Ленька-гимназист (СИ) - Коллингвуд Виктор
Митька Баглай медленно повернул голову в его сторону. Его светлые глаза холодно прошлись по Козлику, а потом задержались на его свите. Он не повысил голоса, но сказал так, что каждое слово прозвучало на раскаленном воздухе пустыря отчетливо и веско:
— Уговор был — один на один. Свидетель — я. Остальные — пошли вон.
Пацаны из свиты Козлика замялись. Они переглядывались, косились на своего предводителя, потом снова на Митьку. Видно было, что приказ Козлика для них — закон, но ослушаться Баглая никто не решался.
— Да мы это… просто поглядеть… — пробормотал один из них.
— Ну, за смотр денег не берут! — равнодушно обронил Баглай, и сразу же стало понятно: никто из банды Козлика в драку не сунется. Не посмеют.
— Это что? — ткнул Баглай Козлику в живот. Я не сразу понял, в чём дело: оказалось, что у поляка на ремне была массивная латунная пряжка. Тот начал снимать ремень; кто-то из толпы его сторонников услужливо протянул веревку — перепоясать сползающие брюки.
— Ну? — Митька кивнул мне и Здановичу.
Козлик, видимо, решил взять нахрапом, пока не растерял всю свою злость. Он вдруг сорвался с места и, пригнувшись, побежал на меня, явно намереваясь сбить с ног или ударить ногой с разбега. Он даже не пытался боксировать или бороться — просто пер, как бычок.
Я ждал этого. Память услужливо подсказала простой, но эффективный прием против такого прямолинейного нападения. Когда Зданович был уже в паре шагов и заносил ногу для удара куда-то в район живота, я сделал резкий шаг влево, уходя с линии атаки. Одновременно я выставил руку и схватил его за атакующую лодыжку. И не просто схватил, а сильно дернул ее вперед и вверх, используя его же инерцию.
Эффект превзошел все ожидания. Лишенный опоры и увлекаемый вперед собственным весом и моим рывком, Козлик взлетел в воздух и в следующий миг с каким-то утробным воплем рухнул на землю. Да так неудачно, что ноги его разъехались в стороны самым неестественным образом. Он не просто упал — он со всего маху сел на пыльную землю в подобие шпагата, которого явно никогда в жизни не делал.
Вой перешел в скулеж. Козлик корчился на земле, обхватив руками пах, лицо его исказилось от боли и унижения. Драка, по сути, закончилась, так и не начавшись.
Я стоял над ним, тяжело дыша, пыль оседала на мокрых от пота волосах. Гнатка рядом присвистнул. Митька Баглай оставался невозмутимым, лишь чуть заметно качнул головой, то ли одобряя, то ли просто констатируя факт.
— А гонору-то было… — сказал я, глядя на поверженного противника. Сказал тихо, больше для себя, но Козлик услышал и заскулил еще жалобнее.
Подниматься он не спешил. Да и куда ему было спешить в таком положении? Честь его была втоптана в пыль пустыря гораздо основательнее, чем он сам.
Митька подошел ближе.
— Все? — спросил он меня.
— Все, — кивнул я.
— Честно было, — констатировал Митька, глядя на корчившегося Козлика. Потом повернулся и, не говоря больше ни слова, пошел прочь, своей неспешной, уверенной походкой, обратно к тени шелковицы, а затем и дальше, к своей слободке, называемой почему-то Волчья пасть.
Мы с Гнаткой еще постояли немного, глядя на жалкое зрелище. Потом Гнатка не выдержал и фыркнул.
— Ну и вояка!
Он подошел к Козлику и легонько пнул его босой ногой под задницу.
— Вставай давай, шантрапа. Убирайся отседова!
Козлик, постанывая, кое-как поднялся и, прихрамывая и держась руками за штаны, поддерживаемый своими прихвостнями, поковылял прочь, не оглядываясь.
Мы остались на пустыре одни. Солнце все так же пекло. Я вытащил из кармана ненужную уже свинчатку, повертел в руках тяжелый, покрывшийся серой патиной кусок металла.
— Зря таскал, — заметил Гнатка.
— Не зря, — возразил я. — Надо быть готовым ко всему. Может, теперь и Стёпка этот угомонится. А нет — так и ему навешаем!
Игнат засмеялся, довольный исходом дела. Я тоже улыбнулся. Может, и правда, эта победа что-то изменит в расстановке сил на наших улицах! А это в наше время уже немало.
Действительно, кое-что изменилось: Казимир два дня не появлялся на улице, а когда всё-таки выполз на свет божий, при встрече старался смотреть сквозь меня, будто я был пустым местом или столбом на обочине. Его «свора» тоже держалась поодаль, провожая нас с Гнаткой мрачными взглядами исподлобья. Иногда за спиной слышался какой-то злобный шепоток, но в открытую они больше не лезли. То ли Митькино слово подействовало, то ли воспоминание о незадавшемся бое оказалось слишком унизительным. Как бы то ни было, одна проблема на время отступила.
Тем временем незаметно подкрался конец учебного года. Последние уроки тянулись бесконечно нудно, как патока в жаркий день. В воздухе уже пахло не пыльными классами и чернилами, а свободой, рекой и грядущими каникулами. Наконец, прозвенел последний звонок, и мы высыпали из гимназии с облегченным гулом, предвкушая три долгих летних месяца.
Для меня, правда, «каникулы» означали не только вольницу на берегу Днепра и тренировки с друзьями. Мать, Наталия Денисовна, тут же нагрузила меня домашними делами. Отец пропадал на заводе — бронепоезд «Советская Россия» требовал неусыпного внимания; к тому же, ему и его «бригаде» вскоре поручили по тому же методу забронировать тендеры и вспомогательные вагоны у другого однотипного бронепоезда, «Советская Украина». Так что мужская работа по хозяйству легла на мои, еще не слишком крепкие, плечи.
— Лень, сбегай-ка к тетке Палашке, — говорила мать, вытирая руки о передник. — У них редиска своя пошла, да лучок зеленый. Попроси пучочек, скажи — от нас. Да поживее, пока солнце не спалило все.
И я бежал по пыльным улицам Новых планов, мимо глинобитных хат с маленькими, огороженными плетнем огородиками. У тетки Палашки, словоохотливой вдовы с морщинистым, как печеное яблоко, лицом, в подвёрнутой коричневой паневе, действительно, на грядках уже алела крепкая редиска и торчали сочные перья лука. Возвращался домой с добычей, вдыхая острый, свежий запах зелени — самый что ни на есть летний запах.
Лето вступало в свои права. Солнце жарило вовсю, чернозем в огороде ссохся, стал твёрдым как камень, уйму времени занимал полив огорода и сада. К счастью, станционные рабочие починили-таки поврежденную боем водокачку, и теперь за водой можно было ходить не к Днепру, а к колонке на Банном спуске. Но воды нужно было много, и таскать тяжелые, с неудобными резавшими ладони дужками, ведра было тем еще испытанием. Хорошо мы еще не держали корову — иначе я бы сейчас еще и умирал на сенокосах…
— Лень, сынок, водички бы свежей, — вздыхала мать, поутру заглядывая в опустевшую кадку. — А то и умыться скоро нечем будет.
И я, вздыхая, брал ведра и тащился к колонке. Тут почти всегда была очередь — женщины с ведрами и бидонами, ребятишки, присланные родителями. Очень часто я встречал там Лиду. Она приходила с двумя небольшими ведерками, сделанными, верно, специально под детскую руку. Волосы ее, заплетенные в тугую косу, золотом блестели на солнце.
— Здравствуй, Леня, — говорила она, чуть улыбаясь краешком губ. Ее серые глаза смотрели прямо и серьезно.
— Здравствуй, Лида, — отвечал я, стараясь, чтобы голос звучал небрежно, мысленно недоумевая, зачем она сюда ходит, ведь у них есть свой колодец.
Мы стояли молча, пока двигалась очередь. Иногда перекидывались парой незначительных фраз о погоде или о том, что «опять грибы в лесу пошли». Но я чувствовал ее взгляд, быстрый, любопытный, и сам нет-нет да и косился на ее тонкий профиль, на капельки воды, блестевшие на загорелой шее, когда она наклонялась над колонкой. Потом она легко подхватывала свои ведерки и уходила вниз по спуску, а я еще долго смотрел ей вслед, пока не раздавался нетерпеливый окрик из очереди: «Эй, хлопчик, не зевай — твоя очередь!»
Почему она приходила на колонку, хотя у них во дворе был свой колодец, так и осталось для меня загадкой.
После пары побед над крепкими, на два года старше меня, парнями авторитет мой на улицах вырос до небес. Почти каждый вечер, когда спадала дневная жара, мы с Гнаткой и Костиком уходили на наш любимый песчаный пятачок у Днепра. Я показывал им новые приемы, которые всплывали в памяти из той, другой жизни — уходы от захватов, подножки, простые болевые на руки. Получалось все лучше. Игнат по-прежнему брал больше злостью и природной силой, но уже старался действовать хитрее. Костик, хоть и не отличался боевым задором, оказался на удивление восприимчивым к технике, и выполнял приемы старательно. Прослышав про наши занятия, к нам напросились еще двое ребят: Оська и Волька, оба где-то на год-полтора младше нас. Мы возились на песке до самых сумерек, пока река не окрашивалась в лиловые и оранжевые цвета заката, а над водой не начинал стлаться легкий туман.
