-то взрослая, тяжелая решимость. И я, стоя рядом с ним, не знал, чем теперь ему помочь.
