Алексей Кулаков - Наследник (СИ)
— Этот.
Медленно, и словно бы опасливо к юному имениннику приблизился игреневый кабардинский красавец, с молочно белой гривой и хвостом, и шоколадного цвета корпусом. Подошел вплотную, тщательно обнюхал протянутую вперед ладонь, а потом спокойно вытерпел немудреную ласку — поглаживание все той же самой ладонью. Затем наследник обошел вокруг своего подарка, придирчиво рассматривая, плавно повел рукой — и жеребец тут же послушно лег на землю. Встал, уже неся царевича на своей спине, и игриво загарцевал по загону, время от времени косясь на обретенного хозяина лиловыми глазами. Луки опять едва слышно скрипнули, возвращаясь в спокойное состояние, но стрелы с игольчатыми наконечниками так и остались лежать на тетивах.
— Эк он его!..
Услышав тихий шепоток, Иоанн Васильевич горделиво вскинул голову, обводя свиту и гостей прищуренными глазами. И увиденным остался доволен: неподдельное потрясение и удивление на лицах одних, почтение и глубокая задумчивость у других, равнодушным же и вовсе не остался никто. Велика благодать отрока его крови — и раз Бог явил ему столь ясный знак, то все его деяния и замыслы были праведными! Тем временем, царевич снова соскользнул на землю, поманив к себе еще одного жеребца. Редчайшей изабелловой масти аргамака, выделяющегося вдобавок еще и синими глазами.
— Этот.
Все повторилось: опасливо–осторожное обнюхивание руки, ласковые прикосновения, поездка без седла…
— Этот.
Вороной аргамак попытался было взбрыкнуть, почувствовав на себе всадника, но быстро передумал, пройдясь по загону горделивым галопом. Успокоившиеся рынды убрали стрелы с тетив, а после того как мальчик вернулся в седло Черныша, и вовсе вернули свои составные луки в саадаки .
— Я выбрал, отец.
Вокруг царственного отрока словно сама собой появилась его охрана — четверо дюжих постельничих сторожей, разом перекрывших любые подходы. Немного помолчав, великий государь милостиво кивнул князю Черкасскому и коротко повелел гостям и свите:
— Веселитесь!
А сам вместе с сыном направился к митрополичьему подворью, время от времени непроизвольно хмурясь: предстоящая беседа одновременно и тяготила его своей неизвестностью, и искушала великой надеждой. Давно уже должен был состояться сей разговор, но сначала помешала поездка в обитель, затем свадьба, потом десятилетие Митеньки… В Чудовом монастыре их уже ждали — приняли скинутые шубы, поднесли чашу для омовения рук и проводили в жарко натопленные покои, где их встретил седовласый хозяин.
— Сынок. Садись–ко вот сюда, поближе.
В руках митрополита появились четки, очень похожие на подарок Зосимы, затем он медленно прошелся вдоль дальней стены, возжигая свечи, и кратко помолился.
— С Божией помощью, начнем.
Иоанн Васильевич ласково растрепал длинные волосы первенца, и осторожно спросил:
— Митенька, скажи нам, что может твоя благодать?
Десятилетний мальчик немного помолчал, явственно косясь на архипастыря, а потом все же начал перечислять:
— Целить людские недуги. Наделять воду благодатью. Снимать и налагать родовые проклятия… Правда, я пока только с Вани снял, да с себя.
Великий князь ощутимо дернулся.
— Зреть грядущее, но очень зыбко. Вопрошать о незнаемом и получать полные ответы. Видеть скрытое, скреплять клятвы.
Царевич немного поколебался, а потом все же закончил:
— Налагать незримую кару и… Испепелять черные души.
Тут уж челюсть отпала и у Макария.
— Сынок. А… Как это, вопрошать о незнаемом?
Мальчик доверчиво улыбнулся, не видя, как растерянно оглаживает бороду митрополит.
— Мне бумага для учения не нравилась. Я и загадал: вот бы мне такую бумагу, чтобы не рвалась, ровная да гладкая была, ну словно шелк! И перо такое, чтобы не надобно было постоянно очинять. Помолился в Крестовой, а наутро понял, что знаю, как такую бумагу выделать. И про перо тоже. Я потом много всего наспрашивал: как сталь добрую варить, как пищали справные ладить, об устроении зданий, о травах целительных, как веницейское стекло делают, зеркала большие, фарфор китайский… Не всегда, правда, знание приходит — иной раз, сколько не молюся, ничего.
Увидев лица взрослых, отрок в то же мгновение замолк, а потом и положил руки на отцовские виски:
— Батюшка?..
— Нет–нет, сыно, все хорошо. Ты вон лучше отца Макария полечи, опять у него нога разболелась.
Руки царевич убрал, но с места двигаться и не подумал.
— Что же ты, Митя? Неужели не любишь архипастыря нашего?
— Люблю. Но целить не буду — он сам знает, за что.
Царь и митрополит, не сговариваясь, переглянулись. Первый насмешливо поднял брови, а второй неопределенно дернул плечом.
— Ну что ж… Твоя правда, отрок, есть на мне вина. Ну так я за то винюсь. Простишь?
Сделав вид, что собирается встать и поклониться, Макарий закряхтел. А потом и в самом пришлось подняться, ибо мальчик тихо напомнил:
— Я вижу притворство.
Поклониться (немного, но все же) тоже пришлось, и лишь тогда царевич поклонился в ответ, гораздо глубже, и положил правую руку на больное колено. А через десяток минут, заполненных вязкой тишиной, и на другое.
— Ох, хорошо! Благодарствую, Митрий.
Еще раз поклонившись, наследник вернулся на свое место близ отца:
— Эта болесть больше не вернется, владыко.
— Даже так?.. Велика твоя благодать, отроче, велика. Позволь, раз уж такой случай, попечаловаться за твоего духовника Агапия — прояви милосердие, сними с него свою кару.
— Бывшего духовника?
— Кхм? Верно, отроче, бывшего.
Довольную улыбку царевича удачно скрыл очередной поклон.
— Сниму, отче.
— Вот и славно.
Решив не затягивать с лечением верного человечка, а заодно развязать руки царственному отцу, которого буквально жег изнутри один–единственный вопрос, хозяин покоев удалился прочь, плотно притворив за собой двери.
— Сынок. Что ты там говорил о проклятиях? На тебя с Ванькой кто–то порчу навел? Кто?..
В глазах великого князя явственно проступил отблеск углей, на которых обычно калится пыточное железо. Впрочем, негромкие слова первенца слегка притушили этот огонь:
— Когда предок наш, Рюрик, примучивал племена, его проклинали. Святослав, внук его, разгромил Хазарский каганат — и побежденные призывали на голову князя–пардуса все мыслимые и немыслимые кары. Сын его, равноапостольный Владимир — убил единокровного брата, снасильничал его супругу, да и свою первую жену Рогнеду тоже взял силой, перед этим убив ее отца и братьев. И… крестил Русь. Огнем и мечом крестил, и проклинаем был не только волхвами, но и собственным народом. Ярослав Мудрый, Юрий Долгорукий, Александр Невский, Иван Калита, Симеон Гордый, прочие прадеды — расширяли и защищали Русь, и не раз были прокляты своими врагами, тайными и явными. Чем древнее род, тем больше на нем… Всякого темного.
Полностью успокоившийся Иоанн Васильевич погладил сына по голове, и немного не в тему заметил, тяжело вздыхая:
— Совсем ты у меня взрослый стал, речь прямо как думной боярин держишь.
Еще о чем–то подумал, и встрепенулся:
— Это что же получается, раз бабка моя Софья была императорской крови, значит и у нее тоже родовых проклятий, как блох?.. М-да. Наверное, оттого и обычай появился, жену выбирать на царских смотринах — кровь обновлять.
Скребанув ухоженными ногтями по столешнице, великий государь рассеянно посмотрел в сторону дверей, повел взглядом по светлице и дернул ворот кафтана, ставший вдруг ужасно тесным.
— Понятно теперь, чего Федька такой квелый. И Дунька, поди?
Ворот стал еще шире, отлетела прочь пуговица… А потом темно–карие глаза тридцатилетнего властителя засветились надеждой:
— Раз с Ваньки порчу снял, значит и с них получится? Да?
Царевич неуверенно пожал плечами:
— Не знаю, батюшка, то мне пока неведомо. Что на мне было, легко свел, а ради Ивана пришлось зарок на себя взять.
Иоанн Васильевич разом подобрался:
— Что за зарок?..
Дмитрий опасливо оглянулся на двери, и зашептал что–то прямо на ухо отцу.
— Десять тыщ душ православных!?!
Великий государь как–то разом обмяк на своем креслице.
— Да где ж их столько взять–то?..
Обняв отца за шею обоими руками, мальчик продолжил шептать.
— Так. Ишь ты? Значит, и так можно?
Отстранившийся мальчик мелко покивал. В явном сомнении охватив рукой бороду, великий князь подпер ладонью подбородок. Встрепенулся, притянул к себе сына и что–то негромко спросил. В ответ отрок с еще большей неуверенностью пожал плечами, отвечая так же тихо:
— Немного, батюшка — как ты через два года от этого Полоцк возьмешь, как литвины посольство пришлют, про мачеху, как войско Шуйского через три года попадет в засаду, как Курбского через год под Невелем разобьют… Дальше не смог, боль пересилила.
Иоанн Васильевич опять притянул к себе наследника, успокаивая и одаривая его скупой родительской лаской — и только лихорадочно поблескивающие глаза выдавали охватившее его возбуждение.
